Интервью не попавшее в тренды. Часть 3

Старик расплескал коньяк по рюмкам. Затем он поднялся, придерживаясь за ручку кресла.

— За вождя, всегда стоя, — сказал он и не понятно было приказ это или просто уточнение.

На всякий случай Прудников поднялся. Ведь в конце концов деньги не пахнут. Да и кто узнает, что он пил за Сталина стоя, да если и кто узнает, что Саня Прудников пил за Сталина — никто не поверит. Если конечно у него не припрятана где-нибудь скрытая камера. Впрочем, камера наверняка была, только не для этих целей. Слишком мелко, наверное, для человека его круга.

Вряд ли он пригласил его сюда чтобы чем-нибудь скомпрометировать. Нет, этому бесу нужна слава, признание его величия. Саня знал этих людей, видел их насквозь. Их гордыня требовала выхода, тщеславие за столько лет молчания вопило во всё горло — выпусти меня наружу. Прудников знал это, он это чувствовал. Мемуары его папаши — это только предлог, жалкая ширма. Старик предлагал себя, свою историю. Он хотел показать всем своё величие, не расплескавшееся за многие годы и требовавшее выхода.

— Простите, Евгений Николаевич, но мы снова отклонились от нити беседы. Вы рассказывали про древний Тибетский секрет долголетия. Остановились на том что Сталина вероломно убили, и потом что, куда делся этот секрет?

— Хрущёв его искал, но не нашёл, — продолжил старик, — хотя искал в верном направлении, секрет был у Берии и был скрыт в недрах МГБ и далее КГБ. Поэтому то Хрущёв так активно стал перетряхивать чекистов, только и здесь у него ничего не вышло.

— А Брежнев, как, обладал Тибетским секретом?

— Мне точно не известно, но вероятнее всего нет, хотя в последнем своём походе на Афганистан он явно что-то пытался найти в афганских горах. Впрочем, секрет этот был у Андропова и много лет будучи главой КГБ он подготавливал для себя почву, чтобы на долгие годы стать вождём нации. Только другой, он мечтал о русском национальном государстве, абсолютно суверенном с элементами социализма.

К сожалению его тело и разум, когда настал момент были не в идеальном состоянии, время брало своё и он понимал, что нужен другой момент, чтобы реализовать свои замыслы. Ему нужно было новое тело, более молодое и крепкое.

Юрия Владимировича ввели в искусственную кому и заморозили его тело, до лучших времён. Ждать пришлось долго, пока его ученики реализуют некоторые из его замыслов. Когда, настал час икс, в секретной лаборатории на Лубянке, мозг и сердце Андропова пересадили в моего лучшего ученика, которого я самолично готовил долгие годы для этой цели. Володя был отличным сотрудником, одним из лучших. Я лично его всему обучал. И к миссии своей он шёл исподволь и теперь вы можете наблюдать результат этой операции.

В какой-то момент Прудникову показалось, что старик бредит, но он видел его глаза и у него почему-то не возникало сомнения, что старик говорит правду, либо настолько верит в то, что говорит, что это резонирует и на него. Хотя конечно это была история в духе передач на Рен-тв. И поверить в это было совершенно невозможно.

Пора было прекращать этот бред. Старик от выпитого либо дурел, либо просто над ним издевался и всё это превращалось в дешёвый фарс. Просто сумасшедшему, богатому человеку скучно, ну а какая для них может быть самая лучшая развлекаловка? Конечно же игры с живым человеком. И тут Прудников ненароком почувствовал себя персонажем, виденной ещё в детстве, комедии с Пьером Ришаром.

— Всё это очень интересно, Евгений Николаевич, но мне пора. Дел много, завтра вставать рано, — прозвучало как-то совсем по-детски и совершенно не убедительно.

— Но как же? Позвольте, ведь вы не дослушали историю про секрет долголетия тибетских монахов.

— Ну мне кажется, я понял, вы его купили у Владимира Владимировича, простите, то есть Андропова. И теперь вы и ваша мама, и все ваши родственники будут жить вено.

— Вы не верите?

— Евгений Николаевич, вы взрослый человек, честно, это уже не смешно. Какой секрет долголетия, вы меня за идиота держите? Хоть я и делаю свой контент, в основном для молодёжи, но не надо думать, что я настолько туп, что поведусь на всю эту вашу херомантию! — Прудников резко вскочил из-за стола, показывая тем самым что намерен покончить с этой дерьмовой историей, но ноги подкосились, голову повело и всё поплыло перед глазами и только теперь он понял, что вероятно уже сильно пьян.

— Извините старого человека! — он виновато прижал к груди руки и искренне заулыбался, — ну бес попутал, как говорится. Понесло, Остапа! Заболтался, знаете под коньячок, да приятную кампанию. Меня такие гости, как вы, посещают довольно редко. Право, простите старика. Посидите ещё немного, выпейте.

Он разлили остатки коньяка по рюмкам и ловко подрезал ещё несколько долек лимона.

