Куда ушёл Апой

Весной Апой просыпался, когда до него долетал запах сирени. Вставал, одевал фуфайку, доставал из стола чекушку, приготовленную вечером, выходил на улицу и шёл на окраину посёлка.

Начинался посёлок с небольшой привокзальной площади. На площади — базарчик, автомобильные остановки, киоски...

На базарчике продавали семечки в кулечках, цветы... В киосках — воздушные шарики, открытки с артистами.

Апой останавливался возле киосков. Артисты никаких воспоминаний у него не вызывали. Он покупал шарик. На базаре долго бродил между рядами, выбирая цветы.

С шариком и тюльпанами Апой направлялся к центру посёлка. В центре находилась площадь, скверик, памятник, вечный огонь в чаше. На памятник старик не смотрел. Он отказался от привычек молодости. Раскладывал тюльпаны возле чаши, доставал чекушку.

— Что возле памятника пьёшь, — бросали осуждающе прохожие. — Места другого не на шёл.

— Место у всех нас будет одно, — отвечал Апой.

Через полчаса он находился уже на окраине посёлка возле частных домов с вишневыми садами, сиренью, узкими улочками. 3а домами пролегал неглубокий овраг, стояла роща, текла речушка, тянулось поле. 3а полем — кладбище.

На кладбище лежали его мать и отец, дед, жена... Апою хотелось, чтобы его тоже похоронили здесь. Он считал, что это было бы продолжением рода. Но у старика давно уже никого не было. И он не знал даже, кто его похоронит. Старик снова вынимал чекушку. Так поступала вся его родня.

Из фуфайки доставал шарик, надувал и отпускал. Он смотрел вслед шарику, который нёс лёгкий ветерок, пока тот не исчезал вдали.

За кладбищем находился бугор, который можно было принять за могильный курган, если бы не бревенчатый домик на макушке.

Верхняя часть домика — крыша, окна — была снесена. Оставшаяся часть — связанные под прямыми углами бревна напоминали сруб большого колодца.

Возле домика тянулись межевые грядки, на которых росла смородина, малина. Изгородь заменяли разросшиеся: кусты шиповника, сирени...

Апой садился на лавочку и смотрел вдаль. Казалось, что это был один из тех стариков, которых можно встретить только на окраинах. Они мало разговаривают. Сидят на лавочках и часами смотрят на то, что увидели.

Апой часто поворачивал голову вдоль улицы. Он кого-то ждал. В это время мимо всегда проходила старушка. Она катила детскую коляску, в которой стояли пластмассовые ведра с тюльпанами. На ухабах коляска подпрыгивала. Вода выплескивалась на ноги старушки. Головки тюльпанов раскачивались. Так: раскачиваются женщины, когда плачут на похоронах.

В этот раз старушка так и не появилась. Апой не стал больше ждать. Он понял все.

Возле лавочки стояла голубятня, росла липа. С ее ветки свисала цепь с дощечкой. Детские качели. Старик осторожно трогал цепь. Она звенела как колокольчик. Из окна голубятни вылетала пара голубей. Они кружили над голубятней, словно большие бабочки и возвращались назад. Побродив по голубятне, прятали головы под крыло и засыпали.

Апой сам когда-то разводил голубей. Он любил их за преданность и ненавидел за жестокость.

Старик вставал и направлялся дальше. Он шел уверенно среди густого бурьяна. Чувствовалось хорошо знал дорогу.

Над останками бревенчатого домика кружили птицы. Крик птиц был печальным.

В детстве Апой любил стрелять в птиц из рогатки. Птица натыкалась на что-то в воздухе, вскрикивала, падала на землю и судорожно раскрывала клюв, словно хотела что-то сказать. Старику нужно было пережить немало горя, чтобы понять, что птицы — его родня. Они так же, как и человек продолжали свой род, страдали от голода, холода, человека, защищали своих детенышей. У них были обычаи, которые нарушали более сильные рода. Однажды старик принес раненого галчонка. Галчонок смотрел на него с ненавистью.

