Бомбарь

Там, где стояли две последние высотки, начинался лес. Холмистый, с сухой землей и жухлой травой, которую будто насильно втоптали в землю. Зимой там весело кататься на санках — двое знакомых ребят порасшибали на хрен головы, а один вообще теперь не может ходить. Но в целом — желающих меньше не становилось, фарт любит дерзких, как говорил Санек.

Санек у нас — за главного. Я только недавно переехал, вышел впервые во двор, тут же, у качелей, поваленных в равнодушный бурьян, меня обступили местные пацаны. Район был рабочий, церемония называлась «пробивка на путевость». Сначала спросили, знаю ли я три главных матерных слова — «Блядь, на хуй, пидарас». Я рос домашним ребенком и на момент знакомства не мог правильно базарить. Меня, конечно, бить не стали — беспредел пошел потом, года через четыре. Но предъявили — не будешь буровить нормально — дадим пизды. Так я запомнил четвертое матерное слово.

Санек был богатый пацан, его родители торговали техникой где-то на Рижке. Поэтому Санек не учился в нашей «лоховской шараге», а ездил к какой-то училке домой, на Алтушку. Как-то мы сидели на раскаленных солнцем качелях, и Санек со знанием дела затирал:

— «Короче, я приехал, а она в халатике одном. “Проходите, говорит, Александр”. А сама нагибается, и прикинь — без трусов. Ну и я че, прошел. Отодрал ее по-взрослому, она аж орала. Одни пятерки мне ставит!»

Короче, в авторитете он у нас был.

Саня старше нас — ему уже одиннадцать. Нам — кому семь, как восемь. Мы не то что не трахались — сиськи недавно увидели. У меня календарь был с голыми женщинами — случайно у родителей в комоде пропалил. Красивые, все в цветочках — будто бы на праздник собрались. И все — узкоглазые.

А у Сереги Голышева отец притащил из поездки в Латвию колоду карт с голыми бабами. Когда батя был в рейсе — Серега брал карты и мы ими в дурачка играли. Они, конечно, странные были — там и двойки, и пятерки были. Была даже красивущая сисястая баба по кличке «Джокер». Мы ее все хотели, а Санек такой — да ну, типа, моя лучше.

Компания наша была небольшая — Санек (у него не было клички, мы его так и звали, потому что он серьезный пацан), Чибик (фиг знает, это фамилия была или нет), Серега Голышев (мы его за глаза называли Голый Шеф) и я. У меня тоже не было клички, но это потому что я был тихий, безобидный и вообще не проявлял себя. Через четыре года, когда начались махачи улица на улицу я вообще перестал где-то кроме школы и дома появляться. А, ну еще брата забирал из сада.

Тот день ничем не отличался от остальных. Мы гуляли по району, заглянули в кинотеатр — там шло одно старье типа «Бесконечной истории». И тогда мы двинули к лесу. Потому что там, между домами и лесом, был «бомбарь».

Видимо, бомбоубежище врыли прямо в холмы, на которых рос лес. Низенькая оградка, массивный бетонный зев входа. И странная, нереальная тишина, когда каждый шаг отдавался гулким эхо даже на улице. Жуткое место.

— Там даже трупы находили, — со знанием дела рассказывал Санек. — Разодранные все, как будто собаки трепали. А однажды пацаны с Лескова туда пошли — и пропали. Все там милиция обыскала — никаких следов не обнаружено. Только сандалики нашли.

Чибик у нас был самый дерзкий — по возрасту он, конечно, в главные не годился, но очень хотел. Потому скептично фыркнул:

— Да ты затираешь! Я че-то не слышал про это...

— Ты мелкий еще, тебе, небось, сказки братьев Гримм на ночь читают! — заржал Санек. — А у взрослых каждый день кто-то помирает или пропадает. Мелкопиздерным просто про такое не рассказывают.

Чибик умолк, но видно — затаил. У меня своего мнения на этот счет не было, интереснее было других слушать.

Серега будто думал про что-то. Он вообще мало говорил. Но если уж кто и мог отмудохать в нашей компании Санька — то только он. Все это чувствовали и особо старались Серегу не дразнить.

— Надо глянуть, — наконец решился Серега. — Тока надо факелы сделать.

Мы все тогда смотрели сериал про Робин Гуда, и точно поняли одну вещь — без факелов в темноте делать нечего. Осталось только найти палки, тряпки и бензин.

Палок кругом было много, на тряпки каждый из нас принес из дома по простыне (за что, разумеется, и был в дальнейшем наказан), а вот бензин был только у Сереги, поскольку отец дома хранил канистры. Все сборы заняли часа два, стало вечереть. Мы уже все собрались, ждали только банку с бензином.

Дома были похожи на разноцветные свечки, небо теплилось рваными нитками облаков. Наверное, я запомнил этот день навсегда. Потому что потом все стало совсем другим...

