Таежный детектив. На конкурс Деда

Время мчалось, как заяц по перелеску, — аж дух захватывало. Казалось, только шиповника впрок удалось насушить, да белого гриба нарезать, а за окном уже стужа февральская.

Запасы вяленой дичи иссякли дней десять назад, а одними грибами и шиповником сыт не будешь, стоило прогуляться в сельпо за тушёнкой, заодно и Ольгу Петровну пощупать. Покряхтел Егор Кузьмич, наладил лыжи, а волчку Мало́му, велел:

— Вот что, друг, если к вечеру не вернусь, то ты уж тут проследи, чтобы лиходеи мою избушку по бревну не раскатали, добро?

Волчок умостился на крыльце, положил голову на передние лапы, всячески демонстрируя, что теперь его отсюда и медведь не сгонит.

Полтора часа по снежному насту — это вам не прогулка по Лазурному берегу. В сельпо Добродеев ввалился, растирая красные от мороза щёки и усердно топая, сшибая с унтов мелкую крупку снега. Лыжи прислонил у входа.

— Ой, Кузьмич, давненько тебя не было, видать, мясца добываешь вдоволь! — Ольга Петровна сложила руки на груди, от чего её внушительный бюст с треском вырвался из меховой безрукавки.

— Чот ты недобрая, неласковая... — нараспев протянул Егор Кузьмич, вешая на дверь табличку «Учёт».

— Поверни табличку на место!

— Нешто ж не соскучилась? Али хахаля завела? Погодь, сейчас руки отогрею, приголублю...

— Себя руками голýбь! — Петровна разбушевалась ни на шутку.

— А-а-а-а... — догадался Кузьмич. — У тебя это, как его там... ну эти, бабские дела, забыл как называются, демонстрация, что ли? Ну тогда давай мне двенадцать банок тушёнки, десятка два круглых батареек и пять буханок хлеба, так то у меня мука есть, но все же твой хлеб вкуснее.

— А тушёнка тебе пошто?

— Как пошто? Есть буду, без мяса плохо жить, — Егор Кузьмич по-прежнему не понимал столь резкой перемены в настроении продавщицы. — Уж не нового ли ты деда в деревне завела?

— Нет никаких новых. Хотя... По осени приехал к нам тут один рыжий да рябой. Говорят, вроде бы хирургом в области работал, да кого-то важного на операционном столе зарезал. Его оттуда выгнали, так он к нам устроился на фельдшерскую должность... Да только из него хахаль — как из коровьей лепешки торт, наши девки говорят, что у него не стои́т. Так что насчет конкурентов не переживай — нет тут иных дедов. А всё ж шёл бы ты подобру, Егорушка. Трое урок тогда к тебе сами напоролись, а вот нашего Алешу тебе не простят, народ бает, что это ты его порешил и пустил себе на прокорм, поэтому с самой осени и не появлялся в деревне, даже ко мне за продуктами не приходил. Мол, из Алешиных ушей холодец варил, вроде у вас — у колдунов, — так принято...

Егор Кузьмич нахмурился:

— РЕН-ТВ насмотрелась, Петровна? Колдуны какие-то, холодец... Ну-ка, излагай подробно и с самого начала.

 

Когда через полчаса, несолоно хлебавши, но всё же с заветными банками тушенки, Кузьмич пустился в обратный путь, ему было, о чём поразмыслить.

Ещё по осени он, с помощью Малого, загнал кабанчика. Откормленного, мощного. Разделал, завялил и, почитай, четыре месяца не наведывался в деревню. А в январе пропал Алеша — местный блаженный, его нашли за деревней у дороги в снегу. Нашли живого, вот только ни разу не здорового — кистей рук, ступней ног, ушей — как не бывало. В черепке дырка просверлена... Он и раньше не шибко складно говорил, а тут и вовсе мычать начал. Так и не допытались, кто его так разделал.

Тут-то деревенские и сложили «два плюс два» — мол, Кузьмич с самой осени в деревне не появляется, потому что в тушенке нужды нет, из ушей да из култышек человечьих холодец варит. «Бр-р-р-р, дичь какая, — подумал Кузьмич, — Так недолго и "красного петуха" поймать».

Нужно было как можно быстрее выяснить, кто в окру́ге душегубничает.

В тягостных размышлениях добрался Егор Кузьмич до избушки. Волчок так и лежал на крыльце, нехотя встал, дождался, пока дед потреплет его по загривку в виде благодарности за службу, и ушел в лес, к своей стае.

