Однажды, много лет назад (2)

Я присел на скамейку отдышаться. Вонь, густая непроветриваемая годами, от носков, резиновой обуви, рабочих комбинезонов, протухшего недопитого алкоголя, аэрозольных дезодорантов. Пришлось дышать через воротник, пока я не услышал шаги. В раздевалку вошел импозантный мужчина в коротком пальто и женских сапогах, из-под вязаного колпака рыжие кудри вразлет, будто мужчина делал недавно в парикмахерской «химию», через плечо кожаный портфель на ремне. Мужчина уставился на меня, глаза круглые, добрые, бровки домиком.

— Месье Перен! — чуть не выпалил я. Мы не успели познакомиться, ввалилась толпа мужиков с пакетами, сумками, они хохотали, вспоминали перебивая друг друга новогоднюю ночь. Хлопали месье Перена по плечу или по спине, кто куда попал.

— Привет, Нло!

— Привет, Нло!

— Нло, привет!

Месье отстреливался шутками, меня не замечали, парень в кожаной куртке с меховым воротником объявил:

— Сегодня только Московский и Выборг.

Он не переодевался, подошел ко мне:

— Паспорт взял? Давай. Будь пока с Игорем, — жест в сторону месье, — потом скажу.

Месье Перен представился:

— Игорь. Ну, пошли.

У меня язык не поворачивался назвать его Игорем, вылитый Поль или Франсуа.

— Бери паллет, бери рохлю.

— Кого?

— Тележка гидравлическая, а это — паллет.

— А-а...

Мы ходили между стеллажами, месье тыкал пальцем в ячейки хранения, читая по накладной, называл мне нужный товар.

— Сок четыре упаковки, гречка десять пачек, растительное масло одна коробка...

Я все это складывал на поддон, собранный заказ оставляли у ворот на проверку. Вместо перекура мы с месье уходили в его «кабинет» — закуток у стены между стеллажами, здесь стояли письменный стол, заваленный канцелярским мусором и скамеечка.

— Не куришь?

— Не-а.

— Молодец. Я тоже четыре года не курю, не пью и не ем мяса. Вот скажи, мне можно дать сорок семь лет?

Вообще-то можно, подумал я, но вежливо ответил:

— Нет, конечно, сорок семь, обалдеть.

— То-та. И разве человек, который ест мясо, может сделать вот так!

Франсуа повернулся ко мне боком, хоп — сложился пополам, его лоб коснулся коленей, зад оттопырился.

— Пидараст! — крикнули откуда-то из-за коробок. Месье махнул рукой:

— Не обращай внимания, это Пепс петуха врубил, будет орать полдня, хули — новенький на складе.

Обедали вместе в столовой за одним длинным столом. Я уже знал всех, не так много здесь было народа. Сборщики заказов — Месье Перен, Пепс, Гоблин и я, месье старший. Проверяльщики собранных заказов — Башка и два брата студента, имен братьев не помню тихие были парни, незаметные, Башка старший. Они же упаковывали и грузили заказы по машинам. Парень в кожаной куртке Антон заместитель директора, красавица Ира бухгалтер операционист, дядька на тракторе он же и водитель штабелера. И еще охранник бессменный дядя Жора. Офис фирмы находился где-то на Васильевском острове. Директора я увидел через неделю, все звали его — Шеф.

Пепс и Гоблин два пожилых балбеса. Слушаем радио, новости — потоп на юге Европы, разливы рек Рейн и Дунай, жертвы, разрушения.

— Да и хуй с ними голубыми!

— Бугага!

— Кореша твои, Нло, тонут!

Гоблин:

— Купил своей в шопе хуй толщиной с руку, теперь ебу ее, она глазами хлопает — что-то не так, говорит...

— Бугага!

В половину шестого Пепс командовал:

— Слышь, хорош.

Мы бросали работу, шли переодеваться. Обычно начальства уже не было. Каждый вечер на скамейке бутылка водки, три стакана. В первый день я думал, это опохмел после праздника, но не фига, пили каждый день: Пепс, Гоблин и Башка. Налили и мне. Никакое они не быдло, думал я уже пьяный, обычные, нормальные чумадеи.

Башка самый умный человек на свете. Любой вопрос задай, он мгновенно отыщет четкий логический ответ:

— Ну почему тогда негры тупые, а мы умные?

— Им думать не надо, банан упал с дерева вот тебе и завтрак, обед и ужин, лето круглые сутки. А северянам всегда приходилось выкручиваться, как огонь развести, мамонта задушить, эволюция.

— Почему СССР развалился?