— Простите, я вам соврал, — сказал он, поморщившись, после того как ловко опрокинул рюмку. — Мама покончила с собой после двадцатого съезда, как и многие честные коммунисты, истинно преданные делу Владимира Ильича. Не знаю, зачем я вам это всё наплёл, старый дурак.

Прудников успокоился и размяк. Выпил за два захода коньяк и стало ему как-то даже жалко этого, как ему казалось могущественного экс-силовика, чуть ли не властителина вселенной, который оказался просто несчастным одиноким стариком, которому несмотря на его богатство просто не с кем потравить байки.

И вся история его семьи построена на лжи, преступной системе ценностей и все её члены это поняли: кто-то раньше, кто-то позже, но совершенно очевидно, что поняли все. История расставила все акценты и раздала каждому по делам его. Так что-же она воздала последнему выжившему члену этой семейки, безумие? Если так, то от него можно ждать всего чего угодно, да и действительно, как-то всё затянулось и не было у Александра того ощущения триумфа, которое его не отпускало буквально час назад.

— Так или и иначе, Евгений Николаевич, но мне нужно идти.

— Конечно, не смею вас задерживать. Сейчас я вам принесу рукописи моего отца.

— Не нужно, — остановил Прудников, вскочившего из кресла старика. — Сейчас они мне точно ни к чему, да и завтра поработать с ними не получится. Давайте так, я позвоню вам и мы встретимся, когда вам будет удобно уже у меня в студии и тогда вы привезёте мемуары вашего отца, возможно сразу мы над ними и поработаем.

— Как вам будет угодно молодой человек, как вам будет угодно.

Евгений Николаевич и откуда не пойми взявшаяся его шустрая жёнушка подхватили Прудникова под локти и помогли встать. Только теперь Саня понял, что бабка на самом деле никуда и не выходила, а всегда была где-то позади него.

Еле ковыляя он добрёл до коридора, который был подобен подземному переходу. Такой же длинный и мрачный, освещённый по бокам тускло мерцающими лампами. Где посередине, Прудников обратил внимание, на полинялое место среди обоев, где судя по всему висел чей-то огромный портрет.

— Портрета не хватает, — заплетаясь языком, констатировал Прудников. — Ваш папа тут висел или вы собственной персоной? — ухмыльнулся он, совершенно уже теряя очертания реальности.

— Здесь висит портрет очень дорогого мне человека, но это не мой отец, хотя он тоже его боготворил, как он его называл фельдмаршал второй гражданской. Сейчас портрет на небольшой реставрации, но я уверен, что вы скоро его увидите.

Старуха всё мелькала за спиной Прудникова и Саня всё время натыкался на неё взглядом, когда оборачивался через плечо. И глаза её хищно мерцали, а маленький рот был раззявлен то ли в полуулыбке, то ли в полу оскале и от этого хотелось просто выбежать на лестничную площадку подальше от этих безумных стариков с их прокисшей историей и остановившемся временем. Прочь от этого дома и переулка, потерянного в Лубянских дворах. Прочь от всего этого в свою уютную модерновую, обставленную в стиле хай-тек квартирку, чтобы никого из них никогда не видеть.

— Ну, что же, приятно было познакомится, пообщаться. Я с вами ещё свяжусь Евгений Николаевич, до свидания, — Прудников попытался выдать нечто подобное книксену и едва не завалился.

Ловким движением старик поймал его под руку, и Прудников едва не взвыл от боли, настолько крепко старик стиснул ему руку. Распахнулась дверь и Саня обомлел, увидев на пороге нескольких улыбающихся хищным оскалом стариков и старух.

Сколько их было Прудников сказать точно не мог, всё плыло перед глазами, а звуки стали приглушёнными. И в этом булькающем пространстве он услышал обрывки фраз или это ему только казалось, он не мог это разобрать: — Господи, Евгений Николаевич, ну что же так долго, мы устали уже здесь вас ждать.

— Видимо снотворное испортилось, не брало никак, чёрта! Помогите мне, он скоро уже должен вырубиться.

Постепенно Прудников начал понимать, что он уже не стоит, а лежит на мягком пушистом ковре, видит вокруг себя начищенные чёрные ботинки и женские туфли кремового цвета. Эти туфли кремового цвета, так и остались последним, что ему запомнилось перед тем как он пришёл в себя в каком-то тёмном помещении, связанным на стуле.

Внутри полыхал пожар, голову невозможно было поднять из-за заполнявшей её боли. Он смутно вспомнил последовательность прошедших событий и теперь ему стало тревожно, он ещё раз попытался высвободиться, но понял, что это безнадёжно. И едва не застонал от боли и безысходности. Он стал пленником этих безумных людей и один только Бог мог ведать, что они с ним тут собирались делать и как долго держать.

Надежды на то, что его кто-то найдёт, не было. Без допуска, как минимум, начальника ФСБ, пройти в этот дом скорее всего невозможно. Теперь он отчётливо понимал, что всё это было хитроумно выстроенной ловушкой. Они знали, что он обязательно на это клюнет и заманить его к ним в логово, к этим извращенцам, оказалось делом техники.

