Воспоминания

Сейчас эти времена кажутся странными, я ушла от себя той очень далеко во всех отношениях. В памяти копошатся отдельные фрагменты, одни приглушенно, другие ярче. Но главное они совсем чужие, мои страхи стали другими, ценности изменились, тело преобразилось. Тогда что осталось моим? Но я все же попытаюсь вспомнить.

Я училась в институте и там познакомилась с девушкой или даже женщиной, трудно было определить ее возраст, она была небольшой, но очень собранной, плотной и в тоже время гибкой и стремительной. Собственно, я не знала, занималась ли она с нами или просто прихоила к кому-нибудь из знакомых. Тем что она была старше льстило мне, но самое главное она была очень привлекательна, во всяком случае, на мой малоопытный взгляд.

Москва тогда была полна ожиданий. СССР распадался, вся та идеология, которая наполняла смыслом головы целых поколений, вдруг стала смешной. Оказалось, что на труд людей толкают лозунги мертвой мумии спрятанной в маленький зиккурат; а главные жрецы этого культа — глубокие старики, едва справляющиеся с потребностями своих тел. С потребностями же страны они уже точно не справлялись, и она расползалась как снеговик под солнцем. Казалось, что стоит скинуть покров заклинаний о светлом будущем, обратиться к простому здравому смыслу и повседневным человеческим потребностям, как все наладится само собой. Но вдруг стало понятно, именно эти «повседневные потребности», поставленные во главу угла, начинают потреблять самих потребителей. Жизнь, освобожденная от пут идеологий, удивительно упростилась, но, одновременно с этим, стала по-собачьи жестче. Только сила, причем сила сегодняшнего дня, была мерилом успеха. Не готовые к столь откровенной правде жизни, отставали навсегда.

Многочисленные ларьки были настоящим символом времени, они услужливо открывались везде где только можно представить; каждый многоэтажный дом имел свой собственный ларек и в этом была трогательная близость продавца и покупателя, все знали друг друга в лицо, ну или, учитывая малюсенькие окошечки для продаж, по голосу.

В таких палатках продавалось все, от колбасы и водки до косметики и джинсов. Страна, измученная дефицитом, радостно покупала товары. Я помню тоже приобрела косметический набор, обещающий необыкновенное преображение, он был так черств, не отдавал ни кусочка пудры, ни теней для глаз. Но я уже привыкла к этим легким уколам реальности.

Казалось, и не только мне, что возможности для того, чтобы изменить свою жизнь рассыпаны всюду, надо только иметь волю и желание их взять. Лена была из тех, кто имел эту решимость, это делало ее неотразимой на фоне робких и осторожных сверстниц.

Я еще не знала мужчин, была чрезмерно осторожна и при этом очень полагалась на их опыт. Сейчас это покажется смешным, я думала, что ношу в себе некую сверхценность, которая будет ключом к моей последующей жизни. Может это и так каком-то смысле, но тогда, мне казалось, это что-то неописуемо важное именно как предмет торговли в отношениях — я боялась прогадать. Мне виделось, что сама окончательная физиология с вторжением, очень жестокой, что достаточно «вечных» ласк. Я не хотела признаться себе в их явной недостаточности, и в тайне хотела насилия, чтобы избавить себя от решения, все свалив на мужскую необузданность. Сейчас я знаю, что сексуальность женщины носит более тонкий и часто провокативный характер.

Лена меня просто завораживала. Огромные, подвернутые вверх ресницы, и чуть узковатые, в форме сливовой косточки, серые глаза. При вороных волосах, светлые глаза смотрятся холодно и пронзительно. Она умело гасила взгляд, словно понимая его силу, переводя его резко в сторону и, потом плавно возвращала снизу вверх, пока опять не встречалась взглядом с собеседником. Даже у меня это очаровывало, представляю, что творилось с мужчинами.

А с ними у нее не было проблем, они просто роились вокруг. Казалось, что главная ее проблема это не только не упустить ни одного и как-то суметь распределить в пространстве и времени. Лена умела удерживатьмужчин на том расстоянии, где отношения не переходят определенную границу, после которой люди становятся собственностью друг друга. Это скорее напоминало затянувшийся флирт, где физическая близость не обязывала ни к чему. Игра на кончиках пальцев, так бы я назвала это сейчас.

