17 марта [ часть II из IV ]

Кэй приканчивает второй шампур, когда, пробираясь сквозь зелёно-синюю толпу, мы выходим к колесу обозрения. Оно работает, хоть и не сезон. Видать, по случаю мероприятия.

Путь на посадочную площадку преграждает контролерша. Показываю ей билеты, но она выставляет ладони вперёд, словно на неё прёт танк, и как давай возникать: «Нета! Низя, однако!» Скуластое, плоское, точно блин, лицо переводит раскосые глаза с меня на Кэй: «Нета! Таким низя, однако! Запрета, однако!» – бузит она.

Каким — таким? Простым русским людям, у которых вы, гастеры понаехавшие, отбираете рабочие места?

Я представляю, как надеваю тёплую и мягкую шапку-ушанку.

Говорю:

– Я русский. – машу́ рукой назад. – А у вас там, между прочим, распивают прямо на карусели. Форменное безобразие!

Всплеснув руками, контролёрша убегает в указанном направлении. И мы запрыгиваем в подъезжающую кабинку.

Она проседает под нами с натужным, металлическим скрежетом. Протяжно скрипят подвижные части. Осыпается краска. Много-много слоёв. Под ними – ржавчина. Откуда взяться новым аттракционам, когда все средства уходят на идиотские праздники, вроде сегодняшнего?

– Так что там, ты говорила, нынче за событие? – спрашиваю я у Кэй.

– Ну как же? – она впивается зубами в мясо. – День Святого Патрика ведь.

Не знаю такого. Сдались нам эти Патрики с Валентинами. Будто своих святых мало. Так и тянет нас, русских, подглядеть через Петровское окно: а чего там у них? Иностранные словечки. Фэндомы, субкультуры, комьюнити. Забугорные праздники, традиции, ценности. «Любит наш народ всякое говно», как пел один артист.

Кабинка, покачиваясь, со скрипом ползёт вверх. Кэй зубами со скрипом снизывает с шампура шашлык. Я говорю:

– И чего люд наш так тащится со всего ненашего?

Вопрос риторический, но эта я-на-всё-имею-мнение, вставляет свои пять копеек:

– Это нормально. – говорит она, пережёвывая. – Всего лишь транснациональное мульти-народное просачивание кросс-культур.

Исходя из её теории, данное явление сродни диффузии. Когда молекулы одной субстанции (читай культуры), проникают в другую. Типа, как пшикнуть освежителем воздуха. Состав самого воздуха при этом радикально не меняется, оставаясь вполне пригодным для дыхания. Однако пахнет приятнее.

Как по мне, все эти заграничные веяния скорее вонь от пердежа. Причём такая, что никакой освежитель не поможет.

– Чисто для примера попроси наших школьников перечислить блюда традиционной русской кухни. – говорит эта сторонница вредоносных теорий. – Двое из трёх назовут суши с пиццей.

Кто о чём, а Кэй всё о еде.

Она примеряется к очередному куску мяса, когда колесо делает четверть оборота:

– Кстати, Валентинов День, как чуждый русским традициям, недавно запретили. Хэллоуин на очереди. Так что скрепоносцы могут спать спокойно.

– Вот и славно, – говорю я. – Не надо нам этих шабашей басурманских.

– Басурманских? – переспрашивает Кэй. – Ты серьезно?

Она спрашивает:

– Это пост-ирония?

Спрашивает:

– Или уже мета-ирония?

Я представления не имею, о чём речь. Слишком много иностранных словечек. А эта гражданка мира всё говорит:

– До Святого Патрика пока не добрались. Возможно потому, что его котируют и в православии. Правда, называют Патрикеем, и поминают тридцатого марта.

Колесо делает пол-оборота. Мы в самой верхней точке. Конструкция раскачивается и стонет металлом. Хлопья облупившейся краски сносит ветром. Капельки жира с шашлыка не успевают коснуться пола кабинки – их тоже подхватывают воздушные потоки. Следом летят рыжие шерстинки с фурсьюта Кэй.

– Если ты не знал, – говорит эта я-знаю-всё-на-свете. – Святой Патрик всё же имеет к России кой-какое отношение.

Кэй рассказывает, что сей святой известен в основном миссионерской деятельностью. С особым рвением он обращал в христианство Ирландцев. Используя трёхлистный клевер, объяснял им понятие Святой Троицы – отсюда символика сегодняшнего праздника. Ещё Патрик увлекался писательством, и даже считается родоначальником ирландской литературы. Но любопытно в его биографии другое.

