Ты будешь смеяться

Зачем я потащился за этими ветками — сам не знаю. Встал, оторвавшись от игрушки в смартфоне, обвел взглядом комнату и понял, что хочу праздника. Хочу запаха елки, банальных шариков и дождика, чтобы блестящие нитки колыхались даже от дыхания и выстреливали крошечными искрами. Шарики были, дождик тоже, а вот с елкой не задалось.

Собственно, елку мы не ставили давным-давно; однажды, еще в юности, что сейчас только в телескоп рассмотреть, я приволок из леса елочного детеныша не выше метра, но такого пушистого, что хотелось не наряжать, а гладить. После Крещения отнес к мусорным бакам и зарекся рубить раз и навсегда. Зачем, если лесные красотки охотно делились нижними ветками: и им меньше тяжести, и в доме радость.

Ленка была рада всему: и елкам, и веткам, и мне, что в первую очередь, конечно. Когда я предложил уехать в деревню — мне ближе к работе, и вообще дешевле и проще, а интернет везде есть — радостно согласилась и год только ахала. Ах, печка, ах, поленница, ах, звезды, ах, тишина. А перед вторым Новым годом встретила меня с маршрута, сидя на двух сумках, и сообщила, что больше так не может. Или оба едем в город, или она едет одна. Печкой с мерцающими углями хорошо восхищаться под настроение, но хочется в ванну, а не в баню с тазиками.

Уехала. Я остался.

Может, и к лучшему. Поскольку в пылу взаимных обвинений и объяснений Лена четко обозначила, что ни в коем случае не хотела детей. А я хотел. Очень.

Спасался работой, которой было выше крыши — «работа-то на воздухе, работа-то с людьми!» Потом случился тот казус, и работы практически не стало. Стал лед на реке, выпал снег, я топил печку и ни о чем не думал. Ну что старался, точно.

Тридцать первого в обед и достало. Новый год все же, или как? За окном не то что потрескивало, но задувало; я натянул комбез, куртку, обул верные «асолы», сунул в штурмовой рюкзачок охотничий нож, остальное и так там лежало — от спичек до шоколадки. Вблизи деревни хороших елок не было, да и не стал бы я у первой попавшейся подарка просить. Пошел к речке, там деревья сговорчивей — некоторые уже на половине корней над обрывом висят, поделятся лишним охотно.

Снега в этом году не то что мало нанесло, а считай, что и вообще нет; как там было у Пушкина — «зимы ждала, ждала природа, снег выпал только в январе...» Чуть пораньше, но ненамного. Ни лыжи, ни снегоступы не нужны, по тропинке до берега как летом пройти.

Прошел. Вот и елочка подходящая, раскинула зеленые лапки. «Можно?» — спрашиваю. Молчит, не шевелится. Значит, обойти надо, видимо, со спины заговариваю. Шагнул влево, еще раз, и еще. Вот теперь другое дело, густая ветка сама в руку ложится, и соседняя подрагивает, в компаньонки напрашивается. Я скинул рюкзачок, достал нож, аккуратно срезал лапу у самого ствола. Потянулся к другой...

Из-под ноги вывернулся камень, ботинок скользнул — не помогла и вибрационная подошва, и полетел я вниз. К речке в гости. Дурак, прости господи — почему не подумал, что морозов не было, и почва вокруг «живая» почти как летом?!

А речки в горной тайге, надо сказать, хитрые. Узкие, но быстрые, резкие, вымывают себе гранд-каньоны в миниатюре — в ширину с разбега перепрыгнешь, а в глубину метров пять-шесть. Приземлился не очень удачно, ступня между камнями попала, болью рвануло так, что чуть не взвыл. Аккуратно высвободил ногу: на перелом не похоже, ломался, помню, а вот вывих стопроцентный. Вправлю, конечно, не впервой, но об одной надежной опоре для тушки можно на пару дней забыть.

Присел я на валун, собираясь с духом... и понял, что попал.

Знаете, что такое ледовые мостики? Это когда русло горной речушки очень неровное по глубине, и там, где мельче, нарастает лед, прозрачный и сияющий, что изумруд, а там, где глубже, вода его постоянно ломает и бормочет в черных промоинах. Красиво очень, сколько раз группы приводил любоваться. Сверху. Снизу иначе. Ширина того мостика — метра два, на него я как раз и угодил. Ниже и выше полыньи парят, и сколько там глубины, сам черт не скажет. Стенки с обеих сторон отвесные, гладкие, льдом подернутые: со здоровыми ногами и с ножом не враз взберешься. У меня уже лодыжка распухла, а нож родной вместе с рюкзачком в пяти метрах по вертикали.