— Йоко, почему ты так смотришь на меня — вдруг спросила она.

— Что значит, смотрю? — я попыталась прикинуться дурочкой.

— Вообще, часто. Смотришь и все.

— Не знаю, тебе кажется.

— Ну, хорошо, хорошо, кажется, так, кажется. — Отступила она и поглядела своим наползающим снизу взглядом. Мне очень польстило её внимание, то, что я выбрана из многих девушек нашего курса.

Обычно я видела ее только с мужчинами. Я почувствовала, что ей что-то нужно от меня, но что именно я не догадывалась, но уже готова была заплатить дорого за её внимание.

В коридоре института было шумно, студенты повышали голос, стараясь, перекричать друг друга, мне захотелось уйти с ней так, чтобы другие видели это. Я очень ждала её дальнейших слов:

— Пойдем, покурим, — она сказала это, медленно моргнув, словно помогая мне.

— Я не курю,

— Пойдем просто так.

Мы вышли на улицу. Была весна, май. Листва, еще нежная и робкая, бугрилась на черных липовых ветвях, мокрый асфальт казался плиткой шоколада, а не дорожным покрытием. Было так свежо, что, чувствовалось, как бодрость пробирается внутрь твоей головы и проветривает тяжелые зимние мысли. И уже нет места чувствам стесненным снегами, когда одиночество так срастается с твоими надеждами, что кажется единственным будущим. А тогда я надевала самые короткие юбки, я возлагала на них глупые надежды, хотя во век бы не призналась в этом. Но ничего не помогало, никто особенно не смотрел на меня. И вдруг Лена. Что ей нужно?

Сложилось впечатление, она почувствовала мою проблему — желание, подавляемое страхом. Мне хотелось принять ее внимание, но, как я поняла позднее, это было ошибкой, я просто понравилась одному из её парней и она решила уговорить меня для него — такой «подарок». В этом был чисто спортивный интерес, тренировка обаяния по отношению к женщине, с мужчинами все было в порядке, а тут что-то новое.

— Почему ты одна, у тебя грустный взгляд? — она посмотрела мне в глаза снизу вверх, Лена была небольшой, но с очень ладной фигурой, я же длинноногой, высокой.

— Не знаю... — я ждала предложения.
Она осторожно и очень нежно взяла меня за запястье и потянула к себе. Скажу, что этот жест просто подкупает человека, делает его мягким и податливым как воск.

— Завтра, — продолжила она, глядя своими холодными, как свет луны, глазами, — суббота, мы поедем на дачу, не одни.

— Но я не знаю тебя.

— Мы поедем — её голос перешел на шепот, звучал он жестко и властно, — ты дашь тому мальчику, которому я скажу.

Мне стало жарко и душно, это предложение, особенно неотвратимость его, вдруг взволновало меня, я почувствовала близость чего-то такого, что освободит меня от бремени ожидания. Но, повинуясь древним женским инстинктам, стала возмущаться.

— Я жду тебя завтра. — перебила она очень спокойно и утверждающе, — Слышишь? Завтра. У метро.

Ничего не ответив, я отвернулась, но знала, что сделаю, так как она скажет. Эта странная прокладка в моей воле будет сопровождать меня всю жизнь, я, желая кого-то, только провоцировала на действия по отношению к себе, никогда и ничего не говоря прямо.

В комнате общежития, где я жила, было тесно, пусто и казенно и жильцы, стараясь придать ей признаки жизни разбрасывали вещи по кроватям и стульям, не убирали посуду. Мне был противен этот порядок, но и делать ничего не хотелось. Я понимала, что даже такой слабый стимул, как не сидеть в грязной общаге, мог подвинуть меня на большие решения.

Вообще в те времена, когда тебе 18 лет, кажется, что каждый поступок имеет столь глубокое значение в судьбе, что под тяжестью решений мне проще ничего не предпринимать, чем ошибиться в мелочи. Уже потом, старше, я решила побеждать в тактических боях, чем мучить себя всей стратегией жизни, словно пытаясь проглотить арбуз целиком. 