— Хлеб сколько стоил, помнишь? Шестнадцать копеек, а себестоимость одной буханки — труд комбайнера, мельника, кассирши тети Клавы в булочной, даже по советским расценкам около двух рублей. А продавали за копейки, для счастья рабочего класса, так все и проебали по тихой грусти.

— А все беды наши?

— Закон силы трения знаешь? Людей очень много стало. Люди трутся, трутся друг о дружку, их все больше и больше. Бум-бряк и заискрение! Хлоп, вот тебе и мировая война.

Как-то шли вечером по Лиговке к метро, Гоблин орал:

— Все парадные заколочены, заебали!

— Почему, Башка? Почему вход всегда со двора?

— Заводы. Шли рабочие со смены, вот как мы, пьяные и счастливые, хозяева жизни, и ссали везде. Дворникам надоело...

И не поспоришь. Вообще, трезвый Башка мало разговаривал, логикой давил только вечером, после первого стакана.

А охранник меня не любил, утром и вечером проходя мимо его будки, я слышал:

— Но тыэ.

Ирка смеялась, мы обычно уходили с работы вместе.

Как-то в обед я вышел на улицу подышать свежим воздухом, Ира курила, в ватнике, в тапочках. Охранника не было. Она потушила сигарету и сказала:

— Пойдем.

В подвале было жарко, как в бане, везде трубы горячие, чисто, светло. В углу сарайчик из досок, окошко. Мы спрятались в тени каких-то котлов, я спросил:

— Кто там?

— Дядя Жора кушает, его каморка.

Подвал склад делил с заводом, заводская половина была отделена рабицей. Я заметил на той половине за сеткой множество пустых блюдец на полу.

— Здесь обычно кошек видимо-невидимо, — прошептала Ирка, — бабуля лифтерша развела, набежали со всей Лиговки. Секи.

И она истерично замяукала.

— Мяу-мяу-мяу-мяу-у-у.

А из будки в ответ:

— Гав-гав-гав!

Так дядя Жорж просил кошек заткнуться.

— Мяу-мяу-мяу!

— Гау-гау-гау! Суки! Убью!

Ирка зажала мне рот ладошкой, я вырвался, убежал на улицу, успокоился вовремя — на улицу вышли Пепс, Башка, Гоблин...

В воскресенье Ира окликнула меня у магазина «Титаник». Она была с коляской, в коляске сидел малыш в пестром комбинезоне. Нас представили друг другу, парень на что-то обиделся, надул губы.

— Мы гуляем, ты куда?

И мы пошли вместе. У Ирки ничего не было кроме работы, дома только этот маленький человек и сумасшедшая мать. А на работе одни дебилы или женатые, и тут пришел я молодой, разведенный. Дождалась. И меня любовь догнала еще там, в подвале с кошками, слишком долго мое сердце было пустым. Самая обычная история.

Мы теперь не расставались, вместе гуляли, искали друг друга на Сенной площади, мобильных телефонов еще не было.

Как любовь перекрашивает реальность. В страшной квартире Сереги Тена стало светло и уютно, теперь мне казалось, будто я жил здесь всегда. Я даже подмел пол, выкинул грязную посуду и всю старую прессу из маленькой комнаты, про хозяина и гостей старался не вспоминать.

Однажды месье Перен спросил:

— Ирочку клеишь? Да я никому не скажу, все нормально, только...

Он рассказал, как шеф вышел из тюрьмы год назад, сожрал у метро шаверму вместе с бумагой, думал, что шаверму так и едят. Ему понравилось. Женился на хозяйке этой фирмы, вот теперь директор.

— А до хозяйки у него Ира была, и ребенок его, только на фиг ему эта Ира, надо жизнь заново начинать. Они все отсюда с Обводного канала — Антон, Шеф, Гоблин, Ирка. Думаю, ничего у тебя не выйдет, она до сих пор его...

Я не поверил, подумал — этот волосатый мудак завидует, но настроение испортилось.

Начало февраля окатило весенними дождями, запели птицы. Я получил первую зарплату, и подумывал перебираться отсюда, снять жилье. Живу на пакетах, каждую минуту жду гостей или хозяев.

Двадцать второго февраля четверг, впереди три выходных. Даже месье Перен принес себе бутылку вина, Пепс с Гоблином уже с обеда ходили косые. Директора не было, Антон оставил месье за старшего, тоже ушел в четыре часа. Я со студентами загрузил последнюю машину, потом присоединились к коллективу. Пили в столовой, как обычно, Башка говорил, все слушали:

— ...Лиговка это феномен, рабочая окраина была. Вон сколько заводов на берегу канала, но главное — вокзал, со всей Руси поезда. Вокзал это лохи деревенские, чемоданы, очереди за билетами, водочка в дорогу за миллион рублей. Работы непочатый край.

— Гопота неистребимая, жулье, бродяги... 

