Хуже некуда

Телефон надрывался, как некормленый неделю ишак. Я забарахтался в пододеяльнике и, загребая воздух руками, нащупал трубку. На слепящем экране красовалось сообщение с неизвестного номера:

«Привет, Мобя. Я — это ты через 20 лет. Искусственный интеллект по программе карательных реноваций отселил твое сознание в тело собаки. На литературный вечер сегодня не ходи. Встрянешь в блудняк, покатишься по наклонной и на старости лет превратишься в мопса. Срочно скупай акции бобруйского камвольного комбината. Твое заблудшее Я».

«Вот мудачье эти сосайтники. Первое апреля месяц назад было», — морща мозг, я поплелся на кухню, силясь понять, кто это отправил. «Мобя» меня называли только в сети, на одном сайте для начинающих литераторов, где я иногда пописывал после работы на СТО.

«Если это стихоложец Йося Полтергейст, то откуда у него мой номер? Недоношенный поэт Женя Альденте тоже мог подсуетиться, но до пятидесятилетнего мопса он бы не додумался», — булькали в голове жиденькие версии под свист закипающего чайника и шкворчание холостяцкой шакшуки. Следствие зашло в тупик, и я просидел в нем весь завтрак, задумчиво ковыряясь вилкой в яйцах.

Полтергейста я, мягко говоря, недолюбливал. Своими едкими комментариями и придирками он отравлял мне жизнь хуже герпеса — раздражал страшно, а избавиться было невозможно. Граммотность никогда не была моим коньком, и филолог Полтергейст за каждый ляп глумился надо мной, как пианист над футболистом на уроке сольфеджио. Фразочки, вроде «ты чо, с 9 вити эташки упал, дятел дубовый?» или «хохоточивый пролетарий, совковыми лопатами черных рук схватившийся за белую грудь литературы, опять натряс в текст перхоти ошибок» сыпались из него, как козий горох из расхлябанного сфинктера, под каждым моим произведением.

Весь день телефон молчал. Я докрутил до ума очередное ведро ржавых понтов с шильдиком «BMW» и засобирался на тусу. Хотелось увидеть настоящих творцов живьем. На чтениях обещались быть не только завсегдатаи сайта, но и маститые писатели со всего города. Я заскочил домой, немного вымыл руки и покатил на первый в жизни литературный вечер.

Проводником в мир бередящей поэзии вызвался побыть мой старый сетевой приятель Цогьял, с которым живьем мы никогда не виделись. Писал он давно и многих авторов на сайте знал в лицо. Я заехал за ним по дороге и был немного удивлен, когда из калитки вышел похожий на сухофрукт и чумазый, как врублевский демон, мужчина не разбери-поймешь какого возраста. Когда-то сыроед-астролог Саша Цогьял любил купаться в густой пране. После солнечных процедур, он обычно ходил переполненный энергией по улицам и светился всей своей неумытой оболочкой. Встречные коты улыбались ему, железнозубые вахтерши терлись об коленку, а беременные пенсионеры уступали место в трамвае. Однажды, наглотавшись праны до синеватого свечения, он пульсировал по бульвару, а навстречу ему вышли трое крепких хоббитов-баптистов.

— Обнимемся, братья! — воскликнул Саша Цогьял. — Я тоже проповедую Христа. Только энергетического.

— Чего?

— Христос распял себя на энергетической спирали... Вы просто не знаете.

— Чего?!

После оживленной теологической дискуссии по вопросам розового христианства и богоискательства Зинаиды Гиппиус, баптисты стали бить Сашу прямо по физическому лицу и личному биополю.

Очнулся Цогьял в больнице с отбитыми чакрами и трубочкой во рту. По выходу из лечебницы с праноедством пришлось завязывать. Раскачивать Сахасрару он перестал. Ныла отбитая баптистами сушумна, от поднятия даже легкого энергетического столба ломило спину. Организм настойчиво требовал мясного бульона. Саша стал заглядываться на куриные окорочка. В конце концов, нравственно хилый витязь опустился до кражи котлеты из заводской столовой. Котлета оказалась морковной, но собратья по садхане все равно открестились от него. Он стал изгоем и инвалидом астрального фронта. У него появились видения.

— Как говорил Будда одному своему ученику, ну брат, ты и орангутанг, — оглядел мою тушку Цогьял и пощупал бок, будто собрался запекать его в фольге. — Качок, значит. Понятно.

