Горький и Бедный

К писателю Максиму Горькому слава и деньги пришли ещё при жизни, что случается довольно редко. Однако ни признание мировой общественности, ни огромные гонорары, ни звание «Самого Пролетарского Писателя» не развратили Горького, не сделали чиновником от литературы. В тяжёлые и голодные для страны годы дом его всегда был открыт для начинающих литераторов, а сам классик — приветлив и щедр.
Придёт, бывало, к нему красноармеец, принесёт рукопись, а Горький кресло пододвинет, бутербродов с чаем велит подать, и обязательно на «Вы» обращается. Сядет к столу, прочтёт рукопись и обязательно или что посоветует, или в редакцию позвонит, или книг надарит. Любила Горького революционная литературная поросль. Да что там любила, души не чаяла.
Пришёл к нему как-то и крестьянский поэт Демьян Бедный. Явился без спроса, наследил сапогами, развалился на диване напротив работающего Горького. Сидит, носом сопит.
— Роман сочиняешь?
— А, это ты, Демьян. Извини, сегодня работы много, завтра заходи.
— Хороший у тебя костюм, — будто и не слышит Бедный.
— Костюм... Какой костюм? — отвлёкся на минуту Горький. — Ах, костюм! Костюм итальянский.
— Ишь, — присвистнул крестьянский поэт. — Прямиком из контрреволюционного логова?
— Из логова, из логова. Ступай, Демьян, на кухню, попроси, чтоб чаю дали.
— И ручка не нашей работы.
— Что? Авторучка? — оторвался от бумаг писатель. — Да, английская ручка, очень дорогая, а, главное, удобная. Я же сказал, иди на кухню.
— Да, что всё на кухню, да на кухню? Был я там. Кухарка у тебя сволочь, а рядом барбос со злой харей трётся. Того и гляди тяпнет.
— Так, — Горький с грохотом отодвинул стул. Встал. — Во-первых. Кухарка у меня член партии и прекраснейшей души человек. Во-вторых. Не барбос, а благороднейших кровей мопс — подарок рабочих Франции. И последнее. Пошёл вон!
Помрачнел Демьян Бедный, покосился на руки пролетарского классика, на пудовые кулаки.
— Пойду. Благодарствую, что приветил.
— А ты меня не жалоби, — разозлился Горький. — ... (тут писатель произнёс нецензурно) крестьянский!
Демьян, бухая сапогами, ушёл, а Алексей Максимович ещё долго раздражённо шагал по кабинету. Дверь приоткрылась и показалась грустная собачья рожица.
— Иди сюда, красавец, — позвал Горький.
Мопс подошёл, и, заглянув в глаза, сладко потянулся. Точно так же каждое утро потягивалась проснувшаяся Мадлен. И так смешно произносила «mon cher Gorki», любила миндальное печенье и деревенское белое вино. Они так и не попрощались. Её шофёр привёз на вокзал корзинку с крохотным щенком мопса.
— Подарок рабочих Франции, — вслух передразнил себя Горький.