Пять женщин и Адольф

С утра я забежала в бухгалтерию, чтобы сделать перерасчёт командировочных. Белый тюль метнулся навстречу открытой двери, как сбегающая невеста, сметая со стола бумаги.

Аня, крупнотелая блондинка, ростом под сто восемьдесят, крикнула: — Дверь! — и раздражённо посмотрела на меня.

 

В кабинете было свежо.

Я собрала бумаги, стопкой сложила их на край стола и придавила дыроколом. Сероокий взор русской красавицы смягчился.

— Привет! Чего... — договорить она не успела, тюль снова понесло, и в кабинет вошла Ольга Геннадьевна, главбух.

Худая, темноволосая женщина лет тридцати пяти. В горбинке её носа угадывалась восточная кровь, а в тёмных подглазьях — сложная жизнь.

Аня тихо чертыхнулась и пошла закрывать окно.

 

Прояснив, что для моих нужд придётся подождать расчётчицу Любовь Санну, я погрузилась в офисное кресло и атмосферу кабинета.

Шумел закипающий чайник.

Ольга Геннадьевна швырнула сумку на стул. Чиркнула под столом молниями сапог, стукнула каблуками. Скрипнув стулом, достала из сумки косметичку, щёлкнула пудренницей.

 

Она была женой хозяина нашего доходного предприятия. Замуж вышла, едва успев устроиться на работу. Седовласый сибарит в первый же день заметил молодую и стройную новенькую среди матёрых профессионалов.

В курилке сплетничали, что она пьёт, как лошадь. Что на его юбилее на весь ресторан орала: "импотент!". Что её, в больших чёрных очках, не раз видели в гостиницах, куда он водил любовниц. Что дочкой занимается няня, а она сходит с ума от безделья то на йоге, то на курсах английского. Все с нетерпением ждали выхода этого "чудовища" на работу, на чем, якобы, настоял муж под угрозой развода с раздеванием, но цирка не вышло — её буйный нрав выдавали лишь крепко сжатые тонкие губы и круги под глазами, которые она каждое утро тщательно забивала консилером. А судя по порядку, наведенному в бумагах, дамочка оказалась ещё и далеко не "такой дурой".

 

Финальный «пшик» вывел меня из раздумий. По кабинету поплыл аромат дорогого парфюма. Нестерпимо захотелось вдруг оказаться на старом причале, где-нибудь на южном берегу Франции, запивать белым вином свежие, сдобренные лимоном устрицы, заигрывать с бородатым рыбаком на плохом английском.

 

— Сады Средиземноморья? — спросила я.

Ольга Геннадьевна ответила презрительным взглядом.

 

— Свет, ты помнишь, что такое биссектриса? — подняла голову от бумаг Аня.

— Биссектриса, это крыса...

— Которая бегает по углам! Точно! Она сторону пополам делит?

— Только в равнобедренном. Это ты чего такое делаешь?

 

Главным Аниным сокровищем был сын-первоклассник, в огранку которого она вкладывала все свои немалые силы.

 

— Олимпиада по астрономии для первых-седьмых классов. Мы до полуночи орбиту спутника считали. Да они вообще там ёбнулись все! — прошипела вдруг Аня, наклонившись ко мне.

 

Исписанные бумаги с облегчением спрятались под её могучей грудью.

 

— Математичка задала два задания на учи.ру, так родители в ватцапе, знаешь, что написали?

 

Она потянулась за телефоном и с интонацией львёнка, поющего с черепахой о солнышке, зачитала.

 

— А давайте решим все задания! И выведем класс на первое место!

— Ань, забей.

— А мы по три часа уроки вечером делаем. Ребёнок раньше одиннадцати спать не ложится!

— Слушай, да вы молодцы!

— Так он ревет! Я уже даже орать на него перестала.

— Ань, нафига тебе этот головняк? Заходи, значит, сама на этот сайт и делай. И вам престиж, и сыну легче.

— Так, итак. Кофе будешь? Я сегодня в пять утра легла.

 

Я кивнула.

Крепкий горький кофе неплохо глушил чувство вины — меня от слова «школа» крыло флешбэками, а вид школьного электронного журнала вызывал панические атаки. Я и не лезла.

Мои охламоны, впрочем, были этим вполне счастливы, и нахально парировали заламывающим руки учителям фразой — "а мы сироты".

 

В коридоре послышался лай, и в кабинет ввалилась Любовь Санна с серебристым йорком под мышкой.

— Ань, кинь тряпку! — крикнула она, опуская пса на пол. — Чуть не тяпнул, стервец!

Пёс скалил зубы, пока она вытирала осеннюю слякоть с его лап, и косил на всех выпученными лиловыми глазами, как шизофреник, забывший выпить таблетки.

Любимца, оставшегося Любовь Санне от умершего три года назад мужа, звали Тайсон. Но, подозреваю, его первым именем было — Адольф.

 

— Олечка Геннадьевна, — не обращая внимания на сжатые в нитку губы главбуха, затараторила Любовь Санна, — я убегу через полчасика, в ветеринарку записались. Тут недалеко, я быстро обернусь. Тайсик вчера весь вечер ушки чесал. Я глянула, а там вот!

 

Она вынула из кармана пакетик с ватным диском, щедро покрытым чёрными струпьями, и сунула его под нос главбуху.

Та отшатнулась и прошипела:

 

— Хорошо. Прямо сейчас и идите!

— Прямо сейчас не могу. На улице дождь, а записаны мы на десять, — невозмутимо сказала Любовь Санна и направилась к зеркалу — поправить шпильки в крашеном хной пучке.

Адольф зарычал.

В дверь деликатно постучали, и в открывшемся проёме появилась улыбающаяся Катя из юротдела.

 

— Можно?

 

Глядя на её, словно присыпанное мукой с вкраплениями специй, вытянутое лицо, Ольга Геннадьевна, наконец, улыбнулась.

 

— Заходи, Катюш. Ты за накладными?

— Ага... Тайсик! Тааайсик.

 

«Тайсик» бешено завертел хвостом, заскулил и начал царапать Катины плотные колготки, оставляя серые пятна на чёрном.

 

— Тайсюшик, да хороший ты пёсик, — она присела и начала чесать йорика за ушами.

Пёс в ответ крутил головой и влюблённо ворчал.

Аня издала скептический смешок, а лицо Любовь Санны разгладилось и даже как-то просветлело.

 

— Господи, какая же она все-таки некрасивая! — С искренним сочувствием произнесла Ольга Геннадьевна, когда Катя забрала бумаги и ушла, тяжело качая низкими, плотно обтянутыми юбкой бёдрами. — Сколько ей?

— Сорок, — откликнулась Аня, — квартира в ипотеке, и ни ребёнка, ни котёнка.

— И замуж уже не выйти, — Ольга Геннадьевна вздохнула с сожалением и криво улыбнулась.

— Хоть бы собаку завела, — подхватила Любовь Санна.

«Сдаётся мне, ей и так хорошо,» — подумала я.

Адольф коротко тявкнул, внимательно оглядывая нас в поиске объекта любви и охраны.

 

Дождь за окном усилился, но его барабанную дробь надежно глушили трехкамерные стеклопакеты.

Я допила остывший кофе, маслянисто блестевший в диодном свете желтоватых ламп. Забрала свой перерасчёт. И пошла в серверную — деньги на платную вышку для детей сами себя не заработают.