Кузьмич скинул лыжи, разделся, развёл давно остывшую печь, взгромоздил сверху чайник, рядком втиснул сковороду. Открыл банку тушенки, отрезал вкусного хлеба «от Петровны», достал из загашника початую бутылку крепчайшей кедровой настойки, порезал сырокопченой колбасы, подаренной ему Валькой Калинкиной — деревенской почтальонкой, которой Кузьмич по осени баньку чуток подправил. Валька — справная девка, всё бабское при ней, да вот по годам ему в дочки годится. Живет одна — мужика года два как посадили. Однако ж дед свято верил, что в бане среди баб искать ровесниц — это не по-людски. Там надо ловить момент и кого поймал — тому и вдул, а еще лучше — надо ко всем проявить уважение, и хотя бы по полчаса уделить каждой. А с Валькой и выбирать не приходилось, кроме нее в бане никого и не было. Девка оказалась такой голодной и горячей, что Егор Кузьмич, как потом сам ей говорил, «взопрел не на шутку»... А уж сама Валя умаялась так, что только и сказала: «Мне за весь прошлый год с местными мужиками не было так хорошо, как с тобой за два часа в бане».

Пока дед вспоминал Калинкину, сковородка нагрелась, он вывалил на неё банку тушенки, нарезал хлеба и с хорошим аппетитом пообедал, а заодно и поужинал. Одну рюмку выпил за первую вылазку в этом году в деревню, а вторую выпил, как и полагается: «За все хорошее!»

В избе нагрелось, даже жарко стало. Приоткрыл форточку, разделся и раскинув руки в стороны «плюхнулся» на кровать-топчан. Полежал, попытался привести мысли в порядок.

«Кому же это я на хвост наступил, что деревенские готовы на меня всех собак повесить? Из ревности? Нет, не должно такого быть, ревновать некому, все мои бабы — холостячки. Ну разве что муж Оксаны-ветеринарши? Он у нее какой-то странный, сам девку раз в месяц пользует, а чуть она на кого глаз положит, так за вилы хватается»

Но про то, что Оксана попробовала Кузьмича на вкус — никто кроме них двоих не знал. Он тогда на озере «самоловки» на живца ставил, выбрался на берег, а тут мимо него Оксана на велосипеде едет на вечернюю дойку, какие-то там прививки коровам делать. Поздоровались. Она слезла с велика, просит:

— Кузьмич, у меня с тормозами что-то случилось, не глянешь?

— Ну а че ж не глянуть, такой красавице я завсегда рад помочь.

Пока искал в велоаптечке подходящий ключ, Оксана сбросила с себя платье и ошарашила Кузьмича вопросом:

— Кузьмич, а может, ну его нахуй, этот тормоз?

Кузьмич поднял глаза и обомлел — у Оксаны было на что посмотреть, что пощупать и было во что «циклопа» своего вставить... Он тоже быстренько рассупонился и понеслось! Кузьмич не мог понять, кто кого трахает? Оксана заняла позицию сверху и, меняя позы с «валетика» на «наездницу», скакала на Егоре, пока он не «промычал» что-то нечленораздельное, типа «ща-а-а-ас-с-с-с». Оксана все поняла и сменила позу на «69». Полежали, отдохнули.

В общем, Оксану и ее мужа Кузьмич из подозреваемых исключил. Но тогда кто?

Думал-думал, и с мыслью «утро вечера мудренее» уснул. Утром поднялся, управился по хозяйству: натаскал в избу дров, повесил дятлам и синицам кусок свиной шкуры с добрым слоем сала, сыпанул в кормушку семечек, и тут появился Волчок.

— Че, дружище, проголодался? Щас принесу, у меня в сковородке немного тушенки осталось, правда без мяса, один жир, но ты такое любишь, я знаю...

Насыпал в волчью миску остатки своего вчерашнего ужина, поставил на крыльце. Волчок даже не подошел к ней, смотрел в лес, скалил зубы и рычал.

— Что случилось? — удивился Кузьмич, вынес из избы свою старую двустволку, прислушался, где-то недалеко угадывался звук автомобиля...

Минут через пять со стороны левой деляны увидел кортеж из трех автомобилей. Первой ехала Нива, за ней два стареньких жигуленка.

Кортеж остановился почти впритык к крыльцу, из машин выбрался с десяток мужиков. Первый — высокий рыжий бородач, — отдавал остальным команды, показывал руками на Кузьмича и ярился:

— Это он! Вали его!