Мы прибыли за десять минут до начала. В фойе провинциального ТЮЗа набилась прорва людей. Средний возраст прорвы оказался крепко за сорок. Лучистые пенсионеры щеголяли в костюмах из магазина «Сударь» и в бабочках цвета зеленой безысходности. На одутловатых дамах топорщились вечерние платья фасона «Унесенная ветром». Две сухенькие поэтессы в пушистых кофтах и сиреневых кудрях одухотворенно шныряли возле буфета, косясь на бутерброды с бужениной. Одинокая женщина в кандибобере, по виду серьезный критик, украдкой достала из кулька жареный пирожок и торопливо запихнула себе в рот. Попахивало духами «Красная Москва», нафталином и благородной нищетой.

Встретить хоть одну знакомую аватарку среди этой пестрой публики я не успел. Ибо узнал старого молдавского мистика и собирателя фольклора Игната Дяпу, которому недавно ремонтировал машину. Много было выпито вина за здоровье его карбюратора. В молодости Игнат увлекся сказками и оттянул пять лет в психушке за приготовление пирога «Бабэ Нягру» на кулинарном фестивале «Волшебная плацинда». Каждому дегустатору он рассказывал, что рецепт ему дала девочка, смиренная, как молитва, и добрая, как воскресный день. Туда входят только молоко Млечного пути, яйца Жар-птицы и белый мед серебряных пчел. Тогда пирогом «Черная бабушка», похожим на кусок рубероида, как две капли воды, отравились семнадцать человек, включая членов жюри. На вопрос следователя, где Дяпу взял тетродотоксин из рыбы фугу, он вразумительно ответить не мог, в тысячный раз рассказывал про девочку, плакал и клялся всеми молдавскими святыми.

Дяпу тоже меня узнал, многозначительно кивнул в сторону буфета, и мы оккупировали щербатый, обглоданный театралами столик на одной ноге. Из какого-то отверстия в себе кишиневский сказочник извлек двухлитровую торпеду с вином. Вместе с бутылкой из внутренностей его чудесного пальто появились три бумажных стаканюры. Они мгновенно наполнились до краев рубиновым нектаром.

— Вольдемар, а ты здесь каким боком? — удивился Дяпу, когда мы опрокинули по первой.

— Он — будущий писатель, — серьезно ответил Цогьял, и я покраснел, будто меня застукала за рукоблудием родная бабушка. Дяпу заржал во все горло и рассказал Цогьялу историю, как «будущий писатель» после канистры вина в гараже засунул член в пластиковую бутылку — в туалет ноги не несли — поссал, а вытащить не смог. Так в травмпункт и поехал, побулькивая.

— Поэтому псевдоним предлагаю взять конгруэнтный. Ну, за будущего буккеровкого лауреата Вольдемара Штопора! — тостанул Дяпу, и мы выпили.

Торпеда опустела аккурат к третьему звонку. Мы уселись в третьем ряду, и я превратился в одно сплошное, но пьяненькое ухо. Ведущая, растекаясь воском комплиментов, рассказала, что нас ждет чудный поэтический интерактив. Выступления разрешалось прокомментировать с места, или высказаться у микрофона. На сцене замелькали чтецы и почитатели.

— О, смотри, Полтергейст, — Цогьял кивнул на сцену, где стоял крепкий мужичок с грубоватым мясистым лицом председателя колхоза «Кулацкие слезы», одетый в горчичный пиджак и потертые джинсы. Он выбирал стихотворение.

Однажды Йося вылез пьяным в камменты и рассказал, откуда у него такое прозвище. Лет десять назад он с другом Валерой в загородном доме распил литр пшеничного сока и решил, что пришла пора прощаться с сожительницей. И не как-нибудь, а эффектно. К ее приходу с работы, друг спрятался в спаленке, в недрах шкафа, где косплеил глухонемую моль с эрегированной писей. В это время Йося проявлял чудеса обольщения. Он читал стихи, показывал хуй и обещал жениться. После долгой прелюдии, ему удалось склонить даму сердца в ракообразную позицию лицом к окну. Когда прозвучала кодовая фраза: «Зая, выше попку», Валера тихо вышел из сумрака, сменив Йосю. Тот выскользнул во двор и, подсвечивая себе лицо фонариком, несколько раз медленно проплыл в окне, махая рукой, как Брежнев на параде. Раздался дикий вопль, и Йося поспешил в дом. Откуда его благополучно и выпиздила на мороз перепуганная насмерть зая обычной косметичкой с каким-то сука утюгом внутри.