Кабинка снижается, я просвещаюсь.

– Есть легенда, – говорит Кэй. – Согласно которой Святой Патрик, помимо прочего, практиковал демоноборство.

Как-то раз повстречалась ему в лесу одна демоническая сущность, способная оборачиваться лисой. Недолго думая, Патрик сошёлся с ней в жаркой битве. На самом деле, его противница не являлась каким-то там демоном, жалкой шестёркой на побегушках у Сатаны. Она была настоящей языческой богиней смекалки и хитрости. Древней и мудрой. Но данный факт вместе с её именем предан забвению.

– Обыкновенный сексизм. – делает ремарку Кэй. – Сильные женщины подвергались канселингу во все времена.

Итак, бились Патрик с богиней не на жизнь, а на смерть. День бились, второй, третий. И никто никак не мог взять верх. На четвёртый день богиня предложила перемирие. Мол, равны наши силы, но я готова уступить. Только с одним условием.

«Раздели со мной ложе, Патрик. Чтобы мне понести дитя – сказала богиня. – Тогда я навсегда покину здешние места. А местным людям ты расскажешь, что сразил меня на смерть».

Причина, по которой богине приспичило беременеть от простого смертного, тоже канула в лету.

Патрик гордо отверг столь богомерзкое предложение. Поднатужился, помолился, и с Божьей помощью одержал-таки победу. А после раструбил всем, какой он герой. Может, даже книжку об этом написал.

– Это сексистская концовка, – звучит очередная ремарка. – Общепринятая.

Но есть ещё одна версия. В которой говорится, что Патрик, будучи склонным к сочинительству, как и многие писаки, водил дружбу с зелёным змием. И вот, в часы перемирия, нахлебался он поти́на (это ирландский самогон, по примечанию Кэй), да предался раздумьям над предложением демоницы. На хмельную головушку решил: раз убийство демона грехом не считается, то и за перепихон с ним Боженька не отругает. Богиня же, получив желаемое, сдержала обещание. Махнула на прощание пушистым лисьим хвостом, да отправилась восвояси куда-то на восток.

Колесо заканчивает полный оборот. Кабинка спускается к посадочной. Поскольку контролёрши не видать, мы решаем зайти на ещё один круг. Кэй говорит:

– А теперь самая мякотка истории.

Особо примечательно то, что к востоку от Ирландии лежит не что иное, как наша необъятная родина. Легенды-легендами, но не странно ли, что в русских-народных сказках частенько фигурирует хитрая Кумушка-Лиса с нетипичным для местных широт отчеством Патрикеевна?

Короче, эта фурри-фанатичка и тут приплела своих пушистиков. В качестве эпилога она резюмирует:

– Скорее всего, у них тупо случился секс по пьяни. Бедная богиня залетела, и со стыда дала дёру, куда глаза глядят. А святоша не постремался выставить эту кринжатину личным подвигом.

Мы снова на самой верхатуре.

Может, это впечатления от рассказанной Кэй истории, может, её шерсть в моём слезящемся глазу, но мне кажется, что пятна на полной луне сплываются то ли в лепестки клевера, то ли в отпечаток лисьей лапы.

Оказывается, Патрик был нормальный такой мужик. Хоть и нерусский. Но персональный день в его честь нам, простым православным людям, и в хрен не тарахтел. Как по-мне, надо оставить только пасху с майскими праздниками. И харэ праздновать.

И всё же, парк под нами празднует. Шумно гомонит, переливаясь всеми оттенками зелёного. Тьфу ты, болото! – я смачно отхаркиваю зеленоватую мокроту, и плевок сносит ветром. Прямо мне в глаз.

Кэй приканчивает последнюю порцию. Остаток пути мы спускаемся молча.

Внизу поджидает контролёрша. Кроет нас на смеси матерного русского с тарабарским. Кэй показывает ей американский фак, а я – традиционный русский кукиш.

Вот такое транснациональное мульти-народное чего-то там.

Мы гуляем по парку дальше. Неподалеку взрывается петарда, и моя спутница хватает меня за руку.

А вот это уже лишнее.

Охотник не должен эмоционально привязываться к добыче. Всякие романтишные штучки мне ни к чему. Но выдернуть руку не решаюсь. Да и хватка крепкая.

