Экзартикулятор

Ёлку в гостиной велели украшать комнатным девкам. От торжества ответственности они немедленно утратили робость, почувствовав себя частью большого дома: бегали друг за другом, толкались, хохотали. Только лишь Настьку переместили в кабинет, где она, старательно покряхтывая, вырезала из картона Вифлеемскую звезду. Доктор Уладов очертил ей контур украшения и приготовил красных чернил — чтобы Звезда волхвов засияла на верхушке лесной красавицы.

— Расшибёт вам оглашенная приёмный покой, барин! — сокрушалась экономка Софья Кузьминична. — В людской её стоило усадить, в углу.

— Будьте покойны, матушка, — миролюбиво ухмылялся доктор Уладов. — Мы с Настасьей заключили пари. За прилежность ей будет положена сладость.

— Нежности у нас пошли, смотрите! — не унималась экономка. — Гладьте им по головке, гладьте. Глядишь, прыгнут на шею и поедут верхом.

В гостиной зашумело, загалдело шибче прежнего, и Софья Кузьминична ринулась туда, усугубляя своё приближение криком:

— Сейчас на мороз отправлю всех до последней!

Уладов, стоя напротив окна, наблюдал, как по окоченевшему от мороза погосту мыкается корова, пытаясь отведать припорошенный вереск и потемневшие скелеты тысячелистника. Сама ли она убежала из хлева или же нерадивый хозяин допустил такую оплошность — поди знай. Иногда она вытягивала шею вперёд и страдальчески протяжно мычала. Призывала вернуть её в тепло. Доктору было любопытно, как закончится эта история. Этот выхваченный сквозь вытаины оконных узоров кусочек житейской сцены. Но в дверь кабинета робко стукнул, а потом и заглянул Степан. На нём был крытый сукном тулуп, с большим отложным воротником. Берёг тулуп Степан страшно: надевал его только ко времени новогодних торжеств и уважительно называл его «праздничное».

— А Степан уж в праздничном! — воскликнул Уладов и Настька захлопала в ладоши.

— Я, Алексей Андреевич, это самое... — Степан смущённо кашлянул. — Фельдшерскую запирать?

Степан являлся и кучером, и сторожем, и управителем по хозяйственной части. С тех пор, как поместье купца Резцова переоснастили под земской амбулаторий, внушительный штат прислуги оскудел до нескольких человек. Поначалу доктор Уладов отказывался и от тех, кто остался, но резкий возглас Софьи Кузьминичны «А куда нас прикажете?!» примирил его с наличием прислуги.

— Запирай, Степан, — кивнул Уладов. — Сегодня уже, как вы это говорите, не богоугодно принимать.

— Не богоугодно. Попов, возница с Гавриловской земской, до сих пор робеет перед амбулаториями. В прошлом году сестра его захворала животом аккурат перед праздником. Так и не повёз до дохтура. На верную смерть, говорит. Жирная она у меня, говорит. Духтора-то её уморят, говорит, и жир еённый на лекарственные мази и помады изведут.

— Ну, ты, Степан, непременно Попову передай, что он дура и свинья в таком разе, — отмахнулся Алексей Андреевич. — Морозец там?

— Морозно. Ребятишек-то будем завтра уездных звать? Ель смотреть.

— И ель смотреть, и чай с вареньем пить!

Настька довольно взвизгнула при упоминании чая с вареньем.

— Морозец это хорошо, — Уладов направился на выход, приглашая вперёд Степана. — В городе все непременно пойдут на каток. Нам тоже было бы недурственно каток справить. Буду волостному составлять письмо с предложением такого досуга.

— А ну, зарезаться если! — прошептал Степан. — На катках-то этих.

— Дура ты тоже, как и Попов твой, — захохотал Уладов. — Зарезаться на катке. Ступай. В родильном и сифилитическом ветрянки затвори, прежде чем замки повесишь. Выстудим за праздники!

Степан удалился, а доктор Уладов чуть было не был сбит одной из комнатных девок.

— Ой, барин, барин, — запищала она и спряталась за сундук подле ели.

Прочие комнатные бережно развешивали по гостиной вырезанные из бумаги снежинки, мастерить которые их тоже научил доктор. Обряженная гостиная, казалось, стала светлее. В ней появились нотки волнения. Запах яблок и апельсинов витал в воздухе. Над приобретением последних пришлось в значительной степени похлопотать и запросить заморский фрукт телеграммой в близлежащий портовый городок, куда завозили апельсины из самой Греции, но продавали за сущие копейки.

— Вот, барин, пожалуйте, — властно шикнув на комнатных, явилась в гостиную Софья Кузьминична. — Наказала кухарке заливное готовить зачинать. Салат с оливками, луком и картошкой приготовили на всех, как вы и велели. Уток яблочных запекать, как вы и велели, до шести штук в количестве поставлено.

