Гинекологические гримуары Михаила Елизарова

(Михаил Елизаров. Скорлу́пы. Кубики. М., АСТ: Редакция Елены Шубиной. 2023)

Представлять публике Михаила Елизарова не надо. Он всем прекрасно известен, многими искренне любим. Издаётся в Редакции Елены Шубиной. Архилауреат этот является своего рода raisond`etre Редакции Елены Шубиной. «Пиши, что хочешь, - говорил мне один альтерлитовский автор в комментах к очередной критике, - но в июле у Шубиной выходит новый сборник Михаила Юрьевича Елизарова, и я его куплю». Июль миновал, сборник вышел. Я его тоже, конечно же, купил. По совершенно конской (1000+) цене. Да ладно, всё-таки новый Елизаров, чего уж жмотничать?

Сборник «Кубики» 2008 года был микроскопической книжечкой. Я не то, чтобы надеялся, а даже вовсе не сомневался, что он – всего лишь небольшая подвёрстка. Он же маленький! Но нет. «Кубики» - это бо́льшая часть книги. Примерно 60%.

А новых текстов всего четыре. Видимо, по рассказу за каждый год молчания. Последняя-то книга, роман «Земля», у Елизарова-то выходила аж в 2019 году. Давно.

Но вот что об этих текстах говорит сам автор на обложке:

«…это четыре различных механизма сборки текста: от максимально традиционного, претендующего на автобиографичность, до «экспериментального» - разумеется в понимании автора. Сто лет назад формалисты изучали так называемый приём, как самодостаточную сущность текста. Перед читателем четыре различных приёма, четыре формы».

Понятно, что Елизаров кокетничает. Это нормально для большого автора – поприкалываться над читателем. Мол, ерунду написал, самому стыдно. И что-нибудь мощное вдруг задвинуть. Американский классик Пинчон так любил дурить читателя. А российский без-пяти-минут-классик Елизаров – чем хуже, ха-ха? Да ничем. И в Джойса решил поиграть. Поди плохо?

А на самом-то деле, что нас может ждать? Залп в вечность из четырёх стволов, никак не меньше. Во времена-то живём непростые. А великий писатель (или претендующий быть таковым) – он своему народу пастырь. Наставляет, направляет, дарит свет и мудрость. Получите у Пушкина.

Вот и Елизаров, обласканный на Нацбестах автор, почти великий писатель, скажет, непременно скажет слово мудрое. Может, горькое. Ему по статусу меньшего говорить не положено. О том, куда мы идём, зачем. Что делать и кто виноват. И возраст у Елизарова уже подходящий. 50 лет. Зрелый уже. Лев Толстой к пятидесяти написал уже «Войну и мир», «Анну Каренину». Уже проповедовал.

Но давайте раскроем книгу и посмотрим на

 

ПЕРВЫЙ РАССКАЗ

Он, как и весь раздел с новыми текстами, имеет название «Скорлу́пы». Оценим первое предложение. Ведь перед нами великий мастер – и его стартовый мазок на полотне. Что же там: «Все счастливые семьи похожи друг на друга…»? Гряньте что-нибудь неповторимое, Михаил Юрьевич!

И вот:

«Первый аборт Никанорова сделала, ещё будучи выпускницей ПТУ, и с тех пор не останавливалась, потому что предохранялась весьма сомнительным способом, подслушанным когда-то в общаге на девичьих посиделках».

Да, друзья. Таковы оказались первые слова великого мастера после четырёх лет тишины. Ну, ладно. Смеяться не будем. Мало ли, как дальше повернётся?

Но что мы видим в этом первом предложении? Ну, во-первых, бездушность. Героиня не называется по имени. Только фамилия, только Никанорова. Есть такая примета – у того же Елизарова (в подвёрстанных «Кубиках», например) она действует: если героя называют только по фамилии, ничего хорошего его не ждёт. Вот смотрите сами. Ту же Никанорову по имени как-нибудь назови – Света там, Настя – сразу человека видеть начнёшь. А это не входит в задачу автора. Надо этого человечка, Пакина-Ракукина, замучить. Вот эта фамилия на тощих ножках, она призвана обозначить лишь порицаемую функцию, за которую будет растерзана под довольное покрякивание читающих Елизарова хипстеров.

