Тихая заводь

Марат с грустью смотрел на темные воды, неспешно катящиеся куда-то за выступ осыпающегося правого берега. Наверное, изначально это был яр, но пойма тут широкая, много песчаника, началась эрозия. Плюс сбросы с бумажного комбината. Вряд ли тут что-то можно сделать. По документам все четко — фильтра, очистка сточных вод. Плюс приличных размеров негативка, уходящая Бог знает куда. Конечно, написать правду можно — но зачем? Реке — конец, это очевидно. Единственная надежда — что лет через тридцать она промоет себе новое русло — и вон там, в трех местах образуются плесы... Но и то не факт... Короче, нужно подписывать экспертизу и не мучиться.

Словно в подтверждение этого решения завибрировал телефон.

— Ну ты чо? — Наиль был ощутимо пьян. Извиняться за то, что не выехал на осмотр, он явно не планировал. — Чо не разбудил?

— Не хотел разрушать твою с Алечкой идиллию, — сплюнул Марат в пожухлую траву. Небо навалилось на берега реки тяжелым неводом, скоро будет дождь. Надо уезжать, забрать деньги — и забыть об этом гиблом месте. Ни один человек в здравом уме не поедет сюда оспаривать заключение — долго и неинтересно. Лучше в кабаке с новыми знакомыми отвиснуть.

— Я не виноват, что ты телочкам не нравишься, Маратик, со своим постным еблом! — брякнул Наиль и тут же одумался. — Ладно, слушай, извини. Набрался, несет... Ты там уже?

— Там... — внезапно он увидел, как от густого ивняка к нему двинулась фигура — некрупная, будто скрюченная. Старуха? Что она тут делает?

— И как — жопа? Будем по деньгам бодаться?

— Я перезвоню, — Марат повесил трубку. Удобная вещь — спутниковый телефон — на чертовых рогах и то сигнал проходит.

Да, действительно, к нему шла старуха. Марат был абсолютно уверен, что минут десять назад в ивняке никого не было, он был редкий, сквозь него легко просматривалась темная гладь реки. И все же — это был не мираж. Сгорбленная, в какой-то мешковине, она неспешно шла именно к Марату, не поднимая головы. Было что-то неестественное, неправильное в ее движениях, но уловить что именно — было сложно. Марат убрал телефон и сунул руки в карманы.

Откуда она тут взялась?

— Милок, ты не из Серповска? — не доходя шагов двадцать, старуха вдруг остановилась и подняла взгляд. Вместо глаз у нее были жутковатые сизые бельма. Из-под небрежно повязанной косынки они выглядывали злобно и испытующе. Марат вздрогнул.

— Нет, бабуль, я из Неретино. Уезжаю уже. Тебя подбросить до Серповска?

— Из Неретино? — старуха ощерилась и втянула ртом воздух. Звук получился мерзкий и отвратительный — будто тебя затягивает в какую-то трясину. Гнилые зубы торчали во рту вповалку — словно штакетины в ограде заброшенной клумбы. — Это там, где ироды богомерзкую мануфактуру изладили?

— Целлюлозно-бумажный комбинат, — тихо, без выражения сказал Марат. — Я поеду, бабуль, дел много.

— Деловые они, ишь! — бабка будто зыркнула своими бельмами и поскребла узловатым пальцем широкий лоб. — У всех нонче дела образовались. А бабушку с внучками все позабыли. Горюем теперь, безлюдно вокруг. Никто не йдет сюды. Помаялись мы совсем с внучками.

— Денег надо? — запоздало сообразил Марат. — Ты прости, бабуль, налички у меня немного, а телефона у тебя нету, переводом не получится...

— Деньги — это прах, — бабка вновь издала этот жуткий хлюпающий звук. — Ты внучков моих глянь — и старой радость уже будет. Тут недалече — вон там в ивах они обретаются.

Марат не поверил своим ушам — ну ладно бабка из ниоткуда нарисовалась — так теперь у нее там и внучки в ивах образовались. Не, надо валить отсюда, цирк какой-то.

— Ты, бабуль, извиняй, — Марат достал из портмоне тысячную купюру и протянул старухе. — Поеду я, дождь собирается.

— Да ты чо, милай! — изумилась старуха и подняла сизые бельма к небу. — Это тучка так, мимо бежит. Вон, глянь, уже и солнышко воссияло...

Действительно, серость дня вдруг прорезало несколько лучей невесть откуда взявшегося солнышка. Марат от изумления покрутил головой. Чертовщина какая-то...

— Пойдем, уважь бабушку. Тебя как звать-то, милай?

— Марат.

— Во, умник-сын, а меня Акулиной кличут. Если старую уважишь — я тебе один секрет открою — богатым, как есть, будешь.

Марат читал про таких старух. Блаженные и безобидные, они блуждают по природе и несут всякую чушь. Опасности никакой нет, но и времени слушать эти бредни про секрет — тоже нет. Надо выдвигаться.

— Я поеду, бабуль, не обессудь, дел много. Если деньги брать не хочешь...

— Зачем мне твои бумажки, у меня вон чего есть! — из-под лохмотьев блеснуло что-то. Марат убрал купюру и присмотрелся. Что это? Золото?

— Рубчик золотой! — забулькала старуха. — Знаю маяту твою, подсоблю. Богатый будешь, как есть говорю. Пойдем, уважь внучков.

Марат не мог поверить своим глазам. Сколько эта монета стоит? Тысячи? Сотни тысяч? А если у бабки и впрямь таких несколько. Ипотека — штука такая, сама себя не выплатит. Да и Альфия обрадуется. В конце концов — что он там, от бабки с внучками не отобьется?

