Диагноз – журналист!

Я бы вряд ли додумалась написать этот текст, если бы не Женя, prosto_chitatel,  которая после моего интервью с А. Адабашьяном попросила рассказать подробнее о том, что обычно скрыто от читателя. Далее с некоторыми "купюрами" привожу комментарий Жени, на который я и откликнулась. 

«Мой опыт с интервью совсем небольшой, но я люблю основательно подходить ко всему, поэтому где-то перед вторым нашла в сети учебник журналистики по интервью именно, начала читать. И самая главная мысль, которая врезалась в память, была такая: "необходимо прежде всего понимать для чего и зачем делается интервью, какая у него задача, какая тематика. Ответьте себе на вопрос - зачем, и, если ответ четкий и ясный, продолжайте действовать")) Персоны, с которыми приходится общаться, — это разные люди по характерам, и вот это - зачем? я сама себе не раз говорила и понимала, что им это реально не за чем, это все для меня. (…) Мне бы хотелось узнать, какие у вас за кадром интервью бывали казусы, кто капризничал, кто, наоборот, запомнился, как человек широкой души, кто юморил, кто был замкнут и его приходилось открывать, как сундучок с сокровищами, как вы готовились к интервью, что запомнилось. Такое вот, может быть потом напишете».

Женя, я не знаю, смогу ли я ответить на все Ваши вопросы. Возможно, мой рассказ окажется немного о другом, но мне самой стало интересно порассуждать о тайнах, горестях и радостях этой странной профессии. Сейчас я занимаюсь совершенно другими вещами, но 20 лет из жизни не вычеркнешь. Да и зачем? Это было счастливое время и любимая работа.

Начну с того, что по образованию я не журналист. Я заканчивала филфак МПГУ им. Ленина. Но, поскольку, в преподаватели я идти не собиралась (на практике в школе у меня всегда появлялись любимчики, и они, бедные, бесконечно околачивались около доски), я пошла работать в журнал «ТВ-парк». Об этом - чуть позже. А пока я расскажу о самом первом в моей жизни интервью. 

Учась в институте, я внештатно сотрудничала с газетой «Труд». Для отдела культуры я писала небольшие обзоры о выставках, кино, спектаклях, книгах. И в какой-то момент мне предложили сделать большое интервью с писателем Викторией Токаревой. Я ее любила. И читала. И понимала, что нам есть, о чем поговорить. Да, сразу обмолвлюсь: никаких установок не было. Темы, ракурс, стиль беседы – все это оставалось за мной. Критерий только один: интервью должно быть интересным для читателя.

Никакой специальной журналистской базы, как вы понимаете, у меня не было. На филфаке не учат брать интервью. Но зато там учат смотреть вглубь. А это намного более ценный опыт для журналиста, как выяснилось позже.

Я позвонила Виктории Самойловне. Заплетающимся языком представилась и предложила встретиться поговорить. Она моментально согласилась, но обмолвилась, что живет на даче и поэтому поговорить мы сможем только по телефону. «По телефону?» - не сдержалась я. Я-то уже представила, как мы мило трещим о перипетиях любви за круглым столом под большим абажуром на даче писательницы… «Ну да. Не волнуйтесь, все будет хорошо». – ответила она. И я перестала волноваться. Я начала готовиться.

Подготовка моя заключалась в том, что я перечитала рассказы и повести Токаревой, о которых хотела поговорить, проштудировала все ее интервью и набросала штук 40 вопросов. Какой-то определяющей темы у меня не было. Мне был интересен мир Токаревой – и писательский, и человеческий, и женский. Мне было интересно, откуда рождаются ее сюжеты, есть ли прототипы у героев? И, конечно же, мне хотелось столкнуть ее с чем-то, что не принято и не понято ею самою… Этому меня тоже никто не учил. Но я прочитала приличное количество книг, прежде чем пришла на это интервью. И я кое-что понимала про природу человека. Про его выраженную и невыраженную части. И про то, что читатель всегда хочет узнать что-то про себя (будь то книга, интервью или новости из соседних регионов).

