Десятая глава. Реверансы и ручки.
Десятая глава
Реверансы и ручки
Увлёкся автор. Пора вернуться к Вике. Она проработала несколько вариантов и остановилась на Капе — бывшей артистке бывшего имущего сословия, у которой она снимала угол с потрёпанным диваном, оббитым красно — жгучей материей, от которой слепились глаза.
Автор чрезвычайно внимателен к деталям и считает, что ничто так ёмко не характеризует действительность, как мелочи, о которых говорил Ф. М. Достоевский, выписывая образ Раскольникова.
Капа была дебелой, костлявой, старухой с выпирающимися лопатками, похожими на не выросшие крылья, с убелённым кудрявым волосом, уложенным колечками. Она непрерывно напевала «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте».
— Замолчи, ради Бога, — умоляла Вика. — Ромео и Джульета уже ходят за мной по пятам. Я чокнусь от них.
— Ты не понимаешь искусство, — чеканила хозяйка. — Я никак не могу выйти из роли Джульетты и войти в роль хозяйки однокомнатной квартиры.
— Так сколько времени прошло, — надрывалась Вика, — могла бы уже и привыкнуть к половой тряпке
— Фу, — отдувалась Капа. — Не упоминай мне об этом недостойном половом предмете.
— Ну, да. Я каждый день драю полы, а ты ждёшь Ромео. Старая кочерга.
Капа грозилась вытурить квартирантку, но оставаться одной не хотелось. Хоть один зритель, но должен был быть.
Вечерами они пили чай из гранёных стаканов, наливая его в белоснежные блюдца. Хозяйка захватывала блюдце правой рукой с оттопыренным мизинцем, Вика— всей ладонью.
— Лопатница, — добродушно бросала Капа, — я пила чай с Клеопатрой.
— Это с той, что наш двор убирает. — насмехалась Вика.
— Не смей так отзываться о великих женщинах мира, — повышала Капа голос до такой степени, что начинали грохотать её кости, — я играла жён Адама Лилит, Еву...
— Тоже хлебала с ними чай, — язвительно перебивала Вика.
— Заткнись, — не выдерживала Капа. — Я стояла у истоков сотворения искусства, у меня была масса любовников египетские фараоны Рамсес, Тутанхамон, Тумос..., небожители Древней Эллады Зевс, Аполлон, Гефест, Аид, Пойседон....
Хозяйка забиралась в заоблачные выси, от которых трещали нервы провинциалки
— Ты что заливаешь, — возмущалась Вика. — То чай пила, то с фараонами и богами спала. Они, когда жили?
-Для артистов время не существует, — отбривала Капа. — Они вне времени и могут перевоплощаться, жить в прошлом, будущем. Тебе кажется, что перед тобой Капа, а это не так. Я многолика. Сцена, — вздыхала она. — Меня родили на сцене во время спектакля «Отелло» и в тот момент, когда мавр собирался задушить Дездемону, но режиссёр поменял. Мавр взял меня на руки и показал зрителям. Он доказал, что жизнь сильнее смерти. Это было потрясение. Буря аплодисментов, овации, цветы, слёзы, восторженные крики. А что сейчас? Всё душат, душат...
В комнатке была спартанская обстановка. Ковёр с ромашками. Капа поливала их зимой, весной продавала на рынке, и двуглавый орёл, который сурово смотрел на квартирантку и клевал её руки.
Экзаменационный провал Капа прокомментировала с чисто артистической точки зрения: при таких сбоях Фортуны провинциалка должна расстёгивать кофту и снимать юбку.
— У тебя не идеи, — бросила Вика, — а сексуальные сквозняки.
Она ещё добавила, что историк находится на пороге путешествия в гробу.
— Ты точно была артисткой? — спросила Вика.
Подтвердить это мог даже двуглавый, помнивший реверансы и августейшие ручки.