— Вот какой-нибудь Петя Жопин приехал учиться, или работать, ну не сложилось у него, денег на обратный билет нету. Мыкается на вокзале третьи сутки, ну к нему подходят — чо, жрать хочешь? Ага. Ну, пошли. Понравится, дадут койко-место, «жить» научат, нет, проткнут и в люк сбросят. Так до сих пор, вон прогуляйся вечером или ранним воскресным утром, на пиздюль наскочишь... 

Я наблюдал за Пепсом, он мне не нравился. Нижняя губа залезла на нос, весь насупился, сжался. И, случилось то, что примерно, я предполагал. Этот дурак вскочил, и одним рывком перевернул стол! Поставил его на бок, зазвенели об пол тарелки, вилки.

— Да я король Петроградской!!!

Перен исчез, мелькнули винтажные сапоги в коридоре, ему вдогонку полетел огромный бутыль с водой, те что насаживают на кулер. Бам-ц! Рассыпалось в дребезги стекло в будке охранника.

— Нэлэо! Иди сюда, пидр!

Началось. Ирка успела закрыть кабинет, мы с ней выскочили на улицу.

— Каждый праздник одно и тоже...

Я проводил ее до переулка, первый раз видел ее пьяной. Зашли во двор, она показала свои окна, прощаться не хотелось, только начинало темнеть. Обещала позвонить завтра, сразу, как только проснется.

Нажрусь сегодня, имею право. Домой пришел через два часа, гулял, зашел на Сенную, посидел во «Вмятине». Еще с улицы в тишине двора я услышал, как теребонькает телефон у меня в коридоре. Едва-едва, но все равно слышно.

— Але.

Я не узнал ее голос, она плакала.

— Встретишь меня? Я не могу больше...

Я ничего не понял, сказал:

— Давай у «Титаника», уже иду.

...Утро было прекрасным, солнце редкое, зимнее только на двадцать минут попадает в мою комнату, потом закатывается за белые крыши...

Ира вечером опомнилась, вообще-то ее, наверное, ищут, сын задает вопросы.

— Как не хочется уходить.

Она прикурила и ушла в коридор звонить домой. Я закрыл дверь, что бы не слышать. Через десять минут вернулась в комнату, села на кровать, голая и несчастная. И вдруг, улыбнулась.

— Помирились. Сказала, что приду завтра утром. Пойдешь со мной? Будет сюрприз. Она про тебя еще ничего не знает.

Мы пошли гулять и в магазин, кончились сигареты, я купил себе водки, ей бутылку пива. Ира уже знала, что квартира эта не моя, могут прийти хозяева и выгнать. Она ответила, что если выйдет замуж, то мать уедет в свой домик в деревне, что все об этом только и мечтают.

— Тебе завтра с ней общаться, много не пей.

Ну, вот и все, подумал я, глупая, наверное, морда у меня сейчас, и голова кружится совсем не от алкоголя, и больше ничего и не надо.

Ночью мне приснилось, что Ира стоит на каком-то балконе и машет мне рукой. Я проснулся. Она сидела на кровати одетая в куртке и шапочке, ждала меня.

— Собирайся. Пошли.

— Да-да, я быстро.

Было солнечно необыкновенно, и скользко, ночью похолодало, маленькая весна закончилась. Я решил — в понедельник после работы пойдем в ЗАГС подадим заявление, это недалеко. Да, решено. Скоро зарплата, надо снять комнату, с этой получки обязательно, на фиг, вскакивать от каждой машины въехавшей во двор, как ворюга какой-то. А сейчас в магазин, потому что так невозможно, надо выпить пива, позавчера был праздник, не возбраняется... 

Кричат. Громкое ох и ах. Я обернулся, Иры рядом не было. Автомобили сигналят, пробка, люди смотрят все в одну сторону. Я побежал назад... Увидел ее на белом асфальте, она лежала, так же как час назад у меня на кровати. Еще не было ни «скорой» ни милиции. Неподалеку автомобиль с помятым капотом, водитель боится вылезать.

Что происходит? Почему она здесь? Кого она увидела на том берегу? Вон он, стоит лицо белое, руки в карманах по локоть. Шеф...

Ира никогда не любила меня, не любила, так как в сказках или кино. Только теперь я поверил месье Перену. Шеф не заметил меня, никто никогда не узнал, с кем она была два дня. На похороны поехали все, на складе остались Башка и Пепс. Я доработал до марта и уволился.

Больше никогда я не видел этих людей, только через год встретил Валеру на Сенной площади, он сказал, что они помогали строить дом генералу милиции, где-то во Всеволожском районе, отрабатывали долг...

КОНЕЦ

Dima Miron: Однажды, много лет назад