Но всю ночь я убеждала мозг в том, что чувства давно решили. Интересно, возбуждение мое, чисто женское, там внутри, не давало отступить, хотя разумом я выдумывала поводы для отказа или же тешила себя совсем нелепой возможностью — соскочить в последний момент.

Весенний рассвет чуть тронул небо, надо было вставать или отказываться. Я очень устала от мыслей, да и просто без сна, но осторожное прикосновение к запястью накануне в институте, вдруг создало нить, странную и бесплотную, Лена будто потянула за нее. Я встала пошла навстречу судьбе.

— Ты пришла? — она, чуть улыбнулась, очень осторожно, чтобы не вспугнуть мою совесть. — Я рада, пойдем.

Мы подошли к двум молодым людям. Не скажу, что они чем-то мне не понравились. Нормальные. Показалось, что Лена как-то влияет на них. Это трудно объяснить, но ребята находились в ритме её настроения. Она как бы вела их, останавливая, если они увлекались, и, чуть подталкивая, в нужном направлении, то есть — ко мне. И я, как очарованная, подчинялась её замыслу. Скажу, что была в этом «адская» прелесть, трудно сопротивляться, когда ведут тебя к каким-то неземным, пугающим в своей неуправляемости, удовольствиям. Хотя, думаю, я ожидала слишком много, просто накручивала себя.

«Но не я же хочу этого, это она чего-то хочет!». Твердила я эту нелепость как заклинание.

Голубь на асфальте разыгрывал любовный танец перед голубкой. Она клевала несуществующие крошки, а он, вращаясь, оказывался всегда на линии её движения. Раздувал свои сизые перья, казался быть больше, она же, полностью сосредоточенная на практической заботе, не обращала на него никакого внимания. Но, на деле, в их танцах был свой смысл и знаки непонятные человеку. Голубка, вспугнутая прохожими, сорвалась в стремительный полет, голубь взлетел за ней и исчезли в нарождающийся листве.

Познакомились и поехали на дачу. Мое согласие на поездку говорило о многом само по себе, я же пыталась убедить себя в невинности своих поступков.

Покинув Москву, машина мчалась в потоке дачников устремившихся к своим сырым, после зимы, домам, сбросившим снег грядкам, набрякшей от воды земли.

— Там большой дом?- спросила я у Лены.

— Большой. Нам хватит места. — она провела по моей руке, словно заклиная.

Я не знала о чем говорить. Ребята молчали. Была какая-то неловкость в этой ситуации, неловкость в своей очевидности. Я казалось себе сучкой, которую везут на случку, но воля Лены не давала возможности возразить. Как и почему это происходило я не смогу объяснить, но было приятно, что от меня не требуется решения. Вообще ничего не требуется, просто делать, как хочет она.

Дача была старая, нелепая, построенная во времена нехватки материалов, будто из досок от ящиков. В погоне за внутренними объемами, строитель экстерьер принес в жертву интерьеру. Постройка напоминала безобразно разросшийся сарай. Хотя внутри все тщательно отделано вагонкой и довольно прилично, чисто. Видимо, настрадавшийся в советское время строитель дома, так томился общественными обязательствами, что счел нужным замаскировать «дворец» под коровник.

Я глядела на дом, как птичка, осматривающая гнездо, предложенное самцом.

«Именно в этом чужом доме, произойдет это...» — пока я так рассуждала, Лена руководила мужчинами и хозяйством. Мне показалось, что она близка с обоими, но они, странным образом не ревновали, были покладисты и молчаливы как рабы. Ёе власть над ними восхищала, это окажет влияние на всю мою последующую жизнь. Сила всегда пленит, тем более что я чувствовала свою важную роль в этом спектакле, которым она управляла.

Но все произошло не так как хотелось и мечталось. Хотя мужчины и оказывали много внимания, один из них был очень ласков. Смотрел на меня немного по-бараньи, чуть опустив голову, исподлобья, но с улыбкой. Мне нравился его многообещающий взгляд. Но потом, Лена вдруг перешла дорогу своим замыслам. Она притянула его к себе, не захотела отдавать мне. Потом, много позже, я поняла ее, женская ревность иррациональна, не имеет границ, во всяком случае, в определенные моменты. Главное, что власть её была столь сильна, что он сразу отказался от симпатий ко мне.