— Хорошо, хорошо, Софья Кузьминична. Фруктов в достатке? Нарезки из сыра и колбас в достатке? Водка в прохладе?

— Всего в достатке, барин. Водки бы только я много на стол не ставила. Стёпка накушается с кухаркой Марьюшкой и зачнёт её по всем тёмным углам еть, прости Господи мою душу. Воссядут за стол рядом с другом дружкой возле жирной кулебяки. Уж помяните моё слово. Не в девках я уже, не первое торжество при моих глазах прошедши.

— Ну, так рассадите их поодаль, — рассмеялся доктор. — Оттащите Степана за кислые щи от этой жирной кулебяки!

— Ох, сладу никакого, — запричитала Софья Кузьминична, но стремглав переключилась на девок. — Чего вы притихли, затаились? У меня орехи по счёту, конфеты по счёту, яблоки по счёту! Только удумайте хоть малую сласть с ёлки сорвать — праздновать будете не перед образами, а в людской на горохе!

Комнатные, заслышав речи экономки, боязливо закрутили головами. Но вдруг, доктор Уладов, глядучи на них, скорчил смешную рожицу и продемонстрировал язык.

— Бе, бе, бе!

И те облегчённо прыснули от хохота.

Со двора неуклюжим медведем ввалился Степан и обрушил на гостиную оцепенение:

— Там, Алексей Андреевич, страшное...

— Что там? — насторожился Уладов. — Пациент? Мужичок или баба? Рожать удумала?

— Мужик... Из господ бывших... Филиппов Прохор.

— Так и чего ты встал столбом, будто чёрта углядел, — воскликнул Уладов и ринулся к выходу. — В фельдшерскою его увёл?

— Подле.

Доктор, не надевши верха, выскочил во двор и заспешил к амбулаторной, на крыльце коей сидел закутанный в тряпьё мужик и протяжно стонал, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Чего ты запричитал? — зарычал на него доктор. — Чего запричитал? Досиделся с бабой на печи до христова праздника! Кончилась моченька?! Что ты закачался?! Зуб?

— Ох, барин, спасай, — взвыл мужик. — Сгоняй с меня нужду топорами. Сил никаких, всё отняла.

Из дому выбежал Степан. Без тулупа.

— Нужду сгонять это к ростовщику, — прикрикнул Уладов. — Да ты пьяный никак!

Мужика трясло, било судорогой, задыхался.

— Бабьё ярмарочное про него бесперечь талдычило, Алексей Андреевич, — тяжело дыша скороговоркой заспешил Степан. — Одолела, говорят, Филиппова нужда. Сморила у него всё.

— Всё сморила, барин — заходился Филиппов. — Урожаи отняла, скот издох, жену печным чадом заморила. Смеётся надо мной. В новогоднюю ночь, дескать, ребятню у тебя изведу, а там и твой час на десерт. К тебе приполз. Лучше лекарь уморит, чем она.

— Вы вдвоём что ли где-то клюкнули, Степан? — Уладов развёл руками. — Ты чего разделся? Понравилось лёгкие студить? Где праздничное?

— Скинул в дому, — пробурчал Степан. — Обмараю.

Он подошел к Филиппову и резкими движениями размотал на нём тряпки. С опаской. Будто пугаючись лишних к нему прикосновений. Уладов, оборотившись в вопросительный знак, указал на пациента рукой:

— А это что? У тебя ж ребятёнок на шее верхом сидит!

В ответ Степан спрятал взгляд, а мужик взвыл пуще прежнего. Приглядевшись, Уладов почувствовал, как встают на затылке вихры. На шее Филиппова будто и взаправду восседал ребёнок лет шести, но находился он не пред очи, а внутри. Под кожей несчастного. Вцепившись мёртвой хваткой в свою жертву, диковинная опухоль не пульсировала и была тверда как кость.

— Ты смотри, — только и нашёлся сказать Алексей Андреевич. — Нарост какой паршивый. И на гнойник не похоже. Будто и впрямь...

Филиппов сначала бессильно замычал, а потом и вовсе захрипел. В ответ, с погоста печально откликнулась коровёнка.

— Внутрь заводим! — скомандовал Уладов.

— Велите фельдшера, Николая Архиповича звать, Алексей Андреевич? — с готовностью откликнулся Степан.

— Уехал Николай Архипович к супружнице на праздники, — отмахнулся Уладов. — На прихвате пособишь мне, Стёпа.

— Ебит твою в душу мать-то! — обомлел Степан. — А ну как, не замогу я, барин? Не справлюся!

— Не велик у тебя выбор. Задушит мужика нарост этот. Взяли!

Хрипящего подняли и заволокли внутрь фельдшерской.

