Последний рассвет Мацумото

Мацумото пристально и спокойно смотрел на своё отражение в зеркале. Его одежда не имела изъянов для такого важного события. Он подошёл к выходу, раздвинул сёдзи и перевел взгляд на небо. Оно молча оповестило его, что уже час Тигра, ещё немного и настанет рассвет. А ведь Мацумото собирался сегодня как-никогда любоваться рассветом, прежде чем совершить сеппуку и избавить себя от неожиданно свалившегося на него позора: он нёс службу ночного охранника Сёгуна Миновары и опоздал ровно на пять минут. Казалось бы, что такое пять минут? Но по понятиям страны Ниппон, это было настоящим преступлением — пять минут на таком ответственном посту, могли легко стоить жизни Сёгуна или членов его семьи. Тем более сейчас, когда на местные земли надвигается огромная армия с Кюсю, под предводительством жестокого даймё восточных земель Накамуры. 
За эти пять минут, наёмные убийцы могли проникнуть в любой закуток дома и пробраться во все его помещения незамеченными. За эти пять минут могла решиться судьба всего Хонсю, а в след за этим и всего противостояния и всей страны.

Но, Мацумото до глубины души был потрясён и растроган благородством и благодушием господина, ведь за такой проступок любого охранника, запросто, без лишних слов, могли просто зарубить мечом на куски, затем протащить тело за ноги по двору и бросить на корм голодным псам. Тем самым покрыв позором как самого Мацумото, так и членов его семьи и рода. Однако господин Миновара, пусть хранят его все самые добрые Ками, памятуя о том, что однажды Мацумото уже спас ему жизнь и служил ему верой и правдой многие годы, позволил уйти тому в мир Будды достойно, не уронив своей чести.

От осознания этого у Мацумото потекли слёзы. Но это были слёзы счастья, слёзы справедливости и благодарности.

Он расположился недалеко от выступа скалы под красивым вечнозелёным деревом и с восхищением смотрел на поднимающееся над миром Солнце. 

«О, как же ты красиво — утро, как много ты открываешь истин нам смертным с каждым новым своим приходом. Лишь невежда не способен различать их, лишь для невежды все утра одинаковы. А эти робкие попытки горных птиц брать высокие ноты, с каждой минутой становящихся всё более смелыми в своём пении, эта мелодия радости жизни, праздника существования, эта притягательная прохлада предгорья — всё это было настолько гармонично создано кем-то до нас, для нас, для наших отцов, детей и внуков», — подумал обречённый на смерть самурай и продолжил, — «И что есть смерть — всего лишь переход и новая возможность, надеюсь в своём новом воплощении я не совершу тех глупых ошибок, которые совершал в этой неудавшейся жизни, в любом случае я рад новой возможности, после смерти, после 40 дней, душа снова обретет себе тело и, конечно же, пусть это будет тело самурая».

Ему даже захотелось почитать вслух несколько своих любимых стихов:

Летние травы
Там, где исчезли герои,
Как сновиденье.

Ива склонилась и спит.
И, кажется мне, соловей на ветке —
Это ее душа.

Там, куда улетает
Крик предрассветный кукушки,
Что там? — Далекий остров.

Он уже долго сидел не шелохнувшись. Небольшие слезинки скатываясь по его щекам, оставляли прозрачные следы. Его душа сама настолько стала прозрачной и раскрытой этому миру, настолько он ощущал себя счастливейшим из всех смертных, что всё это время улыбка не сходила с его лица.

Краем глаза, он заметил, что на ветке притаилась какая-то птичка, очень похожая на синицу, только с розовой грудкой. Она с любопытством смотрела на него, то одним, то другим глазом, периодически меняя пложение своей маленькой, смешной и аккуратной головы.
«А, это ты моя маленькая Фуджика, какое счастье, что ты навестила своего отца в такой трогательный час. Каким красивым и нежным существом в этот раз сотворил тебя Будда. Как жаль, что Наоко здесь нет, она была бы счастлива увидеть тебя, наша мертворождённая дочка».

Солнце уже встало. Его тепло и свет заливали всю долину. Всё меньше утренней прохлады чувствовалось даже здесь, в предгорье.
«Мне пора. Пришло время.» — проговорил еле-слышно самурай.

Теперь уже, полный решимости Мацумото, взял в руки кусунгобу — ритуальный кинжал и развернув его, направил острием на себя, громко выдохнул и резким уверенным движением, навалился на него вперед. Упасть назад считалось позором, просить кого-то помощи, чтобы отрубить себе голову он не захотел, поэтому избрал другой способ, который считался удобным, гуманным и не беспокоил никого, кроме совершающего данный ритуал самурая. Острый клинок легко вошёл в живот, кровь прыснула к рукояти и через несколько секунд стала вытекать из уголков рта, раздался продолжительный хрип постепенно угасающей жизни, когда уже, наконец, потеряв все свои жизненные силы, тело повалилось вперед...

Мало-помалу, утреннее пение птиц чуть сбавило свой накал. Жизнь начинала свой новый активный день. Скворец перепрыгивал с ветки на ветку, сильно разросшейся в разные стороны старой сакуры. Две крупные сойки, по очереди, пытались размотать какую-то яркую ленточку, повязанную кем-то на ветке дерева, наверное, она нужна была им для украшения своего гнезда. Ежи шуршали прошлогодней листвой, пытаясь найти крупных жуков. Две белые бабочки порхали в удивительно красивом танце, устремляясь всё выше и выше. Мир проснулся окончательно и новый световой день разлёгся в окрестностях этих красочных, пока ещё спокойных мест. 

Огромное войско Накамуры приблизилось к Осаке и расположилось от него на расстоянии около десяти Ри*.

* Ри — мера длины, приблизительно равная 4 км.