 Среди людей впереди нас мелькает спина какого-то недорослика. Из заднего кармана его штанов торчит прямоугольный листок бумаги кислотно-салатового цвета. А из-под зелёной шапки выбиваются спутанные рыжие патлы.

– Приколись! – улыбается Кэй. – Лепрекон!

– Засранец он. – говорю я. – Смотри, у него детский горшок подмышкой.

Перед тем, как окончательно затеряться в толпе, карлик теряет свою бумажку – она выпадает из кармана на асфальт. Кэй поднимает её, наколов остриём шампура. Это рекламная листовка:

ИРЛАНДСКИЙ ПАБ «ДА, БЛИН!»

(напротив главного входа ЦПКиО)

чиллим в

#ДеньСвятогоПатрика

Каждая четвёртая пинта

крафтового зелёного эля –

ФРИИБИ!

Буквы вроде русские, а непонятно ни хрена. Кэй говорит:

– Хочу туда.

Не уверен, что потяну по бабкам, но раз дама просит…

И вот мы уже там.

Заказываем одну… Да чего уж… Шесть пинт крафтового мы заказываем на стойке паба. Ещё две идут фрииби.

Пинта, крафтовое, паб… Сам не верю, что такое произношу.

Ещё говорю бармену:

– Мальчик, водочки нам принеси.

Тот молчит. Обменивается кивками с Кэй. Мы усаживается за столик, и она говорит:

– Знакомый. Я с ним лежала в больнице.

– В травматологии? – спрашиваю я. – После ДТП?

– В психоневрологической.

Тоже мне удивила. По ней за версту видать – ку-ку. Впрочем, как и по бармену. Нормальные мужики разве делают завивку волос? Кто только допустил это чучело людям пиво наливать? Хотя, каким людям-то? Тут дурка плачет галоперидоловыми слезами по каждому. Публика вокруг такая, гм… экстравагантная, что Кэй в своём волосатом прикиде не особо-то и выделяется. Она глушит зелёное пойло, а мне приходится сидеть насухую, так как простой русской водки в меню не оказалось. Со скуки пытаясь разобрать слова звучащей из колонок песни, говорю:

– Музыка эта американская – говно.

Кэй отвлекается от пива, прислушивается:

– Guetta? – то ли слово, то ли отрыжка. – Он же французский диджей.

– Да какая разница…

Чья-то ладонь ложится мне на плечо.

– Доброго времени суток. – звучит над ухом.

Повернувшись, вижу наклонившегося ко мне лысого очкарика с усами. Он вытирает с них пивную пену, и обдаёт меня перегаром:

– Извините, если помешал, но вы такая колоритная пара, что я не мог пройти мимо.

Хочу было ответить, что никакая мы не пара, но этот хрен с горы тут же начинает плести про какое-то своё сообщество. Паблик во ВКонтакте, для которого он якобы собирает и постит там чужие истории.

– Если расскажете мне свою, – говорит он. – С меня столько пива, сколько выпьете.

Опрометчивое предложение. Ведь Кэй допивает уже третий бокал, и тормозить не намерена. А собиратель историй всё мелет заплетающимся языком:

– Потрясный рассказ выйдет. Только представьте: фурри и гастарбайтер.

Я представляю, как собираю автомат Калашникова.

Словно отстреливаю из него короткой очередью:

– Я русский.

– Вот как? – усач округляет глаза. – Без обид, но у вас же… ну… – он прикладывает себе указательный палец горизонтально над переносицей.

– А у тебя манда по носом! – Кэй грохает бокалом по столу. – Вали давай! Или щас зубы свои будешь собирать, а не истории!

От её рыка усатый стирается шустрее, чем нарисовался.

– Забей. – говорит Кэй. – У тебя просто очушенная бровь. Имхо, она придаёт тебе первобытно-животного шарма. Ооочень бодипозитивно.

Как бы к слову Кэй рассказывает, что обильное оволосение между бровями называется синофриз. Связано это с мутацией гена PAX3. Носители данного генетического маркера встречаются во всех народах и национальностях. Но чаще всего среди жителей Пакистана, Индии, Ирана, Кавказа и… Таджикистана.

Довольная своей очередной мини-лекцией, и осушив очередной бокал, эта всезнайка продолжает:

– Если ты не знал, – говорит она. – Славяне сросшиеся брови называли волчьим взглядом.

Имеется ввиду древнее, а вернее – дремучее поверье, согласно которому людей с монобровью считали ликантропами.