Ну и еще (забегая вперед), я, зная себя, понимала, что и для меня должно быть что-то, что меня удивит и, возможно, развернет в какую-то иную плоскость. Иначе – зачем это все? И вот этот момент и по сей день остается для меня определяющим. Ты можешь подготовить кучу вопросов, перечитать все интервью, а потом говорить совершенно о другом. И это «другое» и станет темой, вектором и чем-то, что позволит тексту дышать естественным дыханием, а не под ИВЛ.

Большинство интервью, которые мне попадались с Токаревой, были невероятно убогими – и по мысли, и по вопросам, и по способу изложения. Хотя, я допускаю, что люди к ним готовились. Да, они готовились к интервью, но не были готовы к беседе, к раскрытию друг другу, к контакту… С другой стороны, что я хочу от журналистов, которые работают под четко поставленную цель, запросы Марьванны и самодура-главного редактора? Я бы в такой среде не выжила. И я всегда выбирала сама, с кем, как и для кого говорить. Если меня что-то не устраивало, я уходила, как ушла из документального проекта про Михаила Ульянова, где я работала сценаристом. Только что мы ставили на монтаже фрагмент, где Ульянов рассуждает о том, что он не хочет лезть в чужие жизни, чужие постели, что ему претит этот «желтый» подход в СМИ, и тут же меня просят следом за тем фрагментом поставить другой, где во время ссоры Ульянов кидает в жену колбасой. «Вы что?! – говорю я продюсерам. – Вы не понимаете, что вы делаете? Вы же обесцениваете все, что сказал Ульянов?!». «Ставь и все!» - отвечают. Ну, я развернулась и ушла.

Но вернемся к Виктории Самойловне. В общем, я примерно представляла, что я хочу, и внутренне выдохнула. Но знала б я, насколько неожиданным для меня станет общение с этой удивительной женщиной.

Я расположилась с телефоном в одной комнате, а на кухне по второму телефону, на громкой связи, приготовились слушать наш разговор мои родители. Ведь дочь буквально домой Токареву притащила. Исторический момент, так сказать. Как не воспользоваться?

Я позвонила - и начался разговор.

Надо отдать должное Токаревой – человек она легкий и сильно раскачивать на ответы ее не приходилось. Интервью пошлО… И разговор наш был настолько естественным, что свои вопросы я, в итоге, отложила. Мы общались как два близких человека. А потом Токарева вдруг начала задавать вопросы мне.

- Оля, у вас есть мальчик? – спрашивает.

Оле, на минуточку, 20 лет… Мальчик был, но взрослый и ускользающий, лет на 10 старше, и говорить о нем родителям я не собиралась. А они там, на кухне, слушают… Но и соврать Токаревой не могла.

- Есть, - отвечаю.

- Вы с ним часто целуетесь?

На этом месте я готова была провалиться под землю.

- Ну… - отвечаю, - часто, наверное, – еле выдавила я.

Она засмеялась и сказала: «Пусть, у вас будет мальчик, с которым вы будете так много и часто целоваться, что забудете, как дышать».

Я не стала возражать. И не стала сопротивляться, когда она задала мне ещё несколько вопросов. Так что интервью у нас было обоюдное. Я задавала вопросы ей, она - мне.

А в конце она сказала, что, если бы знала, какая интересная у нас получится беседа, то пригласила бы меня к себе на дачу. А я призналась, что это было мое первое интервью.

- Оля, - сказала мне Токарева, - у меня легкая рука. У вас все хорошо сложится в профессии.

И она оказалась права.

На кухню к родителям я вышла пунцового цвета. Я была готова к атаке вопросами про мальчика. Но родители мои проявили удивительную деликатность. «Молодец» - сказала мама, а папа кивнул.

Кино создается на монтаже, а печатное интервью – уже после беседы. Это к вопросу о теме… Ты можешь определять или нет тему, можешь понимать, чего хочешь от своего героя, можешь не понимать (не в смысле – идти пустым на интервью, а в смысле – предполагать разные варианты развития разговора), но так или иначе, - потом идет «раскройка» текста. Ты его «расшифровываешь», перенося на бумагу, а потом создаешь, убирая ненужное, компонуя куски, редактируя, вставляя свой текст. И вот здесь-то все и рождается. Тема, интонация, настроение. Но важно понимать: ты не должен заглушить голос героя. Ты должен сделать его громче и отчетливее.