— Ой, от несчастья отведите меня, братцы, — стонал Филиппов. — Ох, не могу. Ох, отведите от несчастья. Отвадьте, отбейте от несчастья. Нужду погоните.

И лишился чувств.

— Тем лучше, — крякнул от тяжести Уладов и указал — На стол его. Боком.

— Топор надобно в святой воде обмочить и хрястнуть по нужде, — дышал Степан.

— Я тебя велю палками отхлестать, чтобы ты красным обмочился за темноту твою непролазную! — разразился доктор. — Бегом беги за Софьей Кузьминичной. Вели ведро воды горячей нести. Ежели гноем не сойдёт — экзартикулировать будем, отчленять хрящ этот.

— Ебит твою мать... — поморщился Степан и бросился к дому.

Уладов, срезав с бесчувственного худой кафтан, ощупал опухоль, и убедился, что она и впрямь не сойдёт за гнойник. В какой-то момент ему показалось, что этот всадник зашевелился, поворочался внутри Филиппова. Он, помотав головой, прогнал наваждение прочь.

— Дикость первобытная...

Обработавши руки и полотно проволочной хирургической пилы раствором карболовой кислоты, Уладов приготовил марлевые тампоны и стал прикидывать, как ему справиться с вычленением при условии, что ассистировать ему будет суеверный кучер.

Кучер тем временем уже зачем-то пригнал Софью Кузьминичну с ведром кипятка. Сам же загадочно плёлся следом.

— Вот, барин — Софья Кузьминична ступила было на порог.

— Топор святой водой оросил, — гаркнул Степан. — Сейчас трахнем по нужде!

Всадник на Филиппове тотчас же задёргался и, издав чудовищный крик, который напоминал одновременно и хохот и младенческий плачь, начал прорывать кожу своей жертвы, выбираясь наружу. Софья Кузьминична стремительно пошла падать, лишившись чувств.

— Лови дуру, — закричал Уладов. — Обварим!

Степан ловко подхватил экономку и забравши у неё кипяток помог ей комфортно улечься в обмороке. Доктор Уладов вжавшись от ужаса в ширму, наблюдал, как из Филиппова вылезло окровавленное, длиннорукое существо и спрыгнув на пол принялось истошно верещать. Оно металось по фельдшерской, пытаясь вырваться наружу и не угодить под топор Степана. Тот же, вопя на одной высокой ноте, напротив, что есть мочи желал угодить по выродку. Поскользнувшись на выроненной доктором пиле, кучер наконец рухнул на Уладова, дав существу возможность юркнуть в дверной проём и замелькать по заснеженному двору, не то лая, не то ликующе воя.

Благодатная тишина практически сразу прервалась криками очнувшегося Филиппова. Кожа не его спине содрогалась алыми лохмотьями. Филиппов плакал от боли и от счастья избавления. Степан был бледен. Доктор был бледнее.

— Залатать бы его как-никак, — пролепетал Степан.

— Не поверит никто, — Алексей Андреевич отрешённо сидел на полу. — Ни в письме не поверят, ни в интимной беседе. Засмеют и только.

— Залатать бы его, барин! — твёрже повторил Степан.

— Да-да, — Уладов поднялся на ноги. — Голову ему держи. Сейчас я платок диэтиловым эфиром промокну, и усыпим его. А потом шить будем.

— До конца дней благодарить буду, родненькие. Легко-то как стало, — тараторил истекающий кровью Филиппов.

Степан взял его под голову:

— Всё теперь, Прохор Петрович. Теперь к счастью дело заладится. Теперь к счастью. Болячку подлатаем. А завтра новый год! Принесём тебе в стационар заливное да кулебяку жирную. Я у кухарки самый знатный кусок для тебя выпрошу. Теперь Прохор Петрович, к счастью. За ребятишками твоими сейчас девок отправим. С нами будут ёлку торжествовать, пока тятя у их валяется при стационаре. Теперь к счастью, Прохор Петрович.

— Спирту потом нашатырного Софье Кузьминичне предложи под нос, коллега, — хрипло произнёс Уладов. — А то разлеглась.

— Скажете! — вытаращился Степан. — Коллега. Чуть было ум за разум не забежался.

— И печурку надобно протопить здесь. Чтоб не простудился наш бедолага вдобавок ко всему. — И добавил. — А потом пробежись со скребком по двору. Чтобы и следа не осталось от... Чуда новогоднего.

Настька, закончивши со звездой, прилежно дула на неё, подгоняя высыхание чернил. По дому гуляли запахи запечённой утки, жирной кулебяки, заливного. Остальные девки, измаявшись от беготни, расселись подле украшенной сладостями ёлки и заворожено вглядывались в неё. За окном хмельной мужичонка в драном тулупишке гнал домой корову с погоста, добавляя ей спешки вожжиной да распоследними словами.

<2024>

Продолговатый ящик: Экзартикулятор