Буран (маленькая поэма)

Хули ты живёшь, дурачок, в России?

Кровь сосёшь как вошь, дрочишь как мессия.

Грудь не то в крестах, а не то в рванине.

Пляшешь на хребтах, плачешь на равнине.

У тебя большой, у других не очень,

а только за душой — россыпь червоточин,

а только позади — сор да буераки,

да хилые вожди на хромой собаке.

 

А тебе полёт в мозг вошёл раденьем,

снился самолёт с самого рожденья.

В детстве — стратоплан, в юности — ракета,

но грохнули «Буран» — и конец банкета.

Но грохнули страну, понесли по кочкам,

кулаком в десну, сапогом по почкам,

стали похую звёздные орбиты,

влезли в колею бляди да бандиты.

 

Ты сперва бухал, а потом ебашил.

Пёр как самосвал, вырастал как башня.

Первый миллион заработал в тридцать,

стал Наполеон — просто удавиться.

А твоя мечта, будто содержанка,

вроде и чиста, да грязна огранка.

Вроде и даёт, только не рожает.

В жопу этот мёд, сев без урожая!

 

Ты купил гектар в глубине Сибири,

выстроил ангар — как рожок в пломбире.

Всюду патрули, злобная охрана.

Вскоре подвезли остов от «Бурана» —

выгнивший внутри, засранный снаружи.

Эх вы, скобари, долбаные в души,

как же вы могли? Траченное семя

раненой земли в проклятое время.

 

Заперся. С тобой — ад спецификаций,

схемы вразнобой, книжек — уебаться,

чертежей вагон, ржавые детали.

Ну, Наполеон, стало быть, погнали?

Ты погнал в карьер, ты не спал неделю,

мех и инженер сходу обалдели.

Но взялись глотать кофеин горстями,

и ты гордился, блядь, этими чертями!

 

Ты гордился, блядь, хоть орал как сволочь,

начал расчехлять сам в себе чудовищ,

что пёрли из глубин разума зерг-рашем.

Ты орал: «Не спим! Пашем, суки, пашем!».

Ты орал: «Не ныть! Космос нас заждался!

Можно водку пить, если заебался!

Русаком беги иль стелись волчицей,

но вмажь на ход ноги и лети как птица!»

 

2

Месяц и другой, — а там и год как смыло,

ты теперь изгой, старая кобыла.

Инженер и мех сгинули бесследно —

долгий неуспех в гонке беспросветной

лупит по мозгам круче самогона.

Ты теперь один. Ну, ещё икона.

Ну, ещё мечта, сосны, дух смолистый,

синяя звезда, снег и просверк льдистый.

 

Просверк? Что за хрень? Что за наважденье?

С шапкой набекрень, в чёртов день рожденья

ты к нему ползёшь, накидавшись в стельку.

Вроде узнаёшь драную шинельку.

Вроде — человек? Разбери-ка спьяну!

Может, дровосек шёл клеймить деляну?

«Эй! — кричишь, — баклан! Здесь моё владенье!».

Тает как туман странное виденье.

 

Утром, трезв и бодр, к северо-востоку

ты, как курва бобр, вперекор потоку

прёшь через снега. След ночной змеится,

за спиной «Сайга». Пусть баклан боится!

Вот конец пути. В здоровеной яме

видишь конфетти толстыми слоями:

перелив фасет, сколы канифоли…,

но центральный цвет — ледяной до боли.

 

Режет как стекло, слепит точно сварка —

спину запекло, аж вспотел под паркой.

В брюхе холодок, в яйцах — звон хрустальный.

Северо-восток! Здесь пиздец тотальный.

 

Ты «Сайгу» с плеча, ты готов к сраженью.

В яме, клекоча, — тихое движенье,

мелкая волна, краски побледнели…

Глядь — стоит Она в драненькой шинели.

 

Белая как труп, тонкая как спица.

Гордый росчерк губ — типа, не боится.

«Взяли, наконец, царские шакалы!

Ну, стреляй, подлец!» — и ничком упала.

 

Жар и долгий бред, ворох междометий,

в них — как санный след: «Восемьдесят третий…

бомбы и поджог… я — народоволка!..

каторга… рывок в старой шкуре волка,

сухари, цинга… Люба, только прямо!..

чудная пурга… конфетти и яма…»

 

На девятый день жар уходит с потом.

Ты торчишь как пень с булкой и компотом,

ждёшь и трусишь, блин, как тупой дрочила.

Блядь, адреналин! Ох, глаза открыла.

 

3

Вы теперь вдвоём возитесь с «Бураном».

Люба для тебя — как котёл с ураном,

Люба для тебя — как «Восток» для Юры.

Чертит на полу странные фигуры,

но фигуры вмиг делаются явью.

За вот эту вот за повадку навью

ты готов на всё. Ты сдурел от страсти.

А «Буран» растёт. Такелаж и снасти,

сопла и шасси, крылья и турбины,

шланги, провода, точные машины,

пневмо-, гидро-, сверх- прочные сосуды

Люба создаёт, словно ниоткуда.

 

Ты опять не спишь, день и ночь на сборке,

клеишь термослой, красишь переборки.

Кофеин в тебе — ядерным расплавом,

кажешься себе роботом трехглавым,

кажешься себе, сука, репликантом.

Грёбаным в конец слесарем-гигантом,

руки — как ключи, ноги — телескопы,

и пердячий пар сварочный из жопы…

 

Ты бы долетел, видимо, до точки:

в черепе вовсю били молоточки,

сердце шло вразнос, пульс за двести с гаком…,

но спасла Любовь — взглядом, жестом, знаком.

 

Ты спустился вниз — дёрганый и резкий,

попинал ногой у шасси подвеску,

возле гидросхем малость покрутился,

вышел за порог — и ничком свалился.

 

Ты, как богатырь, спал три дня, три ночи.

Даже чуть опух, но «Буран» закончен.

Люба без помех завершила дело

и на радостях как бы захмелела.

Как бы понесло девушку теченье —

мотыльки внутри, и из глаз свеченье,

налились соски, запылали уши…

Тут, пожалте, ты — хоть бы и опухший.

 

Первый запуск вы к чёрту отложили.

Грохотал ангар, ангелы кружили,

дул в трубу Господь, рушились державы,

звуки горних сфер до восьмой октавы

плыли в вышине яро и невинно.

…Лишь на пятый день завели турбину.

 

Рёв, тайга дрожит, лёд ломают реки.

Вы ушли с Земли, может быть, навеки.

Вас уносит прочь, звёздные бродяги,

космолёт «Буран» на любовной тяге.

Корнил Капралов: Буран (маленькая поэма)