Йося зачитал стих. После выступления сиреневой бабки с рифмованными стенаниями про автопортрет октября дождем на окне и прочих элементах конструкции ее сутулого дома, вирш Полтергейста про огненный фаллос судьбы, столб зноя и жаркую истому вызвал шквал аплодисментов. Женщина-критик с блестящими от пирожка и возбуждения губами даже немного задыхалась в пароксизме обуревающего ее восторга:

— Этот чувственный стих приглашает задуматься о том, как мы воспринимаем мир, искать уникальность в каждом дне, и осознавать, что дуализм — неотъемлемая часть нашего существования. Друзья, кто хочет что-нибудь добавить?

Дяпу вдруг ткнул меня локтем:

— Скажи что-нибудь, писатель.

Говорить было нечего: пирожковый кандибобер со своими казенными восторгами все сказала. Но я, не вставая, присовокупил немного истинной правды, подражая интонации критикессы:

— Уникальность этого автора в том, что с одной стороны он — шаблон для изготовления обдристанного мудилы, а с другой — формочка для выпекания румяного уебища. Вот такой интересный дуализм. Спасибо.

Подбородок у Йоси дрогнул. Зал зашумел и задвигался, разбрызгивая токсичные бациллы агрессивности. Выкрики рафинированной интеллигенции смешались со словоформами, знакомыми мне, в основном, по высокодуховным срачам сетевой пиздоты:

— Боже, какое быдло!

— Выведите отсюда эту пьянь!

— Откуда столько жопоболи, братиш? Ты подсел на кальян и прожег себе сфинктер?

— Он тебе на выпавший геморрой наступил, что у тебя такой батхерд?!

В руках заорал телефон. Высветилось сообщение из одного слова: «Беги». И я побежал. Точнее, остался сидеть. Ноги не слушались. Игнат с Саней подхватили меня под руки и повели из зала.

Пока собутыльники искали туалет, я немного взбодрился, прошелся вдоль галереи портретов ударников театрального труда и вдруг увидел ее. Она стояла за шторой и будто манила к себе. Откуда в коридоре ТЮЗа взялась совковая лопата? — этот вопрос я себе, к сожалению, не задал. Просто взял ее и прижал к груди, как винтовку. «Даже здесь меня забанили из-за Полтергейста», — констатировал я с горечью. Вспомнились его проделки в камментах, и от ярости пот вскипел у меня на раскрасневшемся лице.

Боковой вход привел меня и лопату за кулисы. Йося читал еще один стих. После строчки «укрылся белый свет мохнатой чернотою», я на шатких цыпочках выбежал на сцену, держа орудие труда над головой, и с размаху хлопнул эту витийствующую паскуду сугубо по сколиозу. Йося рухнул, будто на него упал ковш от шагающего экскаватора.

Тем же путем, расталкивая реквизит, я с грохотом ринулся на выход. Минуя парадные двери, выскочил на улицу и нырнул в первый же темный переулок, где выбросил лопату. Через десять минут свои двери для меня открыл знакомый бар с подходящим названием «Варвар».

***

Под годное крафтовое пиво здесь можно было спокойно взвесить ситуацию. В конце второго бокала взвешивание прервали две изящные руки, оперевшиеся на столик, и приятный голос их хозяйки:

— Ну, привет, Мобя.

Я поднял глаза, навел резкость и даже немного протрезвел. Надо мной склонилось совершенство лет тридцати и демонстрировало две вечные ценности, свободно покачивающиеся в глубоком вырезе блузы. Сердце застучало в груди, как ботинок в стиралке.

— Рязанский звездочет... Мы знакомы? — разглядывал я ее слишком идеальное лицо с восточными глазами. — Тоже из альтернативно одаренных?

— Из них, ага. Я — Горькая бабка.

— Старая гусиная клоака!? Я думал, ты померла. Присаживайся.

— Гастроллирующий проект, вечно живой, как Ильич.

На сайте Горькую бабку побаивались за острый язык, эрудицию и неистовую стервозность. Она собирала инфу про юзеров, а потом топталась на их полированных статусах по проверенной схеме — «выбеси нервного, подъеби ранимого». Казалось, она знала все и про всех. Ходили слухи о похоронах с ее участием в главной роли, фейковых сборах и прочих душевных лохотронах.

— Ах ты женский дурачок, — с пьяной развязностью я погладил ее черные волосы. — Давно подозревал, что ты сильно не бабка.

— А ты с лопатой хорошо сегодня выступил. Первый раз на сцене? — убрала она мою руку. 

Я хрюкнул в пиво:

— Первый. А что с Полтергейстом? Дочитал стишок?

— Каким еще Полтергейстом?