— Ладно, пойдем, только монету вперед, — кивнул Марат и протянул руку. Бабка быстро и часто закивала.

— Вот и ладненько, Маратик, вот и умник-разумник, уважил старую. Держи монету, пойдем со мной.

Марат, сам до конца не понимая происходящего, пошел вслед за неуклюже ковыляющей бабкой. Распогодилось, облачка легкой паутиной полетели на восток. Стало отчего-то хорошо и спокойно.

— А ты сам-то, милай, за какой нуждой к нам пожаловал? — бабка шла уверенно — даром что слепая. Марата охватили легкость и веселье, он решил особо ничего не скрывать.

— Приехал речку вашу осмотреть, дать экологическое заключение. Хотят ваш завод выше по течению закрывать.

— Это дело верное, молодчик ты мой, — хлюпнула бабка. — Раньше только на северах такое строили — а теперь, глядь, и доседова добрались. Гадють и гадють, сатанаилы, всю воду погубили. Внучкам то сильно не нравится, сердятся они. Опять же — пусто становится и одиноко от энтовой напасти. Так что закрывай ты эту трантахтелку — и всего делов. А уж я отблагодарю, будь покоен, сынань.

— Закрыть-то не проблема — от избытка позитивных эмоций Марат пнул жухлый куст репья. — И материала достаточно, а если правильно пробу воды взять — так они еще и штраф приличный заплатят. Только к чему это все? Реке — конец. Они постоят немного, со всеми договорятся — и через пару месяцев опять начнут. А тебя уже больше на серьезный объект не позовут, будешь по канализациям до конца дней лазить.

— А тебе, что ль, мои рубчики не глянулись? — старуха остановилось и повернулась к Марату. Бельма мрачно блестели из-под платка. — Вашими бумажками только в отхожее место удобно — а тут металл добрый, надежный. Закрой, милай, от греха, эту вонизму. Порадуй старую.

— А жить на что? — легкомыслие не оставляло Марата. — Ладно, возьму твои рубли. Может, даже их у тебя и много. Но я ведь потрачу — а как потом жить? Профессия-то кормит, дело — оно ведь навсегда, сечешь?

— Секу, молоденькай мой, ой как секу... — старуха гневно сплюнула. И следом налетел холодный пронизывающий ветер. Тучи сгрудились на небе как грязные овцы. — Пошли, тут недалече будет.

Веселость как рукой сняло. Ветер, гуляющий по полю принес какие-то шорохи, шушуканья. Марат осмотрелся по сторонам. Никого. Бабка шла теперь словно быстрее... почти не касаясь земли... да нет, это все не взаправду, вон ковыляет... домой бы...

В ивняке было тихо, шуршали сухие листочки. Повсюду валялись какие-то нитки, будто кто-то в исступлении драл пряжу. Вон какой-то кусок мыла, расческа... Что здесь происходит?

— А где внучки твои? — тупо спросил Марат, озираясь. На кой черт он вообще пришел сюда? Ничем хорошим это кончиться не могло...

— Да, вона они, сынань, поглядь отсед, — старуха остановилась у берега и указала куда-то в воду. — Тяжко им ноне, ни пропитания, ни погляду... Одна Акулинка тут мается, крохи собирает... Поглядь, поглядь, не боись...

Марат как завороженный подошел к берегу и глянул в воду.

Они лежали там — распухшие, сизого оттенка трупики детей — младенцы, чуть постарше. Одутловатые их головы покачивались в такт течению реки, рты беззвучно раскрывались, как у жутких рыб.

Течение изменилось и вымыло жутких внучков со дна.

— Раньше не то было, — Марат почувствовал на плече стальную хватку и взвыл. Лапа — когтистая, чешуйчатая, легла на его плечо. Огромная лапа. Марат обернулся — и застыл. Старуха росла ввысь, сровнявшись с притихшими ивами. Лохмотья на ней порвались, обнажив бугристое тело с сизой чешуей — словно у тухлой рыбы. Груди уползли вниз и волочились по земле.

— Нас ране на северах полненько было... но потравили воду, мы стали уходить... Здешнее русалье нам, лобастам, не чета — повывели под корень всех. Мне вот тут плесик от Ахти достался... Я его берегла, хранила... А потом начали сюда дитев метать... Вон оттуда, с яра, вишь? А течением их сюда прибивало. Изломанных, тихих... Но река не отпустит того, кто в ней душу оставил... Вот и стала я за ними пригляд держать... Да только кормить их надо, внучков...

— Кормить... — тихо повторил Марат.

— Ты, сынань, не обидь на меня. Народу нынче мало тута, а кровь — она всем нужна. Даже мертвым...

Десятки веток подвижными жгутами обхватили руки и ноги Марата. Он истошно взвизгнул — но было уже поздно. Ивняк ожил. Маленькие веточки держали, покрупнее — обрушили на него град ударов. В воздухе разлился сладковатый запах крови. Марат визжал и трепыхался — а сухая земля жадно впитывала струйки его крови. Лобаста присела на корточки, наблюдая экзекуцию. Нет, она на была слепа — на извивающееся кровавое тело смотрели глаза древнего зла, которое, кажется, устало от своей ноши. Но не могло ее бросить.

Когда тело было иссечено в кровавые лоскуты, лобаста довольно кивнула. То, что нужно. Она обломила несколько веточек, перехватила труп и с утробным урчанием проглотила. Сыто икнула, а потом подошла к реке и опустила соски в воду, нашла первый голодный рот и зажмурилась.

— Да, внучок, покушай, милай... Ох, и хороша карета стоит... Не бросят ее, приедут забирать... Тут уж мы и подсуетимся, да, малятки?

 

#чешуя