Серега принес не только бензин, но и моток бечевки — его мать работала на почте. Вместе с моей, кстати. Только бечевка почему-то была только у Сереги, что дико злило. Мы намотали тряпки на палки, накрепко завязали бечевкой, обмакнули в бензин. Зажига была у Санька.

Мы подожгли факела, стало мерзко вонять. Первым бечевка лопнула у меня, тряпка с палки упала, я отбросил ее и потряс рукой.

— Херовые вы Робин Гуды, — подытожил Санек, но свою палку тоже бросил. — Ладно, темнеет уже. Идем или нет?

— Пошли, — кивнул Серега. — Только недалеко, там темно, как у негра в жопе.

В сумерках вход в бомбарь выглядел еще более мрачно. Здесь повсюду валялись бычки, осколки, какие-то мятые бумажки. Серега решительно шел впереди, Санек — за ним. Я шел самым последним, вообще смутно понимая, зачем мы идем внутрь. Но я — как все.

Дверь протяжно и заунывно скрипнула. Она была большой, с какими-то рычагами. Массивная, крашенная коричневой краской, изрядно уже облупившейся, она будто огромная плита, ожидала падения на наши головы. Меня даже передернуло — настолько живо я представил эту картинку. Серега встал на пороге.

— Бля, мочой пасет, — фыркнул Санек. — Э, мелкий, иди глянь, че там.

Это он ко мне. Я не обижался, хоть и был старше и Сереги, и Чибика. Со стороны — оно всегда виднее.

Просто идти внутрь очень не хотелось.

— Может вместе пойдем? — рискнул я предложить.

— Ты быстро бегаешь — если чо — выскочишь сразу, — авторитетно сказал Санек. — А мы тебя подстрахуем.

Наверное, на меня подействовало «подстрахуем». Я почувствовал гордость, что вот эти крутые пацаны будут страховать меня одного. И я, осторожно переступив через металлический порог, вошел.

И дверь за мной закрылась.

Я потерял счет времени. Я бился в мощную плиту двери, я умолял, я грозился, я плакал. Двери было все равно. Грохот металла, вопли, шуршание ног — это до поры отвлекало меня от истинного положения вещей. От гробовой тишины внутри.

В какой-то момент я просто устал. Кромешная тьма обступила меня, поглотила звуки, мою боль и ярость. Никого нет. Только мое дыхание и робкий шорох моих шагов, когда я переступал с ноги на ногу.

Я сел, вытер грязными руками глаза. Защипало. Я сплюнул в сторону и закрыл глаза. Ничего не изменилось.

Как описать чувство оставшегося в полной темноте человека? Что он видит? Что он чувствует?

Ничего.

Где-то в глубине тебя пульсирует страшная мысль — это все навсегда, ты просто будешь сидеть здесь вечно. Пока не найдут твои сандалики.

Но на самом деле спустя какое-то время ты начинаешь видеть. Это похоже на безумие, но сквозь тьму вдруг поступают бетонные углы, будто нарисованные фломастером белого призрачного цвета. Ты начинаешь слышать, как где-то далеко над тобой шумит в трубах вода. Чуть слышно, как будто дыхание призрака, тебя касается порыв теплого, взопрелого ветерка.

А потом ты слышишь шаги.

Их невозможно не слышать. Еле различимые, шаркающие, однообразные. Тебя пробирает дрожь — не та, когда ты смотришь ужастик — сладкая и колючая. Нет, это крупная убийственная дрожь, которая пробирала нашего предка в темноте пещеры за секунду до смерти, когда он вдруг различал сквозь треск костра мягкую поступь лап хищника.

Ты ждешь — обреченно, смиренно. Без шансов спастись. И ты видишь ее — маленькую девочку в белой на фоне тьмы маске зайчика. Она помялась, одно ухо торчит влево. Но ты знаешь — там, за этой маской — нечто в тысячу раз страшнее, и пусть уже лучше будет маска.

А потом ты видишь, как ее руки и ноги удлиняются, как растут в стороны, как небольшое тело девочки превращается в неживой нарост на теле чего-то невообразимо огромного, как маска падает и лежит под чудовищем чем-то близким и знакомым.

И твоя невидимая голова вдруг лопается от ужаса, и ты теряешь сознание...

Я очнулся снаружи. На меня смотрело виноватое лицо Чибика. Он был один.

— Ты эта... Короче, я не смог. Прости, если сможешь.

А я лежал, глядя в темное небо и вдыхая полной грудью пропахший бензином воздух окраин, и думал о том, что мы многое упускаем. Удовольствие дышать. Шелест листьев в лесу. Простое счастье вернуться домой.

— Мудаебы вы, — чуть слышно сказал я. Это было, кажется, пятое матерное слово.

Подписывайтесь на нас в соцсетях:
  • 190
    22
    938

Комментарии

Для того, чтобы оставлять комментарии, необходимо авторизоваться или зарегистрироваться в системе.