Я не знаю, что про это пишут в учебниках, но для меня это всегда была очень интересная и интуитивная работа. И за все время моей журналистской деятельности я не помню ни одного гневного отклика с той стороны. Да, интервью в конечном своем варианте всегда показывается герою, он должен его одобрить.

А потом уже был «ТВ-парк», о котором я начала рассказывать выше. Мне дали рубрики «Беседка» и «Съемочная площадка» (с названием могу ошибаться, давно это было). Раз в две недели я должна была приносить интервью с телеведущим в одну рубрику, а во вторую - материал о съемках той или иной программы. Тут с темой было просто: разговор о профессии. Я уж и не упомню всех, у кого брала интервью, но люди сплошь были милые и приятные. Григорий Гурвич, Алексей Лысенков, Александр Гуревич, Сергей Белоголовцев, с которым, кстати, дружба возобновилась после 20 лет не-общения, Борис Берман и Ильдар Жандарев, Владимир Молчанов и многие-многие другие… Никто никогда заранее не присылал мне никаких вопросов (не только во времена работы в «ТВ-парке», но и в других местах), не вредничал, не замыкался в себе, ища и не находя ответ на вопрос…

Хотя – нет, вру. Были два небольших интервью, которые не сложились. Оба – из серии: «Оля, срочно, беги!» В первом случае нужно было срочно пообщаться по телефону с Филиппом Киркоровым, а во втором – съездить домой к Агутину и расспросить его про ссору с Анжеликой Варум. Киркоров оказался простым трамвайным хамом. Я даже не помню, что я у него спрашивала. Ему тоже было не важно. Он прямо с «порога», не дослушав вопроса, вломил мне что-то про то, что у него нет времени и сил на всякую телефонную ерунду, проехался в моем лице по всей журналистской братии и бросил трубку. А Агутин был вполне мил до тех пор, пока я с неловкой улыбкой на лице не спросила про Варум. И тут он побледнел. Дальше шел текст на повышенных тонах про то, что это не мое собачье дело. В общем-то, я с ним была согласна. Интервью вышло, про Варум мы написали под столбиками – от лица редакции.

Но больше я в подобные авантюры не влезала. Видимо, не мое это… И "звезды" эти фанерные, кстати, чувствуют, когда журналист из позиции провинившейся жертвы вещает. А есть ведь в нашей профессии люди мужественные и закаленные не только Киркоровым, но и Пенкиным, Басковым… Кем там еще? Алибасовым… О, с этим товарищем я встречалась, кстати говоря. Это был документальный проект «Семь». Про семь смертных грехов. Я пыталась делать серьезное лицо, слушая его, но внутри была истерика. Человек нес несусветную чушь, выдавая ее за истину в последней инстанции. Мне кажется, он себя начал позиционировать в какой-то момент как мессия… На самом деле, выглядело это очень глупо.

Ну а работая в «ТВ-парке», я часто заглядывала в гости к ребятам из «Кино-парка», которые располагались за соседней дверью. И там у меня время от времени выходили уже другие интервью. Большие, мировоззренческие. И самые светлые впечатления остались от разговора с Валерием Тодоровским. Тогда я впервые подумала, что брать интервью – это огромное удовольствие. Особенно если ты общаешься с теми людьми, которые тебе действительно интересны. Мало того, что ты соприкасаешься с умным, ярким миром, ты еще и задаешь правила игры. Ведь герои интервью отвечают на твои вопросы, они в каком-то смысле под тебя подстраиваются… И это – отдельное ощущение: творить новый, совместный мир. В этом смысле главное в моей профессии – умение получать удовольствие от общения. Вот прямо – жить этим, болеть, кайфовать. Что со мной и происходило после каждой такой встречи. 