Апой проходил за глухую стену дома в сад. Спиленные яблони, вишни, груши.

До старика доносился негромкий голос двухрядки. Она сипела. Видимо, меха были порваны.

Старик прислушивался. Музыка была грустной. Ему казалось, что играли о том, что уже давно прошло... Он снова доставал чекушку, кусок черного хлеба, присыпанный солью. Ему нравился горький вкус водки и душистый запах хлеба. Они напоминали ему об отце, матери, голоде, войне, любви.

Апой не помнил, когда сажал сад, строил дом. Его память сужалась. Так сужается свет, обволакиваясь темнотой. Из памяти вытеснялись заботы, суета, но оставался вопрос, на который он еще не мог ответить.

В дальнем конце сада виднелся небольшой сарайчик. Он напоминал заброшенную землянку. На гвоздике висела дужка от замка. Она была словно игрушечная подковка.

Старик открывал дверь, спускался по оставшимся ступенькам. Из-под ног осыпалась земля. На полу стояли рассохшиеся ульи, на дне которых лежали кусочки от сот. В сотах хозяйничали пауки. Они доедали останки пчел.

Голос двухрядки долетал и в омшаник. Он был негромким, похожим на голос человека, теряющего силы.

...Возвращался он тогда с похорон, близкого человека. Утрату он еще не осознавал. Осознание утраты пришло позже.

Он стоял на перроне, ожидая поезда. Вдоль стен вокзала сидели инвалиды. Возле входа старик с гармошкой. Он играл «Страдание». Медный дождик редко капал в кепку. День был осенний. Наполненный светом, теплом. Он сверкал. Он жил. И ему было непонятно, как могут в такой день играть «Страдание».

Метрах в тридцати от омшаника стояла банька, подставив под солнце единственное окошко. Возле порога находилась жужжалка, лежала металлическая лопатка для угля, топор, березовые чурки, веник из можжевельника. Только тропинки не было видно.

В бане пахло сыростью. Настил на полу сгнил. Кадушки для воды вздулись. A на булыжниках, которые раскаляют для пара, сидели земляные жабы. Они смотрели на старика холодными глазами.

На деревянной полке стоял цинковый тазик, лежала шерстяная шапочка. На подоконнике металлический ковшик. Апоё слегка щелкнул по тазику. Он отозвался ворчанием, похожим на упрек.

Старик выходил из бани и направлялся к погребу. В погребе было темно. Дневной свет выхватил только стены. Они осыпались, на них выступала слизь. Ржавели рельсы, державшие потолок. Нишу затягивала паутина.

Апой обошёл вокруг домика. Среди бурьяна виднелись каменные кладки. Они напоминали гряды, ушедших под землю гор.

В середине каменных кладок стояли полуразрушенные сооружения. Старику вспоминались загадочные памятники, о которых он когда-то читал. Свет солнца проникал в глиняные полукружья — небосводы русских печей. Небосводы светились, словно горели. Чудилось, что хозяева ненадолго отлучились.

Вечерело. Лучи солнца падали на облака, наполняли их светлым вишневым соком. Небо румянилось. А в уголках горизонта рождались жгучие пятна, перераставшие в красную полосу. Примету сильного ветра.

Недалеко стояла скирда соломы. От соломы шел прелый запах. Апой набирал охапку, разбрасывал и ложился.

Вдали «светилась» лесополоса, за которой пролегала дорога. Шума машин старик не слышал. Видел только свет фар. Свет появлялся вначале небольшими точками, которые разрастались в большие светящиеся диски. Они неслись на старика и, опалив его холодным жаром, исчезали.

Становилось тихо. Только изредка тишину нарушал все тот же голос двухрядки. Часто двухрядка умолкала и, легонько вздохнув, — так вздыхают, перед тем, как пожаловаться, — снова умолкала.

Следующей весной Апой проснулся, когда до него долетел запах сирени. Запах сирени как никогда был сильным. Он увидел киоск с шариками, вечный огонь... улыбнулся и затих...