Кэй уточняет:

– Ну, в смысле вервольфами.

Уточняет:

– Оборотнями.

Её очередная безумная теория состоит в том, что тот самый мутировавший ген PAX3 отвечает не только за лишний пучок волос на лице, но и за способность организма видоизменяться. Очень-очень-очень сильно видоизменяться, а именно: покрываться шерстью, отращивать хвост, и обзаводиться клыкастой пастью.

Не то, чтобы мне есть дело до всяких чуркобесов, но не расизм ли это — называть немалую часть населения планеты зверьём?

– Так я ж в хорошем смысле. – Кэй складывает сердечко из больших и указательных пальцев обеих рук. – Хэштег «ликантроп лайвс мэттер»!

Всё, абсолютно всё, что говорит эта фурри, сводится к человекоподобным зверятам.

Она смотрит на меня прищурившись. Даже не смотрит – наблюдает. Словно ждёт реакции на свои слова. Может, нахмуренной моноброви. Или еле слышного рычания. Нервного оскала слегка заострившихся зубов… Чего-то такого, что подтвердит её теорию. Даже приложившись к пиву, она продолжает сканировать взглядом поверх бокала. Выдув его залпом, ставит локти на стол, и подаётся вперёд ко мне.

– А что, если – она наклоняется ближе. – У тебя тоже есть этот ген, только как бы спящий. – и ещё ближе. – Но в любой момент он может пробудиться, – и ещё. – И тогда…

– И тогда я тебя съем. – изобразив рукой когтистую лапу, царапаю ей воздух. – Ррррр!

Хотел сделать смешно, а получилось нелепо. Кринжово, выражаясь словами Кэй. Но всё же она смеётся. Искренне. Или делает вид. Хотя нет – не делает. Запрокинув голову, гогочет на весь паб. Долго, заливисто. Прямо ухахатывается.

А потом берёт, и исчезает.

Взмахнув руками, как ухнет куда-то вниз, пиво расплёскивая.

Скрежет, грохот, звон, крик.

Вскакиваю с места и вижу, что Кэй распласталась на спине по полу. Ножки стула под ней надломились, да разъехались в разные стороны, а спинка отлетела за соседний столик. Валяется там в пивной луже с осколками. Кого-то просто облило, а кто-то, видать, поранился – раздаются всхлипы. Одной Кэй всё нипочём. Лежит и ржёт среди деревянных обломков. В дрова. Что она, что стул.

Нянчиться с пьяной – верный шаг к эмоциональному привязыванию. Но русские на войне своих не бросают, как говорится. Помогаю Кэй встать. Она еле на ногах держится, а пиво не выпускает. Крафтовое, блин. Интересно, из какого говна и палок накрафтили местную мебель? С намерением это выяснить, устремляюсь к бармену. Но тот и рта мне не даёт раскрыть, типа: «Сорян, бро». Пожимает плечами, мол: «Наш паб не инклюзивное пространство. Он не рассчитан на обслуживание таких посетителей».

Это каких — таких-то, а?! Простых русских людей, которым вы, подпиндосники, даже водочки плеснуть не можете?

Я представляю, как веду на ярмарку дрессированного медведя.

Пока амбалы-охранники выпроваживают нас наружу, Кэй успевает допить пиво, а я подумать одну думу.

Что если общество вокруг на самом деле нормальное? Вдруг это я создаю диффузию? Неужели это я здесь вонючий пук?

Да ну, не. Бред какой-то.

Забивание головы подобной ересью сильно отвлекает от изначальной цели. А между тем, рыбёшку уже пора подсекать.

Я угощал, поил и развлекал. Делал вид, что внимательно слушал. Изображал заинтересованность, разыгрывал галантность. Слишком долго прикармливал и загонял. Как говорится, русский мужик медленно запрягает, зато потом несётся во весь опор. Поэтому прямо сейчас, у паба, я резко, но нежно хватаю её за жабры. Спрашиваю:

– Ну что, ко мне?

И не дожидаясь ответа, тащу добычу за руку сквозь безлюдный парк. Назад к южному входу.

Уже глубокой ночью мы добираемся до оставленной «Газели». Я открываю задние створки фургона, и помогаю Кэй забраться внутрь.

– Ты что, живёшь в машине? – она оглядывается вокруг. – Бедненький…

Я запираю створки изнутри.