— Которого я лопаткой пощекотал.

— Вообще-то, это был Аркадий Сатановский. Поэт, меценат и директор зоопарка. Его увезла скорая. А ты думал, это Йося?! Йоси вообще сегодня не было, — она смотрела на меня, как на микроцефального идиота.

— Ебать мои старые кости... Сходил меценат на вечер высокой поэзии с интерактивом. Это астролог что-то напутал.

— Мобя, тебя уже ищут. Сатановский — очень серьезный человек.

Телефон снова разродился мессагой: «Завтра меня везут на кастрацию. Какой же ты, то есть мы, имбецил! Зачем ты туда поперся? Думаешь, мне легко тыцать собачьими лапами в клавиатуру?! Только я знаю, что до армии ты думал, будто воробьи — это дети голубей. А свингеры — это те, кто свиней разводят».

Пораженный, я трижды перечитал текст. Ни в каких интернетах про это знать не могли.

— А что ты хотела от меня? И как нашла? — пробормотал я рассеянно.

— Уже ничего. Думала, у тебя к Сатановскому что-то личное. Могли бы заработать.

— Что делать надо? — мысленно я уже согласился на любую дичь. Меня явно тянуло к ней. Даже не обратил внимания, что она пропустила второй вопрос.

— Есть костюм гориллы, очень натуральный. Нужно попозировать в нем на камеру в клетке. Фактура у тебя подходящая — короткие кривые ноги, огромное туловище. А Сатановский покупает зверей. Скину ему видео с тобой. Дальнейший развод — дело техники.

«Из-за Горькой ты потеряешь голову и свободу. Она тебе не даст и подставит», — прилетело еще одно сообщение. В этот раз я решил прислушаться к себе. Глотнул воздуха и проговорил как можно добрее:

— Как сказал Гильгамеш богине Иштар, храни тебя бог, и ступай-ка ты нахуй.

Всю красоту с ее лица будто спонжиком стерло. Вставая, она процедила сквозь прорезь ехидной улыбки:

— Сатановский завтра узнает, кто ты и где, моторист чумазый.

— Погоди, тебя как зовут-то?

— Марина.

— Мариш, присядь, давай все обсудим...

***

На заднем дворе арендованной дачи, куда я приехал на следующий день, все уже было готово для съемки: зарешеченный вольер, штатив и шерстяной скафандр. Последний, и правда, оказался хорош. Цельный и эластичный, он облегал меня плотно, как гидрокостюм. Силиконовая морда выглядела естественно. Толстенные пальцы с черными ногтями послушно двигались и сгибались. Спереди понуро свисали две волосатые сиськи.

— Это еще и самка. Где взяла? — спросил я, когда, раздевшись до трусов, перевоплотился в приматку.

— Костюмером в кино работала, реквизит случайно остался, — застегнула мне Горькая скрытые пуговицы на спине. Вся эта возня в ее компании доставляла мне удовольствие.

— Ага, случайно... — прикидывая цену этого реквизита, я встал на четвереньки, прошелся по клетке. Порычал, повисел на перекладине. Горькая закрыла разинутый от восхищения рот ладошками:

— Ебатюшки... Чисто Кинг Конг. Будь помягче, ты же девочка. Я пока схожу в дом за камерой. 

Через полчаса моих ужимок к даче подъехал микроавтобус. Оттуда выскочили три амбала. За ними вышел Сатановский в шейном бандаже. Они по-хозяйски зашли во двор. Я в это время сидел на жопе, чесал подмышки и старательно угукал на камеру.

— Ее зовут ЗабезУ, — представила меня Горькая пидораска, когда они подошли к вольеру.

— Что блядь!? — взревел я на обезьяньем и выпучил глаза, как обсаженный долгопят.

— Странная она какая-то, — прищурился Сатановский. — Но выбора нет. Мы ее забираем прямо сейчас. У Чанго период гона. Если сегодня не спарится, весь зоопарк разнесет. Вот деньги, — он протянул Горькой конверт. Один из амбалов достал какую-то ракетницу, просунул руку между прутьев и шмальнул мне в плечо.

Я очнулся в клетке, когда стемнело. Воняло, естественно, говном. От наркоза что-то гудело в голове, как трансформатор. Перед глазами плыла настроечная таблица с помехами. Лежа на животе, я попытался пошевелиться. Очугуневшее тело почти не слушалось. Когда зрение кое-как вернулось, я увидел, как вдоль решетки ходит усатый сторож со связкой ключей. Нарезав пару кругов, он с кавказским акцентом продекламировал:

— Забезу, ты моя Забезу, аттаво шьто я с Нальчика шьто ли, я готов рассказать тибе в поле, как насиловал в зад егозу.