Не поднимусь я по этим скалкам. И в воду соваться нет смысла: обрывы километра на два в обе стороны тянутся, только замерзну быстрей, в мокрой одежде. Если не нырну с ручками под лед: и такое бывает, кто бы эти речки по глубине и скорости течения мерил... а кто мерил, так не расскажет.

А солнце заходит. А морозец крепчает. И, насколько знаю я дорогих своих соседей, ни одна душа раньше чем через пару-тройку дней не то что в тайгу не сунется, а за ворота не выйдет: пока все наготовленное не съедят-выпьют.

Но надежда же последней раскланивается, так? Крикнул я на удачу: раз, другой. Эге-гей, есть тут кто! От деревни отошел километра на два, не больше, вдруг кого-то и подхватит в неурочное время? Еще раз прокричал — а когда эхо улеглось, услышал шум наверху. Там как раз комель небольшого деревца, свалившегося осенью, над обрывом торчал; я уж прикидывал, что была бы веревка, стащил бы вниз и выполз, как по пандусу. Я жилистый, но не толстый, выдержало бы. Но веревка там же, где и нож... эх.

Да неужели кто-то, как и я, за ветками намылился?! Эй, друзья, тут я, жду не дождусь! Эге-гей!

По обрыву прошуршали кусочки наста, и прямо надо мной на фоне уже почти синего неба объявилась усатая морда. Реально морда. Рысья. И лапа, размером чуть меньше головы, осторожно пробующая камень на краю.

В начале маршрута, когда моя очередная группа только устраивалась в микроавтобусе для переезда к «немыслимым горным красотам», я обычно рассказывал туристические анекдоты. Не ради примитивного контакта: по реакции сразу видно, что за люди собрались, насколько одарены чувством юмора, как с ними правильно себя вести. Традиционный анекдот № 2: турист потерялся, орет — ау, ау! Из-за куста вылазит медведь и спрашивает: «Чего орешь?» — «Заблудился, вдруг кто услышит!» — «Ну я услышал. Легче стало?»

Точно говорят, в каждой шутке есть доля истины.

Я бы предпочел медведя: тот непредсказуем, может отвлечься, да и напугать его иногда получается. А вот рысь на охоте опасней сохатого, и высота ей только на руку... на лапу. Упадет на плечи, рванет когтями. Видел я последствия. Фатальные.

Морда скрылась, наверху снова завозились. Я накинул капюшон, затянул кулиски: смешная, но защита. Хотя чего я... нож бы! Может, уйдет? Нет, вряд ли. Кошка; что нашла, то ее добыча.

Я сполз на снег, поудобнее разместил опухшую ногу, привалился спиной к валуну. Поднял глаза и завис: ветер утих, пошел снег, пухлые снежинки неспешно слетали ниоткуда, кружились, хвастаясь белым нарядом, парили в узком каньоне, заполняя его призрачным маревом. Снизу парила открытая вода, иней оседал на камнях, белые клочки взлетали навстречу падающему снегу. Безмолвная сказка творилась вокруг, пронизанная синевой сумерек; я поймал снежинку на ладонь, машинально слизнул. В детстве мы так загадывали желания: снежинки, это ведь те же звезды, только их много — на всех хватает.

Наверху затрещало всерьез, посыпался какой-то мусор. Я втянул ладонь в рукав, согнул локоть, выставил его чуть выше головы: может, первый бросок испорчу. Странно, но страха не было: его без остатка забрали снежинки и тишина, что казалась богаче музыки.

По камню заскребли когти, что-то тяжелое ухнуло рядом со мной. Тяжелое, но явно не живое, угловатое. Я чуть опустил руку и увидел комель того самого деревца, что маячило в недосягаемой высоте. Ствол лег очень удачно, почти упираясь в противоположный берег, с таким пологим наклоном, что и вообще без ног грех не выбраться.

...Хромать по тропе было тяжеловато, но до зимника, что на полпути к дому, я кое-как доковылял. Рысь растворилась в снежном лесу, оставив на память цепочку следов над обрывом и еловый ствол, вспоротый ударом когтей чуть не до сердцевины: типа, вот что могла, но не захотела. Ну что ж, спасибо. И удачи тебе, пушистая, на твоих охотничьих тропах, пусть всегда лежат они мимо капканов и ружей.