Во-первых, это не просто машина, а изотермический автофургон. «ГАЗ-3302-Бизнес», между прочим. А во-вторых, чего плохого в доме на колёсах? «Мой адрес не дом и не улица», как пел тот же артист.

Включаю уютную подсветочку, врубаю ненапряжную музычку. Потом подкачиваю кроваточку – надувной матрас на полу. Следом достаю припасённую водочку. Словом, суечусь, создаю атмосферу. И тут моя гостья, по-хозяйски развалившись на матрасе, заявляет:

– Ладно, хватит прелюдий. Сделай это по-быстрому.

Звучит двусмысленно, но она уточняет:

– Оборачивайся уже.

Поскольку в фургоне нет ни одеяла, ни пледа, которыми можно было бы обернуться, значит, подразумевается только одно.

Кэй просит шёпотом:

– Ну же, волчок. Не стесняйся.

В пьяненьких, влажно блестящих глазах отражаются огоньки светодиодной подсветки. Словно искорки надежды на чудо. Что вот-вот перед ней предстанет предмет её обожания – антропоморфный серый волк. И сумасшедшая мечта идиотки наконец-то сбудется.

Выдержав паузу, мотаю головой: нет, не сбудется. Полные надежды глаза зажмуриваются, гася искры.

Истерика, вопреки ожиданиям, не случается. Уставившись в потолок, Кэй складывает ладони на животе. Спокойно рассуждает:

– День смерти святого на календаре. Полная луна на небе. Встречаю сурового, монобрового чувака. – она усаживается на матрасе, поджав под себя ноги. – Ты глазел на прохожих так, словно присматривал, кем бы закусить. Точно зверь на охоте. Едва слюни не пускал. – она разводит руками. – Что я, блин, должна была подумать?

Её оправдания ещё нелепее её теорий. Вдобавок, звучит претензия:

– Но ты тоже молодец. Сбил меня с толку – говорит она. – Обычно, когда я издалека завожу разговор о фурри, все только косятся подозрительно. А когда плавно подвожу к ликантропии, в открытую крутят пальцем у виска. Но ты всё кивал, слушал.

Да уж, наслушался. Порой приходится подыгрывать. Мужики согласятся: если хочешь, чтобы женщина почесала тебе пузико, не западло и хвостиком повлиять. Даже если никакого хвостика у тебя нет. Весь этот зверобред я терпел по одной единственной причине.

– Господи! Да ты же меня тупо клеил!

«Бинго!», как говорят пиндосы.

Клеил, кадрил, подкатывал, снимал, цеплял.

Когда я говорил «охота-рыбалка», я имел в виду это.

– Расчёт был на то, что ты захочешь меня сожрать! – Кэй хватается за голову, запускает пальцы в волосы. – Я и представить не могла, что ты польстишься меня трахнуть!

Истерика случается нежданно-негаданно. Неадекватная реакция на мой невинный вопрос «Почему?».

С увлажнившимися глазами Кэй шлёпает себя по щекам:

– Может потому, что я каралэва обжорства?

С первыми ручейками из глаз она хлопает себя по животу:

– Может потому, что на таких, как я, не рассчитаны аттракционы?

С полноводными реками слёз она охаживает себя по бёдрам:

– Может потому, что подо мной ломается мебель?

Она кричит:

– Может потому, что я размером с дом?!

Молча отпиваю водки из горла.

Она говорила, её зовут Кэйлей. Говорила, это значит «Стройная». Что ж, какая-то ирония в этом есть. Ведь зад у «Стройной» лишь немного у́же бампера моей «Газели». Теперь ясно: мангальщик, контролёрша и бармен отпускали свои едкие комментарии не в мой адрес. Зря только психовал.

Отпиваю снова.

В одном старом фильме полностью ослепший главный герой говорил: «Совершенно не важно, какие у женщины ноги — тонкие спички или толстые колонны. Главное, что межу ними – врата в рай». Кино хоть и нерусское, но тут я солидарен полностью.

Отпиваю ещё.

Хлюпая носом, Кэй говорит:

– А ты у нас всеядный, да?

Молча делаю очередной глоток, предлагаю гостье. Та, пригубив, утирает слёзы. Успокаивается потихоньку.

– По-твоему, в этом заключаются экзистенциальные потребности настоящего русского мужчины? – спрашивает она. – Нажраться и потрахаться?

 Молчу. Отпиваю.

Кэй качает головой:

– Бедненький…

... продолжение следует...

Илюха Усачев: 17 марта