Романтика

Когда мне говорят, что я романтичен, я только улыбаюсь в ответ. Никто не может этого доказать, поскольку узнать что-то наверняка обо мне или о ком-нибудь другом невозможно. День сменяет день, меняются и настроения... но где-то в глубине всего этого остаются картины, которые невозможно объяснить, и именно поэтому они, невыраженные, а, возможно, никогда и не найденные, являются настоящими. Но чтобы это обнаружить, надо ненадолго прекратить игру в себя, открыть воду и слушать, как она бежит по дне старой тусклой ванны.

Кажется, сейчас я могу вспомнить десяток картин, некоторые из которых мне знакомы. Другие же картины пришли ко мне неизвестно откуда. Наверное, из другой реальности. Я там никогда не был, но говорят, что там другие законы и другая жизнь. Не знаю. Я ведь там не был. Только видел...

Я помню залитый солнечной патокой муравейник возле горячего на ощупь бетонного забора. Но что эта картина говорит обо мне? Сложно утверждать что-либо наверняка. Мне тогда было шесть лет и вряд ли меня интересовало что-нибудь кроме этого факта.

Я помню странную осень моего двенадцатилетия. Тогда мне впервые показалось, что я один. Я долго гулял под дождем, сам не зная зачем. Искал, наверное, что-то или кого-то. Но так и не нашел. Я вернулся домой и заболел. Не знаю точно от чего — то ли от простуды, то ли от того, что начал кое-что понимать. Я вернулся домой другим, но болезни было все равно.

Я помню дух восемнадцатилетия. То есть нет, вру, уже не помню. Я постарался все это забыть, как будто ничего и не было. И если детство мое было солнечно, а юность — дождлива, то про восемнадцать лет я ничего подобного сказать не могу. Я помню только светло-голубую банку коктейля «Alco» «Водка с лимоном», а все остальное — в тумане. По большей части — придуманном, разумеется...

Двадцать два. Время, когда хотелось, чтобы тебя оставили в покое. Я помню, как одна девушка сказала, что не знает, о чем можно писать в двадцать два. Счастливая. Я знал. И от этого мне почему-то не хотелось радоваться. Я даже не чувствовал себя выше и умнее. Я просто подумал о том, что жизнь — это всегда чуть больше, чем то, что ты видел и помнишь. Жизнь — это то, что ты в состоянии выбрать, но от чего не в состоянии отказаться. И очень часто бывает, что раскрыв ее оберточную бумагу, видишь вместо подарка пустую коробку. Ты благодаришь за доброту и начинаешь наполнять ее всем подряд. Поэтому я немного завидую тем, у кого в коробке хоть что-то оказалось. Они нашли себя. А я просто коллекционирую то, что мне не принадлежит. И, наверное, никогда не будет.

Странно, но когда я говорю или вспоминаю о ней, я останавливаюсь. Не застываю, не встаю с открытым ртом. В этом есть что-то, что мне не принадлежит. Когда мы заканчиваем разговор, я вешаю трубку, смотрю на что-нибудь и странно молчу. Кажется, молчание — мое единственное оружие, но я в этом не уверен. Мне сложно выразить что-то, если это связано с ней. Наверное, великие люди прошлого посмеялись бы над этим, если бы были живы. Но живу-то я, и мне от этого не легче. Мне все труднее. Я чувствую, что никогда не смогу сказать что-то достаточно значимое для того, чтобы перестал существовать этот странный, явно не мной придуманный мир.

Кажется, в этом мире нет ничего, что бы принадлежало мне. Я скорее все отдам, чем буду создавать миру лишние трудности обладанием вещами и людьми. Мир вокруг вроде бы предпочитает двигаться, а я уже почти уснул. В моих снах в основном чернота. Кажется, я не открывал глаз во сне уже целую вечность. Но каким-то другим зрением я видел то, что мне принадлежало. Мир, в котором бы я жил, не будучи человеком, который все это записывает. Вот странная ситуация. Писать можно только о том, чего нет. А жить — как угодно...

Я никогда не смог никого и ничего описать. Наверное, я вижу что-то другое. То, что существует, не нуждается в описаниях. А то, чего нет...

Кому принадлежит память о вечере и утре, которых не было? Об утре, в котором я лежу где-то и думаю о всякой ерунде? Светит солнце и я не узнаю места, в котором нахожусь. И все же считаю его своим домом. Единственным домом. Солнце слепит, и я не вижу многих деталей — почти ничего, что можно бы было описать. Кажется, это летнее утро. Из невидимого открытого окна я слышу, как кто-то скребет метлой по асфальту и сонные летние птицы принимают свои солнечные ванны. А я принимаю свою и кажется, что все вокруг остановилось, и даже пыль падает до одури медленно. И я прекрасно понимаю, что никогда бы не смог всего этого найти без нее... Но ее нет, и вновь вспоминаю то, чего не было — ее глаза, которые были не видны в пропахших бензином городских сумерках, ее прикосновения, которых не было... ее татуировку на груди... странно, но я никогда бы не подумал... А потом я уже не помню ничего, и просыпаюсь — сначала в том солнечном утре, а потом, опомнившись — уже здесь. В тихой одинокой зиме. На улице — минус четыре, я в полусне жду, когда закипит чайник, и рассеянно перекатываю в руке кубик сахара, который наверняка забуду положить, как только вспомню о ней...

Когда мне говорят, что я романтичен, я только улыбаюсь. Кто может знать об этом лучше того человека, которого никогда не было?