— Тогда полный порядок, — бросила Вика. — Завтра атакуем ректора. Прорепетируем. Сумасшедшую бабушку сыграть сможешь?
— А что её играть. Мы и так все сумасшедшие.
Они легли спать, когда на детской площадке ещё раскачивались качели, и проснулись от звона стаканов возле магазина «Вино», от которого вздрагивала листва на деревьях.
Одиннадцатая глава.
Сумасшедшая бабушка
Капе были даны строжайшие указания придерживаться роли.
— Думаешь, поверят? — с тревогой спрашивала хозяйка.
От волнения она даже забыла полить ромашки и накормить орла.
— Поверят, — уверенно сказала Вика. — С твоими способностями сыграть такую роль раз плюнуть, захвати двуглавого.
— Зачем?
-Для большей убедительности.
На остановке такси Капа сделала несколько реверансов и ручек. От ручек у толпы вспухли губы. Скорбная речь Вики растрогала толпу и помогла без очереди загрузиться свихнувшуюся бабушку в такси, чтобы отвезти её в больницу.
— Куда? — спросил лобастый таксист.
Бывшая артистка показала двуглавого.
— Покорми птицу, — сурово сказала она.
Спина водителя была, как днище телеги. Вика отодвинулась в угол.
— А какой корм ей нужен?
— Бабки, — ответила хозяйка.
Она показала, что орёл может взлететь и клюнуть. Таксист оказался волшебником. Он знал кратчайший путь к нужному месту.
— Дай бабок хоть на жратву, — сказал он Вике, когда бывшая артистка вышла. — Я все свои скормил этой падле.
Падлой был орёл.
Институт находился за железной оградой. Его создатель любил дорогой камень. Он «одел» здание в мрамор и возвысил над домами, как айсберг над льдинами.
Возле бюро пропусков: деревянная будочка с запылённым окошком, полосатый шлагбаум Вика потрясла дрыхнувшего вахтера на войлочном стуле, с которого он полвека взирал на свет божий. Институтский страж отреагировал гигантским зевком.
— Пропуск.
— Бабуля, — шепнула Ляптя. — Твой выход.
Капа сделала реверанс.
— Ты чё кланяешься, старуха? — удивился вахтёр. — Здороваться хочешь, так давай здороваться.
Он выставил руку с лопатной ладонью. Хозяйка подставила свою под его губы. Страж удивлённо посмотрел на Вику.
— Чмокни, — подсказала она.
— Что чмокни?
— Ручку бабули. Она свихнувшаяся.
— Ты что? — гаркнул вахтер. — Какие ручки. Я на работе.
Вика толкнула оробевшую хозяйку.
— Дай звук.
— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте, — что есть мочи заголосила, нет, не заголосила, а грянула хозяйка
Голос был настолько сильным, что сковырнул вахтёра со стула, он устоял бы, но «Нет повести печальнее.» уложил его на землю.
— Лежачего не бьют, — заорала Вика, увидев зависшую ногу Капы над бугристым лбом вахтёра с затравленными глазами. — Благодари меня, — добавила она, помогая подняться ошалевшему стражу, — если б не я, она добила бы тебя. Чмокни ручку, а то я её не удержу. Она же с ума сошла из — за того, что я провалила экзамен. Пусть ректор увидит, до чего преподаватели доводят бабушек поступающих. Врачи сказали, что нужно исправить оценку и тогда она придёт в нормальное состояние. Чмокни, а то сорвётся.
Вахтёр так и сделал. Не только чмокнул, но и облобызал до самого локотка.
— Это,- зашептал он, озираясь и подманивая Вику, — вы к ректору идёте. Я вас без пропуска пропущу, и сколько будете ходить, столько и без пропуска.
— Поняла, — ответила Вика. — Ты хочешь, чтобы бабушка спела ему печальную повесть, но это же покушение на государственного человека. А как же институт? Он же сиротой останется.