«Дорогая моя, так ведь сексом с ними со всеми занимаешься», - сказала как-то раз одна моя ироничная знакомая, услышав очередной рассказ о том, какой у меня был интересный разговор с господином Н. Кстати, мужчин в моей списке действительно было больше. Уж не знаю, что тут сработало. Наверное, женщине с мужчиной действительно интереснее разговаривать из-за врождённых полярностей.

Так… Меня сейчас все правильно поняли, я надеюсь? Сексом мы занимались фигурально.

Итак, Тодоровский. Встречались мы у него дома, в небольшой (тогда) квартирке в районе Ленинского проспекта. С ним – как и с Токаревой – контакт возник моментально. Режиссеры вообще люди с особой чуйкой, они умеют этот контакт находить. И вот я слушаю рассказ Валерия про папу (Петра Тодоровского) которого он очень любит, но который помог ему найти свой путь, путь «вопреки», про то, что клубы с громкой музыкой для него – ад… Про то, что он снимает кино постоянно, даже когда просто идет по улице. Я слушаю и понимаю, что уже один разговор с Тодоровским стоит того, чтобы идти в эту профессию. Умный и талантливый человек, живущий любовью и творчеством... Добрый, внимательный. И это все для меня - по крайней мере, на несколько часов. Нет, это не про гордыню или тщеславие. Это про благодарность за то, что в моей жизни это случается.

Еще один любимый герой, с которым мы встречались раза три, наверное, - это Юрий Стоянов… Кстати говоря, он единственный признался в том, что любит давать интервью. «Ну как же? Это же такая замечательная возможность лучше себя узнать», - говорил Стоянов. И рассказывал с каким-то невероятным воодушевлением про медленный Питер и быструю Москву, про то, чем ирония отличается от юмора… Про любимого друга – Илью Олейникова, тогда еще живого. Про то, что главное для актёра - быть наблюдательным. Вы думаете, я смотрела в заготовленные вопросы? Да к черту вопросы. В такие минуты с бумажкой сидеть грешно.

Подобные люди – идеальные собеседники для интервьюера. И, наверное, мне действительно повезло. Я могла выбирать своих героев и в большинстве случаев не была скована темой или конкретным поводом. Я всегда говорила о Человеке с Человеком.

И, вспоминая, Женя, Ваш вопрос: "Нужно ли это все им?" – отвечу. Нужно. Не меньше, чем нам. Просто разговор должен случиться. И относиться к этому делу хорошо бы со всей страстью, забыв, что это работа такая. Или ремесло. Это Любовь, в первую очередь. Ваша -  к этим людям. Это неподдельный интерес к их судьбе.

Я никогда не забуду рассказ Алексея Юрьевича Герман о том, как он выбирал актеров на главные роли. Он сажал человека перед камерой и на протяжении 40-ка минут тот должен был рассказать о себе. И вот если ты оторваться не можешь от экрана во время рассказа, тогда случилось попадание. Так он, к примеру, выбрал Алексея Петренко в «Двадцать дней без войны».

Так же и здесь: случилось так, что вы оторваться друг от друга не смогли, проявилась в разговоре судьба, нерв, бесконечность… Значит – Оно! Я не уверена, что этому учат на журфаке. А еще на журфаке, думаю, не учат следующему: в любой сложной ситуации начинай рассказывать о себе. И пусть это не войдет в интервью. Ну вот запнулся человек, схлопнулся, не хочет отвечать на вопросы... Рассказывайте про себя. Про свои ощущения сейчас, про то, что волновало, когда готовились к интервью. Если захлопнулся на личной теме, рассказывайте про свою личную жизнь. Это удивительным образом работает и очень располагает к себе собеседника.

И еще. И это, наверное, самое главное. Прежде чем заняться этой профессией, подумайте: что она вам может дать внутренне? Про что это все для вас? Наверное, это важнее темы интервью. Потому что журналистика – это отнюдь не прикладное дело. И научить тут чему-либо сложно. Это склад характера, прежде всего. И определенный жизненный настрой.

На этом пока остановлюсь. Продолжу завтра. Там, впереди, еще документальное кино, журнал «Story», «Книжные шкафы», неслучившееся интервью с Ренатой Литвиновой и возмущённый Василий Ливанов.