Неожиданно включился свет. Но не под потолком, а где-то сбоку. Так что Прудников не мог видеть лиц, сидящих в полукруге, но ему и не надо было их видеть, он знал, что там сидят эти мерзкие старикашки. Откуда-то из темноты материализовался Евгений Николаевич, одетый в китель майора НКВД.

— Славно, что вы пришли в себя, молодой человек! Мы очень долго ждали, чтобы вынести вам обвинительный приговор.

— Чтобы вы там не затеяли полоумные, знайте меня будут искать, так вам это с рук не сойдёт.

— Конечно будут искать и поверьте найдут, но не сразу и не всего, — засмеялся Евгений Николаевич и смех его старческий каркающий вызвал у Прудникова дрожь, он совершенно чётко понял, в этот момент, что живым ему не выйти из этого дьявольского представления.

— Вы обвиняетесь в антисоветской деятельности и шпионаже в пользу Соединённых Штатов Америки. Признаёте ли вы себя виновным?

— Не признаю, — сникшим и обречённым голосом еле шевеля языком ответил Прудников.

— Иного я от вас и не ожидал. Вот документы изобличающие его договорённости с сотрудниками Американского посольства. Евгений Николаевич положил несколько листов на стол за которым сидело трое человек, так же в форме НКВД. Над ними Прудников сумел разглядеть огромный портрет Ежова, который по всей видимости позаимствовали из коридора.

— Вот видеоматериалы и аудио его мерзких пасквилей на нашу с вами советскую Родину, — от удовольствия происходящего действа Евгений Николаевич, едва не приплясывал.

— Нам и так видно, товарищи, — сказал один из тройки который сидел посередине. — Вина этого гада нами признаётся, для этого следствие предоставило предостаточно доказательств. Вердикт нашей тройки: признать Прудникова Александра Ивановича виновным в подрывной деятельности против Советского Союза. Так же признать его виновным в шпионаже в пользу американской, английской и японской разведок. Вердикт обжалованию не подлежит. Расстрелять. Председатель тройки Матвей Моисеевич Иванов.

— А как же адвокат, защита? — выкрикнул Прудников уже в пустоту.

Когда приговор был зачитан свет погас, а когда через некоторое время вновь загорелся Евгения Николаевича уже не было, как и не было тройки под пристальным взглядом нарисованного Ежова. Перед собой он увидел скрюченную старушку в инвалидной коляске. Было такое ощущении, что она ничего перед собой не видела и водила бессмысленно белёсыми глазами. С ужасом Прудников увидел, что старушенция целится в него из нагана. Он не мог поверить, что вся его карьера, всё чего он смог добиться, всё это сейчас оборвётся и никто ему не поможет, что вся его жизнь теперь в руках этих демонов коммунизма.

— Давайте, мама, совершите акт социальной справедливости, — откуда—то сбоку донёсся возглас Евгения Николаевича.

В тот же момент грянул оглушительный выстрел. Глядя на старушку, еле державшую корявой рукой наган Прудников думал, что выстрелит она, конечно, мимо, да и вообще, где-то в глубине души теплился спасительный огонёк, что весь этот цирк закончится, они все посмеются, он вызовет такси и больше никогда не вспомнит об этих людях, никогда.

Только ничего этого не случилось. Голова Прудникова качнулась и нависла безвольно над грудью. Из небольшой тёмной точки во лбу начала сочиться кровь, заливая встревоженное лицо, черты которого так и застыли в неопределённости: то ли тревоги, то ли надежды.

— Браво, мама! Как всегда, эффектно! — вскричал Евгений Николаевич и громко захлопал в ладоши.

Гулко звякнув, наган выпал из окостеневшей руки и старуха изобразила некое подобие улыбки. Ей всегда этот процесс доставлял огромное удовольствие. Нет ничего лучше, чем прострелить голову врагу советской власти. Эта привычка вошла в её жизнь во время гражданской войны. Это было упоительное время борьбы, когда врагов было много, а пуль на них никто не жалел и никакого следствия, никакой юриспруденции — ты сам себе судья и сам себе приговор, высшая кара.

Даже собственную дочь лишила жизни она сама. Высшее проявление справедливости — дать жизнь и отобрать её. Она до сих пор помнила, как эта глупая девчонка обоссалась и дрожа от страха всё звала её: мама, мамочка, прости... Но гниду нужно выжигать исключительно калёным железом... По-другому никак.

Повсеместно раздавались аплодисменты и еле слышные переговоры, все собравшиеся поздравляли Евгения Николаевича с удачным представлением. Он довольно улыбался и раздавал поклоны направо и налево.

Из темноты выплыл, посверкивая пенсне, Лаврентий Павлович, и слегка кивну Евгению Николаевичу. Лаврентий Павлович склонился над коляской и поцеловал старуху в щёку, та, впрочем, уже вновь впала в сон, в котором ей снился девятнадцатый год. Разгромленные колчаковцы, стоят на коленях и молят её о прощении и никого она не пощадила...

Довольная публика, не торопясь, расходилась и никому не было уже никакого дела до человека с простреленной головой, которого вскоре сожгут в специальном крематории и захоронят в братской могиле номер четыре на безымянном секретном объекте номер два. Нет человека и нет проблемы...