Рождественский пост (часть 2)

***

Ради опыта перемещаю вес на проколотую ногу и удивляюсь переменам. Боль утроилась. Главный болевой стержень засел в месте прокола, ещё одна боль растекалась раскалённым маслом по всей ступне, а третья пускала стрелы вверх до колена.

Ботинок сидел на ноге туже прежнего. Это значило, что нога опухала. Если сейчас разуться посмотреть, что там, обратно будет уже не обуться.

Короче, без травмпукта не обойтись. Как минимум, нужен укол от столбняка.

Подбегает Татьяна:

— До мурашек! С таким напором, с такой силой говорили...

— Вы ведь на машине? — перебиваю её.

— Да, на «Калине».

— До города подбросите? До травмо.

— А что такое?

— Да надо в тот район.

— Конечно, подброшу! Правда, мы битком сюда ехали... А вот! Пусть Гена сам добирается, правильно?

— Нет, Гена пусть едет, — протестую. — Я тогда на автобусе.

Прикидываю в уме. Главное, доковылять до остановки. Титов тоже в ту сторону в своих кроссовках. Вдвоём веселей.

— Все просто молодцы! — восклицает Татьяна. — Алексей! Будем с нетерпением ждать статью и сюжет. Когда вы их сделаете?

— Доберусь до дома, смонтирую, накидаю текст и опубликую, — отвечает Титов. — Смысла нет тянуть

— Будем ждать! Поклон вам, Алексей! И вам, Антон, поклон! А теперь едем-едем-едем!

Думал ли я полчаса назад, что подниматься на крутой склон нужно будет по-лыжному? Раненую ногу приходилось ставить ребром.

Татьяна и массовка давно скрылись, а Титов ждал меня наверху. Я успел сказать ему, что пойду вместе с ним, но не успел сказать, что у меня с ногой.

Открыл уже было рот, чтобы крикнуть ему: «Спускайся назад, помогай мне!» — но вместо этого кричу:

— Я один доберусь! Езжайте без меня!

— А что? — кричит он.

— Вам сегодня ещё с публикацией надо успеть! А я медлительный!

В самом деле. Пока он возится со мной, день пройдёт. Уже почти совсем стемнело.

— Ладно! — машет Титов рукой. — Всего доброго!

И нет его.

Через пять минут взбираюсь наверх, дышу, присаживаюсь на корточки, но на корочках ступне больнее. Встаю, иду к остановке. Ставлю ступню то на внешнюю сторону, то на внутреннюю. Не удобно ни так, ни так.

Ставлю на пятку. На пятке в самый раз. Иду.

Медленно, но иду.

Остановка далеко.

Иду.

Один. Почему-то стыдно за своё одиночество.

Со здоровой ноги на пятку, со здоровой на пятку.

В голове пусто. Выговорился на камеру и опустел.

Вон остановка и Титов на ней. Самое страшное теперь, если появится автобус, а я всё ещё иду. Автобусы здесь один раз в час.

Звонит телефон. Как назло у меня установлен Игорь Растеряев, «Русская дорога».

Это жена. Ревёт:

— Антон, Маше плохо! Температура сорок. Судороги. Глаза закатывает.

На мгновение в моём мозгу коротит.

— В скорой спросили, чищено ли у нас. Я сказала, что не чищено. Они говорят, что сегодня целый день застряют. Говорят, чтобы мы сначала почистили дорогу, а потом им опять позвонить. Ты где? Ты долго?

— Я бегу! Позвони пока соседу Сашке. Пусть он начинает чистить.

— Так он же с ногой сломанной.

— Бегу!

И в самом деле, бегу. Наискосок от конечной остановки в сторону короткого пути к дому. Чтобы потом опять через поле.

В это время из-за поворота выезжает, конечно же, автобус. Я успел бы на него, но мне уже не надо в город. Вряд ли кто-то не знает, что автобусы возникают сами по себе, когда человек вне досягаемости или когда человеку нет в них нужды.

Бегу. Через двадцать метров словно бы развинчиваюсь на отдельные запчасти и утрачиваю технику бега. Кривляюсь, как если бы снимался в индийском кино.

Ещё через десять метров перехожу на шаг, а затем и вовсе крадусь. В ушах гремит. «Тише! — говорю себе. — Это только в боевиках закусывают губу и продолжают миссию. Сейчас я просто отключусь и грохнусь тут бесполезный».

Снова выбираю, как ставить ногу, потому что метод пятки не даёт разогнаться. Нахожу вариант с мягкой постановкой ступни и стремительным её отрывом за счёт движения всем бедром. Из-за этого начинаю танцевать восточный танец, Не хватает только манисты на энергичном бедре.

Танцую, но двигаюсь. Расходую много кислорода и закачиваю в себя морозный воздух. От него немеют зубы, он режет лёгкие, но об этом не думаю. Лишь бы шла нога.