Во-вторых, видим канцелярит – это и «будучи выпускницей» и «способ, подслушанный», и сам лад стартового предложения, в которое, по традициям графоманских стартов понапихано всего разного и побольше. Господи милостивый! Я произнёс слово «графоманский» применительно к Михаилу Юрьевичу? О нет! Отсохни, мой язык! Случайно вырвалось.

Но дальше у нас идет что-то про арифметику менструального цикла. И финалом абзаца служит вот это наблюдение:

«Время было советское, презервативы хоть и лежали в аптеках, но идеологически были настолько чуждыми, что стоили по две копейки штука, как символ бесполезности и абсурда»

Я завис, друзья. Блин, я покупал презервативы под занавес советской власти. Аптекарша смотрела строго, но про идеологическую чуждость изделия №2 ничего не говорила. И в школе молчали. А за две копейки можно было позвонить из будки.

И вот да, друзья. Разомкнув немотствовавшие четыре смены годового цикла каменные уста, исполин исторг про аборты в ПТУ, менструальные циклы, зафиналив коаном про резиновые изделия. Ну, бывает. Ладно.

Но посмотрим, собственно, на историю. Предназначенная на заклание Никанорова бледна, как моль, но заниматься сексом, предохраняясь арифметикой, любит.

«В будни Никанорова работала швеёй в ателье, по вечерам и в выходные разнообразила свой быт совокуплениями».

Бр-р, друзья. Тут дело даже не в ироническом канцелярите («разнообразить быт»). Сама интонация… Кого же она мне напоминает? А вот была на рубеже XIX и XX веков такая популярная писательница, госпожа Чарская. Сентиментально-назидательные романы писала. И вот прямо как будто её пером процитированное предложение выведено.

Но уже не вызывает сомнения, что за распущенность Никанорова будет наказана. Никанорова любит делать аборты:

«А я люблю аборты делать, после них себя такой чистой чувствую, свободной, будто крылья вырастают».

Дальше следуют описания абортов, от которых я вас, давайте-ка, избавлю. Однажды Никанорова приходит на очередной сеанс. И происходит следующее:

«Видимое человеческому взгляду кровавое мясо покинуло матку, а вот окружавшая зародыша оболочка, состоявшая из телесного тепла и невидимого света, - она осталась, как энергетический объём плода, который был по-своему жив, хоть и смертельно напуган».

В общем, зародыш Степан выжил. Он назван по имени. К нему автор относится лучше, чем к чайлд-фри Никаноровой. И, в общем, невидимый зародыш где-то там зреет. Но вот:

«Наконец пришло время родов. Вечером, в момент соития, у Никаноровой отошли какие-то газы – вонючая разновидность плодных вод, которые и мужчина, лежащий на Никаноровой, и сама Никанорова восприняли как обычный кишечный конфуз. Безболезненные схватки совпали с оргазмом. Потом Никанорова пошла подмываться – и в ванной разрешилась невидимым младенцем».

Родила, и сама не заметила. Не, ну а чо? Елизарова, конечно, в основном, мальчики читают. Гики, хипстеры. Хотя и девочки ведь тоже. Особенно после показа сериала «Библиотекарь». А он им, не моргнув глазом, выдаёт: родила и не заметила. Но дальше будет хлеще. Потому что мы вдруг получаем

 

ГИНЕКОЛОГИЧЕСКОЕ ФЭНТЕЗИ

Знаете, на ум приходят малолетние прыщавцы, ни разу не видевшие предмета своих поллюций. Вожделенный орган живёт в их фантазиях какой-то особой, отличной от реальности, жизнью, обладает невероятными свойствами. Но ладно прыщавцы, делящиеся своими фантазиями на стенах мест общего пользования. Но Михаил Елизаров? Лауреат пятидесяти лет? Велруспис? Его-то что в пубертатную небывальщину понесло?