Это был ужасный удар, я не знала, что думать. Хотелось плакать. Мир, казалось, отделился от меня, и я перестала быть его участницей. Рядом ходили люди, что-то говорили, но отгороженные незримым экраном, только раздражали мельтешением. Хотелось немедленно уйти. Но Лена вмешалась со своей странной, очень неявной, магией. Она зашептала мне на ухо так, что её слова проникали куда-то глубоко внутрь моей головы и вызывали завораживающее щекотанье:

— Останься, Йоко. Зачем уходить, ты же хочешь остаться, я вижу. Это игра, прими её и ты получишь удовольствие. Ты же хочешь испытать себя как женщина? Я помогу тебе. Но мне тоже хочется поиграть с ними и с тобой. Не обижайся, все проще, чем ты думаешь.

Ее слова были обыкновенны, и в целом не имели особенного смысла, но вкрадчивость, с которой она это произносила, лишала воли, убаюкивала. Она гладила меня по руке, осторожно поправляла мои волосы и пальцем, очень осторожно, провела по щеке.

— Я отдам тебе любого. А хочешь сразу двоих? — Лена тихо засмеялась. — Они все сделают хорошо, не бойся. Это будет так необычно, ты навсегда запомнишь это. Ты почувствуешь себя в самом центре мужских желаний, они вольют в тебя целый океан энергии. М-м?

Она задела что-то очень глубокое, тронула ту жадность, с которой, позже я воровала мужчин до которых могла дотянуться. Да, я хотела стать чем-то вроде муравьиной матки, оставить всех их подруг ни с чем. Эти мысли так напугали меня, что я окончательно замкнулась и выдала твердое — «Нет!»

— Хорошо. — сказала Лена, чуть усмехнувшись. — Посмотришь на это иначе.

Запутавшись в своих желаниях окончательно, я решила лечь спать. Нам выделили комнату, небольшую, как и все дачные комнаты; обшитая вагонкой, напоминала сауну, только с окном; диван и кровать рядом. Из соображений безопасности — теперь все мои настроения отправились вспять — я легла на узкий диван, не раздеваясь, только накрывшись пледом.

Свет от фонаря за окном проникал в комнату, рассеченный оконной рамой он создал странное зрелище. Полосы света и тени чередовались, безжалостно разрубая предметы, все вокруг стало неузнаваемым. Я сжалась и не могла заснуть, то сожалея о своем отказе, то ненавидя всех женщин сразу. Постепенно — задремала.

Вдруг я услышала странные звуки. Кажется, кто-то исступленно всхлипывал рядом со мной, раскачиваясь на соседней кровати. Осторожно обернувшись, я была поражена.

Лена стояла на четвереньках, а сзади, навалившись на нее словно пес, изгибался один из её ухажеров, второй лежал на спине, она плотно прижималась к его промежности. В полутьме сцена показалась мне отвратительной, если бы не вскрикивания Лены. То, что мне показалось рыданиями, а на самом деле это и были рыдания, но не от обиды, а от наслаждения. Видно, что она совсем потеряла контроль над собой, просто стала облаком желания. Ее исступление достигло предела, и она начала хрипеть — я задумалась, а можно ли от этого умереть? Вдруг, словно потеряв силы, она замолкла. А потом вновь вернулась к стонам, временами переходящими в вой. Это было что-то совершенно животное, но и притягательное в своем чистом и неограниченном желании.

Я поняла, что спектакль сделан для меня. Что она преподнесла мне яд таких неземных удовольствий, который теперь будет съедать меня, и, в конце концов, подтолкнет к их поиску. Так все и произошло. Но это уже другая история.

А тогда ничего, собственно, больше и не произошло. Прощаясь, она шепнула на ухо:

— Ты видела?

Я кивнула

— Мы встретимся... — она коснулась губами мочки моего уха, я вздрогнула и опять не смогла отказать ей. В её мире все исполняется, мы встретились позднее, и она преподнесет мне другой подарок.