Хорошо, если штырь прошёл между костей, а не повредил какую-нибудь из них. Если повредил, то плохо. На адреналине я пока могу не чувствовать, насколько плохо. Через какие-то минуты адреналин выветрится, и могу почувствовать.

Зрением вижу перед собой улицу, а сердцем — Машу. «Судороги. Глаза закатывает».

За этими гаражами будет поле, которое сегодня уже переходил.

Маше три года. Она вовсю говорит.

На ледяной колее поскальзываюсь здоровой ногой, её выбрасывает вперёд, и я на автомате нахожу точку опоры другой ногой, раненой. Боль взлетает от ступни в головной мозг, и я получаю нокдаун. Валюсь безвольным мешком на землю.

Сразу начинаю, как в боксе, отсчитывать: десять, девять, восемь, семь... Поднимаюсь.

Сам придумал этот счёт. Только что. Чтобы зациклить хоть на чём-то сознание. «Десять» и «девять» прозвучали в голове едва слышно.

Поднялся, иду. Танцую. Вот и поле.

«Судороги. Глаза закатывает».

Надо будет ступать точно след в след. Проламывать наст заново уже нельзя, потому что нельзя проваливаться раненой ногой. От встряски может последовать уже не нокдаун, а нокаут.

Кто ходил след в след в обратную сторону, тот знает, как по-дурацки заплетаются ноги. Стрижёшь ногами, как ножницами. Нервная задача. С первых шагов оглашаю поле матом.

Через несколько шагов происходит то, об угрозе чего не подумал заранее. Сугроб срывает ботинок.

Ага, вот и нога. Сверху на сером носке круглое тёмное пятно. Снизу ступню сразу прижигает морозом. Понятно, что вся кровяная сырость снизу.

Достаю ботинок, выгребаю из него снег, пытаюсь обуться, но уже никак. Ложку бы, но люди не носят с собой обувные ложки. Ботинки у меня с высокой прошивкой и даже расшнурованные надо натягивать их с силой. Сила сейчас мне не помощница.

Беру ботинок в руку и шагаю дальше босой ногой.

К середине поля уже рычу. От мороза ступню ломит и перемалывает.

Опять гремит в ушах.

Шагаю.

Мимолётом вспоминаю, как в школе ненавидел лыжи. Бежал дистанцию, сплёвывал тугую, как смола, слюну и твердил про себя: «Это пройдёт. Буду вечером сидеть и вспоминать. Отдохнувший и счастливый».

Пытаюсь думать так же: «Это пройдёт...» Но не получается представить спокойный вечер. Воображение украдкой показывает сценку, как жена встречает и говорит, что я не успел.

Встряхиваю головой.

Шагаю.

Нога до колена — это сплетение болей.

Неожиданно на ум лезут слова «обморожение», «заражение», «гангрена», «ампутация». Встряхиваю головой, и тут же в ней возникают другие слова, более связные: «Почему я это я? Почему я не кто-то другой, кому сейчас лучше? Почему я в этом теле и в этих обстоятельствах?»

Моё «я» вдруг отказывается быть заодно с полубосым, шагающим по колено в снегу человеком. Смотрит на него со стороны и с огорчением.

Снова звонок, снова жена:

— Ты где?

— Подхожу! Ещё десять минут и подойду.

— Я её в сырое полотенце заворачиваю. Мочу холодной водой. Оно почти сразу высыхает...

Она говорит, что ещё делает, а я как раз выбрался с поля и ступил на дорогу. Сунул ногу в ботинок, как в тапок, и поволочил её с пяткой на улице.

 

***

 

Ввалился в дом и первое, что сделал, это сунул разутую ногу в валенок. У меня валенки стоят у самой двери. Они для огорода.

В прихожую вбегает жена.

— Уснула! — шепчет. — Температура начала спадать. Сейчас тридцать девять и пять. Но ты всё равно иди чистить.

— Иду, — говорю.

— А я начну сумки собирать. Нам надо в больницу, а то опять до сорока подскочит. Всё нормально у тебя?

— Нормально, — киваю.

Опять улица и мороз. Мне надо прочистить от дома и до большой дороги, по которой хоть немного, но наезжено. Надо пройти лопатой триста метров.

Начал!

Близость дома греет. В поле было холоднее. Всегда холоднее, когда знаешь, что прямо сейчас не можешь зайти в дом.

Сначала руки слабые, лопату перекашивает, но через пять минут вхожу в ритм.

Нога в валенке не отходит, её так просто и быстро не отогреешь, но она держит меня. Ей передалось моё настроение, моё знание, что рядом дом.

«Температура начала спадать. Сейчас тридцать девять и пять». Это ещё не хорошо, но уже лучше.

Что-то сегодня трудный день. Пора бы и радостям быть.

Звонит телефон. Титов:

— Мне надо сделать подпись под видео, кто вы есть. Что написать?