Залязгали затворы, но в этот момент из леса показались волки. Во главе стаи, прижав уши, огромными прыжками двигалась волчица, мать Малого. Толпа запаниковала, раздался первый выстрел, в этот момент на спину стрелку прыгнул сам Малой, сжав челюсти на его шее. Остальные волки тоже атаковали «гостей». Огромный старый волк, бывший вожак стаи, встал передними лапами на грудь сбитого им в снег рыжебородого и, оскалив пасть, рычал, поглядывая на Кузьмича. Дед понял, что если волков не остановить, то мужикам хана. Он подошел к бывшему вожаку, погладил по загривку и совершенно спокойно попросил:

— Ну всё, всё, хватит. Не надо, хорош... Волчок, отпусти мужика, он жить хочет, его, поди, детки дома ждут. Всё, ребята, всё, спасибо.

Волки отступили, но далеко не ушли — расселись метрах в двадцати от «гостей».

Тогда Кузьмич заговорил:

— Ну что, кто зачинщик? Претензии свои излагайте ровно, не дёргаясь, а то волки — животные нервные, сами понимаете. Чем же я вас так расстроил, что вы ко мне с берданками примчались?

Рыжебородый пытался что-то сказать, но от пережитого ужаса нижняя челюсть ходила ходуном — кроме мычания, ничего из себя выдавить не сумел. Из толпы вышел крупный парень лет тридцати пяти:

— Предъява у нас к тебе, дед. Народ бает, что ты водишься с нечистой силой, знаешь какие-то приговоры-заговоры, способен людей в оборотней превращать. Даже волки вон тебя слушаются. В общем, мы считаем, что это ты блаженного Алёшу конечностей и ушей лишил, а отрезанное ритуально сожрал. Охотиться зимой здесь особо не на кого, а ты, судя по всему, с голоду не опух — вон рожа какая. В деревне же до вчерашнего дня не появлялся, провиант не закупал. Что-то тут не так, вот мы и хотели прояснить эти вопросы.

Кузьмич опустил ружьё и ответил:

— Предъявы ваши — бред сивой кобылы. Человечину я никогда не пробовал, блаженного вашего в глаза не видел. Что до волков, так тому меня ещё моя бабка учила, что к животинам с любовью и лаской подход нужен, тогда и понимать без слов начнут. А в сельпо нужды раньше не было — я ещё по осени бодрого кабанчика завалил, могу шкуру показать. Вяленой дичи мне хватило до февраля, а намедни последний кусок доел, вот и пришлось идти в деревню за тушенкой.

— Так-то звучит убедительно. Но мы все знаем историю с урками, ты ж их завалил! — переговорщик сорвался на крик, но тут же осёкся, зыркнув на волков.

— Да никого я не валил, в подвале они укрывались против моей воли. Менты сказали, что это беглые, всё допытывались, не приходили ли они ко мне. Когда поутихло, я дал зэкам по банке тушенки в дорогу. А через неделю набрёл на застреленную волчицу и запчасти этих ухарей. Кто тайгу не чтит, с тем она расправляется. Я куски беглецов собрал и в район отвез. Если не верите — воюем, но предупреждаю, я с собой заберу минимум четверых из вас, остальных волки доедят. Думайте, решайте!

Кузьмич развернулся, опустился на крыльцо. Малой тут же прилег рядом. Мужики пошушукались, от толпы отделился парень-переговорщик и подошел к Кузьмичу. Волк принял позу «готов к прыжку и убийству».

— Не надо, Малой, всё нормально, успокойся, это хороший человек, не трогай его, — успокоил волчка Кузьмич.

Переговорщик с опаской присел, выдал решение толпы:

— Кузьмич, мы с тобой хоть и не знакомы, но лично я тебе верю. И многие из них — кивнул на толпу, — тоже верят, но там у нас есть один кадр, Севастьяном зовут, вот он против тебя барагозит, аж на ляжки ссыт, не знаю, чем ты ему насолил.

— А кто он такой, этот Севастьян? — спросил дед.

— Он к нам в деревенский фельдшерский пункт устроился, там какая-то мутная история, он то ли проворовался в области, то ли кого-то зарезал во время операции — не знаю, но он говорит, что здесь ему нравится, хоть и работа не по рангу. Короче, Кузьмич, я не знаю, что у тебя там с этим хирургом случилось, но наше общее решение — мы тебе верим! Извини, конечно, что так все получилось...

Пожали руки и разошлись.

«Ну и денек!», — только и подивился Кузьмич.