Нога болела зверски; вывих я вправил, идти получалось, но боль никто не отменял, она поднималась снизу темной дымкой, отбирала силы, туманила голову. Видимо, из-за нее я не сразу понял, что за звук раздается от поворота, и очухался, только когда рядом со мной притормозил массивный Range Rover. Водитель вышел из машины, смерил меня оценивающим взглядом и мотнул головой: мол, садись. Я хотел сказать, что мне всего километр до дома... но перспектива немедленно сесть в теплый салон и разгрузить ногу оказалась слишком привлекательной.

— Заимка у меня тут, — говорил Олег, несуетливо разливая коньяк и придвигая тарелку с нарезкой. Буквально в метре полыхал камин, от него шло восхитительное тепло, двадцать минут назад местные девчонки выдали мне пару таблеток обезбола, который уже начинал действовать совокупно с алкоголем, и я точно мог сказать, что счастлив по всем значимым параметрам. — Хочу полноценную турбазу сделать, но небольшую, элитную. Точнее, для своих в основном.

Он уже успел рассказать, как однажды приехал в здешние горы со случайной компанией и влюбился не хуже, чем в собственную жену накануне свадьбы. Вбухал кучу денег — благо, бизнес позволял, — купил участок, выстроил что-то вроде деревянных теремов... Красиво, я успел оценить, пока шли от машины к дому. А теперь все повторялся, говоря о перспективах, и незаметно, как ему казалось, рассматривал мой горный комбез, брошенный у стула рюкзак и маленький аккуратный значок на краешке воротника толстовки. Неужели что-то в этом понимает? Удостоверения гидов получали многие, а вот такие значки-самоделки с силуэтом трехглавой горы и эдельвейсом носили единицы. Да ну, откуда ему знать...

Я пригрелся, уплыл и потому вздрогнул от прямого вопроса:

— Сергей, старшим инструктором ко мне на базу пойдешь?

Вроде бы я еще и не представлялся, а? Но имя Олег назвал уверенно, без всякого колебания в голосе.

— Водить надо будет элитные группы. Небольшие, человек пять-шесть. Но показать все здесь так, чтобы задохнулись и не выдохнули, пока до печенок не проберет. С зарплатой не обижу, — и Олег назвал сумму, от которой с меня мгновенно слетела дрема. Надо было немедленно соглашаться, но...

— Олег, раз уж ты вычислил, кто я, ты не можешь не знать, почему меня выкинули с «Алтана». И, если что, я снова сделаю так же. Уже с твоей элитной группой.

Тогда намечался обычный сплав: не слишком много серьезных порогов, но реки в горах несерьезного отношения не любят вообще и наказывают за подобное полной мерой. Вечером перед выходом на маршрут господа туристы налакались настолько, что кое-кто не сумел найти свою палатку. А утром я властью инструктора отложил выход на воду на сутки и собственноручно выкинул в стремнину два оставшихся ящика коньяка. Пороги мы прошли благополучно, даже женщины не сильно визжали, но это был мой последний маршрут на турбазе, где я отработал пятнадцать лет. Жалобы VIP-клиентов — оружие покруче автомата калашникова.

Олег откинулся на спинку стула, без спешки выпил коньяк, помолчал и негромко сказал:

— Сергей, именно потому ты мне и нужен. На эту базу будут приезжать мои друзья. Дети моих друзей. Что-то вроде гостевого дома для узкого круга. И я хочу, чтобы они все увидели, все прочувствовали, но при этом остались живы и здоровы. Чтобы эти горы, реки, камни, тайга были к ним благосклонны. Как к тебе.

Я грел в руках пузатый бокал с коньяком. До Нового года оставалось несколько часов, вокруг нас уже начиналась суета, традиционная для сооружения праздничного стола, откуда-то появлялись салатники, селедочницы, вазы с мандаринами. Добрый дедушка Мороз — или кто там бродит 31 декабря по горной тайге в сотне километров от ближайшего города — уже выдал мне пару новогодних чудес. Альтруистку-рысь, сбросившую бревно вместо того, чтобы пообедать мягким вкусным человечком. И двинутого на всю голову бизнесмена Олега, который хотел, чтобы я водил его группы так, как я хочу их водить. Грех жаловаться, но бог, как известно, любит троицу...

— Олег, а у тебя случайно красивой незамужней племянницы с карапузом нет?

Олег глянул так, что я до боли прикусил язык и уткнулся в свой бокал, боясь поднять глаза. А через пару минут услышал добродушный смешок:

— Ты будешь смеяться, но есть.

Samaha: Ты будешь смеяться