Ответа нет, друзья. Может быть, причиной – кризис среднего возраста, седина бороду - бес в ребро? Но женские гениталии, вокруг которых всё вертится в первом тексте, описаны очень неаппетитно, никакого томления пассажи Елизарова про интимные места женщин – не порождают. Зажмурьтесь, цитата:

«…Никанорова испытывала постоянную вспученность в области гениталий».

Ну, так ничего удивительного, потому что там, в этой области, поселился невидимый младенец.

А чем же зародыш Степан питался, спросите вы? А вот!

«… в груди Никаноровой обнаружился некий прототип молока, невидимый жидкий субстрат, развившийся вместе с плодом».

Это все, думаете, дикости? Их много. Давайте-ка избавлю вас от цитирования.

Есть недоумение: как такой матёрый писатель может не знать, как устроена репродуктивная система женщин? Впрочем, автор и сам понимает, что порет что-то несусветное. В одном месте он вскользь пробрасывает:

«…вопрос из области парапатологического акушерства».

Вот как кроет велруспис Елизаров возможные претензии. Получите у Пушкина! Взятки гладки!

Дальше в темпе. Потому что впереди ещё три текста, а объём нашей рецензии – не резиновый, как какой-нибудь «идеологически чуждый презерватив».

Пуповина рвётся. Зародыш Степан сбегает, бессмысленно тусуется по городу, дерётся Щелкунчиком с крысами, катается на бомжах. Когда возвращается домой, обнаруживает, что мать умирает в муках, от фантастической женской хвори. Малыш её добивает, вставляя ей во влагалище ядовитую свечу (не спрашивайте). Ну, там ещё и врачиха умирает. А отомстивший за себя и собратьев зародыш Степан уплывает в канализацию на околоплодном пузыре.

И вот вы спросите:

 

А КАКАЯ ЖЕ ЗДЕСЬ МОРАЛЬ?

На поверхности бултыхается вывод: аборты – плохо! Но нет, конечно. Михаил Елизаров – слишком умелый писатель. Он умеет фаршировать смыслами пространство текстов. Знает, как это делается. Простой, «скрепный» вывод, преподнесённый с прямодушием г-жи Чарской – не тот случай.

Но вообще, конечно, странно. Великий российский лауреат в долгожданной нетленке словно бы говорит, как в родном своём Ивано-Франковске: «Шо, российский читатель? Вот  тобi п…да!» Давайте пофиксим этот момент, он важен для дальнейших выводов.

А сейчас включим графа Бенкендорфа и поищем в кармане повествования скрытые фиги. Вот, например, в начале рассказа Никанорова приходит на очередной аборт, и ей попадает в руки брошюра – «дневник зародыша». Вот у него формируются ножки-ручки. А на двенадцатой неделе «зародыш сухо и трагично сообщает: «Сегодня моя мама убила меня».

И вот чуть дальше у нас такой пассаж:

«Она работала, вязала свитера, вечерами совокуплялась и смотрела телевизор, втайне надеясь, что от неё наконец-то ушла ужасная способность производить маленьких строчащих дневники существ».

А зародыш у нас – проявление духа, не телесная манифестация. И таким образом, получаем, что безымянная Никанорова – это родина, Россия. Ей на фиг не нужны «творческие» зародыши. Она исторгает их из себя. Но вот самый везучий из них рвёт пуповину и отчаливает в большую жизнь в канализации.

В принципе, срастается. Но будем знать, что идея рассказа – не нова. Самое известное произведение о зародышах-убийцах – рассказ 1975 года Харлана Эллисона «Кроатоан». От души рекомендую. Великолепная жуть. Что характерно – без выворачивания гениталий. Рассказ, в принципе, очень известный. И вот надо же – как похож-то!