 

Через неделю случился не менее удивительный денек: около одиннадцати утра к самому крыльцу избы подъехал полицейский УАЗ. Из машины вышли двое в форме. Дед встретил их, пригласил в избу. Один визитёр представился капитаном Савельевым, второй — лейтенантом Куличкиным. Капитан уверил, что это просто беседа, не допрос, не обвинение, что они хотят задать Кузьмичу несколько вопросов.

— Задавайте, что знаю — расскажу, — согласился дед.

— Добродеев Егор Кузьмич — я правильно вас назвал?

— Да, точно так, — подтвердил Кузьмич

— Скажите, пожалуйста, Егор Кузьмич, — у вас в хозяйстве есть медицинские жгуты?

— Это такие резиновые что ли?

— Да, резиновые.

— Один точно есть, а второй от старости потрескался, на куски порвался — я ими крепил на кедре птичьи кормушки... Удобно, и банку с семечками на жгут повесить можно, и кедру безвредно. Раньше они у меня на Нивке чехлы на сидушках держали, а в тайге вот второе применение нашлось.

— У вас Нива есть?

— Да, старенькая, карбюраторная, в мороз заводить замучаешься, поэтому я на ней до тепла не езжу, она в сарайке зимует.

— А можете вы сейчас найти и показать жгуты?

— Так вон один вокруг кедра натянут, а второй где-то за избой надо поискать под снегом.

— Давайте откопаем, наш сотрудник поможет.

Откопали три куска жгута сантиметров по десять. Капитан Савельев оформил изъятие этих кусочков и целого жгута, снятого с кедра, протоколом.

Расспросил Кузьмича, не знаком ли он с молодым человеком по имени Алексей, показал его фото...

— Нет, — заверил Кузьмич, незнаком.

— А вот эту девушку вы знаете? — и показал фото почтальонки Вали Калинкиной, которой Кузьмич баньку ремонтировал.

— Эту девушку я знаю — это Валя, почту носит. В прошлом году видел ее, в этом — нет. А что с ней?

— Она четыре дня не выходит на работу, дома никого, соседи тоже не знают, где она.

— Во дела... — огорчился Кузьмич.

— Вот вам мой телефон, — Савельев протянул визитку, — если встретите кого-то незнакомого или подозрительного в этом районе — позвоните мне, это очень важно.

— Добро! — пообещал Егор.

 

Следующей ночью заснуть не удалось — дед всё думал, складывал пазл из последних событий. Больше прочих его беспокоил хирург. Какой-то он злобный, нелюдимый, агрессия из него так и прет. И в той толпе мужиков, что приезжали к нему на разборки, он был заводилой, больше всех «катил бочку» на Кузьмича.

«Че-то здесь не так, — думал Кузьмич — хирург, жгуты, отрезанные конечности, и при этом пострадавший остался жив... Значит, кто-то знал, как резать и где сверлить дырки в черепушке... Надо идти в деревню».

Дождался утра, взял с собой ружье, пачку патронов, закинул за спину рюкзак, встал на лыжи и махнул в деревню. К магазину подошел одновременно с Ольгой Петровной.

— Дед, ты что это ни свет ни заря, ужель проголодался? — хмыкнула Петровна.

— Ой, Олюшка, ты угадала, изголодался — спасу нет!

— Да ладно тебе заливать, старый греховодник, вижу, что ты какой-то сам не свой. Рассказывай.

— И то верно, сам не свой я нынче. Расскажи-ка мне, что ты знаешь про вашего хирурга и про Валентину почтальонку, че-то у меня какие-то мысли хмурые в голове роятся...

Зашли в магазин, Петровна облачилась в халат, включила чайник, достала две кружки.

— Егорушка, я сама что-то не пойму этого рыжебородого, он какой-то извращенец, что ли... Наши вдовствующие принцессы говорят, что у него не стои́т. Но он все равно пытается к ним под юбку руки сунуть. Спрашивается — зачем? Люська Дорохова рассказывала, что он к ней несколько раз подкатывал, да она и сама-то не против, сели, выпили, он к ней полез, разделись, а у него на полшестого. Потом предложил пойти к нему в медпункт, типа там у него есть специальное кресло, где он ее привяжет понарошку и тогда у него встанет...

— Петровна, я оставлю у тебя рюкзак, а сам пробегусь по деревне... Почта со скольки у нас?

— Так же, как и магазин — открылись, поди.

Кузьмич засунул ружье под куртку, вблизи видно, а издалека даже не подумаешь, что у него под поло́й ствол. Зашел на почту, попросил у тамошних красавиц рассказать, кому Валентина разносила почту в день своей пропажи.

— Кузьмич, милиция уже сто раз обход делала, — нахмурилась начальница почты, — к кому-то Валя заходила, а к кому-то не дошла...