— Так он и так сирота, сволочь, беспризорник, — вахтёр со злости замутулил стул. — Секретарша ректора к рукам прибрала. Сволочь женская. Ректора на своё междометье поддела.
— Бесплатно бабушка петь не будет. Нужны солидные бабки.
— С зарплаты, — вахтёр застучал в грудь, — клянусь, всю зарплату отдам.
— Ладно, — добродушно согласилась Вика. — Навеем печаль и на ректора, и на секретаршу. Только о зарплате не забудь.
Покинув вахтёра, который остался в тревожном ожидании и с глазами, похожими на блуждающую звезду, они направились по дорожке к входу.
— Чисто сработала, молодец, — похвалила Вика хозяйку, — только замашки бандитские брось. Ты же ногой чуть не притопила беднягу.
— Это не бандитские замашки, — отбила Капа. — Это из спектакля «Укрощение строптивого»
Реверансы, ручки и комментарии взбудоражили институт. Уборщицы смотрели на провинциалку и Капу, как на звёздных пришельцев. У старших преподавателей с вулканическим треском стартовали сигареты и, запустив дымные хвосты, носились, как кометы, от которых прятались младшие преподаватели, опасаясь лобовых столкновений.
Возле двери в коже, от которой ещё исходило тепло живого существа, Вика и хозяйка почувствовали холодок.
В приёмной за столом, состоящим из одних ящичков, как банк матери, сидела хранительница ключей и печатей ректора в белой рубашке со стоячим воротником с загнутыми уголками и маниакальным взглядом.
— Ректор в министерстве, — прожурчала секретарша. — Сильно занят.
Приёмная оказалась мёртвой точкой, из которой Вика попыталась выйти на домашние координаты ректора. Домашние координаты хранились за семью печатями. Взломать печати не удалось.
— Ректор что, засекреченный? — возмутилась Вика.
Засекреченным ректор не был. Его знал вошедший почтальон: громадного роста мужчина с совиными глазами. Он положил пакет на стол секретарше и вздохнул над ним, как над умершим.
— Трудно, — сказал он и добавил: — Трудно носить почту.
— Ноги болят, дяденька, — посочувствовала Вика.
-Да, — ответил дяденька. — Всё ношу и ношу, а ректор всё читает и читает, — рассвирепел он. — И когда же он кончит читать?
— У вас очень благородна работа, — святая провинциальная простота, — если не будет почтальонов, кто же письма и пакеты станет разносить. Что ж Вы так сердитесь. Лучше назвали бы мне домашний адрес.
— Чей? — вздрогнул мужчина.
— Ректора.
— А, ректора, — счастливо вздохнул он. — Не знаю.
Квартирантка и хозяйка вновь оказались в мёртвой точке.
— А ну дай звук, — шепнула Вика и ковырнула рукой Капу.
— Какая прекрасная ария, — растрогалась секретарша, выслушав дребезжащий голос хозяйки. — Только малость скрипит.
— Слышала, — возмущённо зашептала Вика. — Врежь на всю катушку, Дави её до пупка.
— Не могу, — отшептала Капа. — Я весь голос на вахтёра истратила. Сама пробуй.
— Да, — сказала секретарша. — Спойте вдвоём. Чудо ария. Жаль,
что нет Отелло. Он в министерстве.
— Кто такой, — бросила Ляптя.
— Ректор Отелло Отеллович.
— А ты Дездемона.
— Да. А Вас это не устраивает.
— Ещё, как устраивает. Вынь орла, — приказала она хозяйке.
Была надежда. Двуглавый оправдал надежду. При виде секретарши он тотчас попытался распластаться на ней.
— Уберите сексуального маньяка, — прожурчала секретарша.
Маньяк тотчас просигнализировал точные координаты ректора: сто метров от двери в кабинете за пакетом почтальона.
— Пошли домой, Капа — бросила Вика. — Пересдача будет блестящей. Пират на всю жизнь запомнит.