— Антон Смирнов, — говорю. — Учитель физкультуры, труда и обэжэ. Кстати, после публикации видео меня сразу уволят. Всё-таки школа районная, а глава района Долинкин.

— Пусть попробуют, — смеётся Титов.

Пока стоял и разговаривал — ничего. А как снова нагнулся, так и почувствовал, что в пояснице накаляется очаг. Пока слабо, но я-то знаю, что ещё один-два наклона и долбанёт. Поэтому пора назад. К дому. Аккуратно.

Нога.... Танцевать уже нельзя. Только тащить.

До дома пятьдесят метров, но на ходу звоню жене:

— Вызывай скорую. У меня сейчас спину прихватит, чистить уже не могу. Скажи, чтобы ехали к указателю, а я донесу Машу на руках.

— В такой мороз? — изумляется жена.

— А что делать? Завернём.

Перед самой калиткой долбануло. Схватился за ручку и держу, будто прикипел. Слёзы из глаз.

В кармане звонит телефон. Не до него. Девять из десяти звонков всегда не вовремя.

Через десять минут я нёс по улице необъятный куль с Машей внутри. Жена тепло одела её и завернула в два одеяла. Рук хватало только-только. Вернее, не хватало. Куль норовил выскользнуть.

Вроде бы чего такого, нести трёхлетнего ребёнка? Но не в таком объёме, не с простреленной спиной и проколотой ногой.

Я нёс, а в это время снова звонил телефон.

Жена шла впереди. Проваливалась, задыхалась, но не ждала нас. Спешила бессмысленно, но не спешить не могла. Иногда останавливалась, смотрела на меня несколько секунда, а потом снова рвалась вперёд.

Она не могла не спешить, а я не мог думать о Маше. Знал, что надо думать о ней, чтобы уважать в себе отца, но думал только о том, как скорее бы вручить Машу медикам

Слабодушие? Может быть.

Пару раз хотел уже сдаться и положить груз на снег, чтобы минуту отдохнуть, однако не делал так. Боялся боли при наклоне.

— Ты можешь подержать? — кричу, наконец, жене.

Сдался.

— Оль!

Ветер мне в лицо и он уносит мои слова назад к дому.

Снова звонит телефон. Кому я так нужен? Титову?

Если так упорно звонят, значит, хотят донести гадость.

Да и вообще. Девятьсот девяносто девять телефонных звонков из тысячи — это ради того, чтобы огорчить чем-то. Или напрячь своими заботами.

Если у Титова плохие новости, то мне хватит на сегодня.

А если не удалась запись? Допустим, на морозе глюкнула камера, у неё отказал микрофон и она записала картинку без звука. Титов, возможно, скажет, что на записи я просто стою и открываю рот. Скажет, что надо срочно бежать опять на берег и перезаписывать.

Нет, уже не побегу.

Дойти бы сейчас до скорой, а потом обратно.

Ох, ещё ведь обратная дорога. Только сейчас подумал о ней.

Маша шевельнулась внутри куля. Если сейчас проснётся и забрыкается, то я могу и не удержать. Спи, Машуль, не борись со мной. Я такой себе борец сегодня.

А вдруг запись, в самом деле, не получилась? Может быть такое? Со мной сегодня может.

Встряхиваю головой, чтобы отбросить худшие мысли, и тут же оступаюсь. Боль в пояснице останавливает меня. Замираю.

Это даже не боль, а пещерный, с раскатами рёв. Он предупреждает, что если я ещё раз вот так оступлюсь, то у меня откажет функция прямохождения. Я опущусь на четвереньки, и все мои сегодняшние испытания разом перейдут на Ольгу. Она останется посреди морозной улицы с опасно больной дочерью и четвероногим мужем.

— Ты чего встал-то? — кричит мне Ольга. — Вон уже скорая ждёт! Бежим к ней!

Нет, не бежим.

Делаю шаг, второй... Вот ещё одно доказательство, что нас создавала не эволюция, Зачем ей на земле такое неудачное существо? Голое и с хрупкой спиной. Допустим, она решила так: «Дам существу мозг, чтобы оно само додумало, как ему греться и как лечить спину». Значит, к человеку у неё был интерес настырного и рискового экспериментатора. В школьных учебниках по биологии ничего такого не было про нарочные эксперименты.

Между мной и скорой остаются считанные шаги. В это время руки разъезжаются и мне бы подкинуть Машу, чтобы заново перехватиться, но подкидывать нельзя. Боль оглушит, и я не удержу.

Шаг, шаг, шаг...

Наплевать на эволюцию.

Шаг-шаг-щаг...

Какая разница, откуда мы все взялись такие, если сейчас надо сделать только одно — донести Машу до машины. Больше ничего.

Шаг! Шаг! Шаг!

— Принимайте, — говорю в распахнувшуюся дверь.

Жена, не прощаясь, забирается в яркий салон, дверь второпях затворяют, машина радостно рычит и трогается.