— А к вашему новому фельдшеру у нее была оказия?

— Да, она Черноволу бандероль должна была доставить, но милиция у него уже была, он клянется, что Валентина к нему не заходила.

— А как имя-отчество этого Черновола?

— Севастьян Григорьевич, а что?

— Да ничего, просто спросил, спасибо! — Поблагодарил Кузьмич и пошел в сторону деревенского здравпункта, расположенного на небольшом отши́бе.

Пазл сложился. Переезд Егора Кузьмича на природу был вынужденным. Когда он несколько лет назад овдовел, то решил, что трёшка в городе ему велика, и обратился в агентство недвижимости, чтоб поменяться на однушку с доплатой. Заправлял агентством Черновол Олег Григорьевич. Против этого ушляка Кузьмич свидетельствовал на суде и, благодаря его показаниям, злодея посадили на двенадцать лет. Ни квартиры, ни денег дед так и не увидел, поэтому и обосновался в тайге. Оказывается, тот Черновол и сегодняшний хирург — братья...

 

В сам здравпункт заходить не стал, а прошел к пристройке, которая использовалась как склад для всяких медицинских приборов и мебели. Обошел вокруг, заглянул в оконце, попробовал протереть стекло, и оно чуть подвинулось в сторону. То, что он увидел, его и обрадовало, и расстроило: на медицинской каталке лежала живая Калинкина с заклеенным ртом и привязанными к каталке руками и ногами. Кузьмич тихонько позвал:

— Валя, Валя!

Валя даже не пошевелилась. В это время послышались шаги. Кузьмич присел. К пристройке подошел хирург, огляделся, достал ключ, открыл дверь и исчез внутри. Кузьмич не стал заглядывать в окно, голос хирурга и так хорошо слышал:

— Ну что моя хорошая, как ты здесь, скучала за своим Севастьяном? Вижу, скучала, вот я и пришел... Поздоровайся с моим дружком, он может быть встанет и доставит тебе удовольствие. Не хочешь? Зря, зря... Тогда я отправлю тебя туда, где тебе самое место! Но ходить ты там не сможешь — ножки придётся укоротить. Да и ручками не сможешь ничего пощупать, даже чьего-то дружка не приголубишь. «Фортуна нон пенис, ин манус нон э́рецепи», как говорили мудрые люди. Счастье — не хуй, в руки не возьмешь... Потерпи, дорогуша, сейчас тебе будет немножко ва-ва. Щас отрежу твои ручки-ножки-ушки, и поедут они к твоему ведьмаку, там их следователи и найдут. И отправится твой дед на пожизненное. Он моего братишку упрятал за решетку, пора б им встретиться. Одной моей наводки ментам недостаточно, Алёша, мол, никому не упёрся. Зато на тебя железно клюнут, и тогда твоему ведьмаку каюк...

Егор Кузьмич вытащил из-под куртки ружье, взвел курки, сильным пинком распахнул дверь и зашел внутрь. Рыжебородый вновь затряс челюстью, как будто его снова волки окружили.

— Отойди от нее, иначе завалю! — приказал Кузьмич.

— Я ее зарежу, я ее зарежу, — завизжал хирург и приставил скальпель к груди Валентины.

— Не успеешь, — хмыкнул Кузьмич и нажал курок правого ствола, целясь по ногам хирурга

— А-а-а-а-а-а-а, — завопил рыжебородый и свалился рядом с каталкой.

Дед ввёл этому деятелю медицины наркоз пинком по переносице, а затем не спеша разрезал жгуты на руках и ногах Валентины, помог ей избавиться от лейкопластыря, приклеенного ко рту. Нашел кусок капроновой веревки, связал хирургу руки за спиной, и этой же веревкой наложил жгуты ему на ноги, дабы не истёк кровью. Взял Валентину на руки и понес по улице в сторону магазина. Валентина тихонько плакала, обхватив Кузьмича за шею. Ольга Петровна помогла уложить Валентину в подсобке на небольшом топчане. Кузьмич же из магазина позвонил капитану Савельеву и обсказал ситуацию.

Менты сориентировались быстро, хирурга увезли в воронке. Кузьмич предложил Петровне перебраться к нему, но она выдвинула встречное предложение — чтобы дед сам переезжал в деревню. Консенсус не состоялся. Кузьмич отправился с Савельевым в район давать показания, а оттуда намеревался вернуться к себе на заимку, но Петровна понимала, что у деда не сегодня-завтра закончится тушенка...

«Подожду, — решила она, — никуда не денется, явится и женится».