Фельетонщина

Если на первом этаже твоего дома есть магазин, а ты одинок или, того страшнее, одинока, то всё. Сопьешься. Учуяв ночную сиротливость цепного пса, хозяева которого, измотанные трудовым днем, угодили в бездонный овраг крепкого сна; поймав себя на трясущейся жажде завыть — не заметишь, как поспешно сунувшись в шлепки, уже прокладываешь путь в магазин на первом этаже твоего дома. На угол — до ближайшей питейной франшизы — нет. И в кабак нет. А в магазин на первом этаже твоего дома — пойдешь.

Если магазин на первом этаже твоего дома круглосуточен — считай, вляпался. Или, того страшнее, вляпалась. Начнешь стремительно обрастать знакомствами с кассирами. С кассирами, которые всё понимают. С кассирами магазина на первом этаже твоего дома. Тебе заведут запись в долговую тетрадь, с тобой заведут разговор. Тебе даже могут найти штопор и терпеливо выслушать сбивчивое словоблудие, которое, хрустнув пластиковым стаканчиком, бросив каплю винной крови на подбородок, так и лезет из обеспокоенной опохмелом головы. 

Приветствовать постоянных клиентов уважительным кивком, ручкаться с особенно примелькавшимися. Похохатывать в нерве очереди. 
— Даже если грянет апокалипсис, то через магазин. А потом — хоть потоп! — выдаешь ты, вывернув вкривь хмельную полуулыбку.

И все отвечают солидарными хмельными полуулыбками. Целый магазин на первом этаже твоего дома, хмельных, мимолетных, отчаянных полуулыбок. Вывернутых вкривь.

Или ввалится местный хохмач. Хохмач на беспробудной кочерге. Хохмач, обросший ракушками эпитетов и мхом народного фольклора. Хохмач на первом этаже твоего дома.
— Ну, что, леди и джентльмены? Душа готова дербалызнуть до пертурбации? Как говаривал Модест Мусоргский: «Талант не пропьешь, зато клавесин — как нехуй делать»!
— Маты прекращаем.
— Вера, дорогая, исключительно ради связующего звена в остальном текстовом материале.
— Вот, прекращаем связывать звенья.
— Будет исполнено, поскольку услышано. Санитарные мероприятия сейчас проведем, обеззаразимся и на воздух. А там уж я вволюшку звенья посвязываю.

И хохмач радуется собственной тираде. И хохмач нежно толкает локотком близстоящего, обозначая, насколько сейчас смешно и задорно в магазине на первом этаже твоего дома.

А потом ты опять лезешь на свою этажерку, чтобы управлять оттуда радиоволной забвения. Вычислять, в какую же из ночей, в магазин на первом этаже твоего дома заявится Она. Или, того страшнее, Он. Тот самый персонаж, ради которого приходится слоняться по оглушительной тишине квартиры, дергать сонный лифт, дышать эхом прокуренных подъездов, слушать эстраду хохмачей, уважительно кивать, выворачивать вкривь. Заявится и все перевернет — опрокинет, обнулит, выволочит прочь из загула среди довольно урчащих холодильников. Где же, где же. Он, Она, Они. Мы. 

А Он. Она. Они. Мы. Где-то. Вышли в ночь. Живущие на просторах России, обречены выходить в ночь. В пропотевший саван рассвета или в тяжелый занавес сумерек — не суть. Все одно — наугад. Одинаковые силуэты школяров, будто безумные светляки, прорываются во тьме к холодному свету первого урока. Кашляя, из тумана вываливаются хмурые заводские работяги. На ощупь, выцокивают к остановкам деловые колбасы. Разбивают фарами темноту кареты скорой. Выглядывая из-за потекшей туши, ловит ночное такси Она. Привычным писком домофона выпускает себя на волю пьяный и злой Он. Поднимает ворот, закуривает. И уходит. В ночь.

Когда, под утро, кто-то из кассиров или, того страшнее, кассирш магазина на первом этаже твоего дома выскакивает покурить — его слышно. Дверь из подсобки тяжелая, сонные движения резки и шумны. Они запускают внутрь редкие звуки проезжающих машин, взволнованные голоса разбредающегося по домам молодняка, отголоски ночной жизни и предпосылки жизни дневной. Эти перекуры действуют как таймер ко сну. Или как попытка забыться на короткий миг. Раствориться в колыбельной песне магазина на первом этаже твоего дома.

<2020>