«Тоже сосайтник?» — мелькнула первая мысль. Тут он выпал из поля зрения, и через пару минут я услышал лязг замка за спиной.

— Спят усатые игрушки, тыгры спят, абизяна и мартышка ждет ребят... — тихо напевая, усач зашел в клетку. — Ты ждала меня, мохнатый жопка?

Я промолчал. Послышалось, как звякнула о железный настил пряжка ремня, и с яростным кряхтением на меня навалилось костлявое тело. Буйная плоть стала тыкаться мне в накладную жопу. «Он так поролон проткнет, а там и до ахтунга недалеко», — эта мысль взволновала меня до крайности, и я подал голос:

— Слышь, мужик, тебя когда на работу брали, говорили, что зверей ебать нельзя? 

Тело всхлипнуло, на секунду замерло и ответило, как ни в чем не бывало:

— Гаварили. Я их рот шатал! — после чего продолжило фрикции. — Гаварящий абизянка у дяди Чанго еще не был. Тетерев был. Глухнемой сафсем. Марской свинка тожи малчаливи попался. Папугай был. Вот он пиздел, как тиливизор. Но умир быстро, — ритмично хрипел он мне на ухо и пытался нащупать хуем хоть какую-нибудь гениталию.

— Ты сейчас тоже умрешь, если не слезешь с меня.

— Заткнись, ширстяной праститутка! — он отвесил мне оплеуху и ткнул так остервенело, что затрещали швы.

Откуда-то сразу взялись силы. Я приподнялся на руках, перевернулся и навалился на него всем весом.

— А-а-а, билять! Щяс мой пилимянник директор позову, пиздец тибе, макака сука! Аркашяяя! — завизжало существо и попыталось взять мою шею в борцовский захват. Я разжал его тощие грабки и, вывернувшись, стал бить непослушными кулаками по всей диагонали усатого монитора пока не вырубил. На прощание пнул извращугу по кокосам и, пошатываясь, побрел к забору.

С полутораметровой стеной я настолько блестяще не справился, что наблюдавшая за мной лошадь Пржевальского презрительно заржала. Осилил только с пятой попытки. 

***

Судя по трафику, было около полуночи, когда я выбрался и побежал по темным улицам к дому Цогьяла, распугивая редких прохожих. Он открыл калитку сильно навеселе: 

— Сегодня что, творческий вечер моих галлюцинаций? Проходи, горилла, не ссы. Там уже Христос и Кришна табуретками дерутся, выясняют, кто из них добрее.

— Это я — Мобя.

Он равнодушно тряхнул волосами — да хоть Гитлер.

— Граждане помазанники, знакомьтесь: плод порочной страсти циркового акробата и макаки-резус — говорящая горилла! — Цогьял торжественно завел меня на разгромленную кухню, где никого не было.

«Даже спрашивать смысла нет, что он там на вечере увидел. Такому родная мама за полтергейст станет», — я с опаской оглядел побоище и попросил шизоида расстегнуть пуговицы. На уговоры ушло еще полчаса.

— Мне ж пить нельзя. Сам видишь, как ракудрявило, — прыгающими руками Цогьял ковырялся в застежках. — Этот твой Дяпа мутный какой-то. Полночи доказывал мне, что граф Дракула был молдаванином. Потом взял мобилу позвонить и закрылся в туалете на час. Труба теперь тупит.

— С моим то же самое было, — припомнил я. — Сказочник игрушки любит.

Цогьял выдал мне одежонку и денег на такси. На закрытой даче было пусто. Пришлось разбивать стекло и угонять собственную машину. На оставленном в бардачке телефоне светилось сообщение:

«Продавай квартиру и уезжай. Горькую искать не надо. Сатановский найдет тебя раньше. Ты сядешь в тюрягу. Сделай хоть раз, как я говорю, спаси себя и меня, пожалуйста».

Мне стало жаль себя и меня до слез...

...Сонный вокзал встретил надписью «Сардэчна запрашаем». На перроне в мессенджер прилетело голосовое из будущего. В нем минуту звучал только беспричинный издевательский хохот. Потом незнакомый голос спросил: «Как там погода в Бобруйске, дятел дубовый? Марина с Игнатом до конца не верили, что ты уедешь». Пазл сложился в одно емкое слово — «лошара». Я шваркнул телефон об асфальт и пошел покупать билет обратно.

mobilshark: Хуже некуда