Но давайте рассмотрим

 

ВТОРОЙ ТЕКСТ

Он называется «Санёк» и представляет собой подобие философского трактата, в котором вместо слова «дух» имплементировано имя «Санёк». Вот как это выглядит:

«У того же Гуссерля вообще нет субъекта, а лишь Санёк, «выглядывающий из каждого ебла» (как сказал бы доморощенный философ Терентьич). У каждого есть свой Санёк, и все мы есть у Санька. Нет того, кто думает, кто сомневается, только «жизненный Санёк» думает о «жизненном Саньке» - Санёк санькует».

Сам Санёк – это такой дворовой алкоголик, фактически каждая реплика которого звучит так: «Пошёл нахуй!» У него есть шаблонный пьющий друг Терентьич, который изрекает что-то вроде:

«- Космогонево, бля! – брызжет пивной слюной со своего ящика Терентьич. – Гностицизм – это ж феноменология говнища!»

Впрочем, избавлю вас от цитат. Обращу внимание на единственно важное, что брезжит в этом тексте под занавес:

«Санёк» - это русская система творения феноменального мира».

Запомним это, как и то, что в финале Санёк по пьяной лавочке гибнет.

Этот размазанный на тридцать страниц, трактат – абсолютно не читаем. Это квазинаучная шняга про «Санькование Санька Саньком» с матерными бухими диалогами. Странно, но раньше субъективным идеализмом в ипостаси солипсизма хипстеров потчевал Пелевин. Более того, он на той поляне всё уже вытоптал. Какой смысл мэтру Елизарову подъедаться на чужих пампасах, притом скудных? Неужели настолько творчески ослабел?

Нет, друзья, не ослабел. И мы это скоро докажем. Тут другое. Однако оно не отменяет факта, что второй текст представляет собой

 

СЛОВЕСНЫЙ МУСОР

Равно как и текст №3 «Хороший день». При первом приближении он может казаться гениальным. Ну, а что – составить рассказ в стилистике спам-письма от нигерийских миллиардеров, разве не прикольно? С характерными выражениями, типа:

«Это очень легальный бизнес, я уверен в своем успехе и абсолютно 100% риска!»

Ну, и так далее. Прикол – хороший. Но – на три страницы. Максимум на пять. Но тридцать – это очень большой перебор.

Рациональное зерно, пожалуй, вот, к финалу. Африканский миллиардер обращается к российскому получателю:

«У меня бабала куры не ебутся. Просто лень калькулировать. Живу на побережье Чад, ALIENANAOMIKAABAEVA дразнит мне индюшку, а ты до конца дней будешь сам себе индюшку дразнить в дырявый карман. (…) И это при том, что ещё до самого кладбища ручку швабры из-за щеки не вынимать, потому что если вдруг борзо вынешь, то сразу пересядешь с двух бутылок, на которых пытаешься усидеть одной ass, на эту самую швабру/аттентат – без всякой смазки Escrow – уж поверь».

Ну, да. Обратите внимание на говорящее имя. А пока пофиксим и этот важный момент.

В общем, мой совет читателю: второй и третий тексты – смело пролистывайте. Иначе про вас можно будет сказать словами автора: «Вы как маленьким, правдивое слово, Вас обводить пальцем».

Если говорить в контексте сборника, это уже вторжение на территорию другого популярного автора – Владимира Сорокина. Тот любил, да и любит такие игры со словами. А вот Елизаров раньше в таком замечен не был, равно и как в обезьянничании Пелевина. Что же произошло?

Но прежде, чем ответить, давайте разберём четвёртый текст. Вернее,

 

ЧЕТВЁРТОЕ ОБЕЗЬЯННИЧАНИЕ

Текст называется «Ты забыл край милый свой». Это – автобиографический рассказ в духе давнего сборника «Мы вышли покурить на 17 лет». В финальной новелле «Скорлуп» Елизаров рассказывает, как его герой (он сам) уехал в 2001 году из Украины в Германию на автобусе. Потом его там встретили друзья, он устроился в консерваторию, получил вид на жительство и влюбился в женщину из Чехии.

Описание секса, впрочем, мимолётное:

«Испуганно чмокнула хуй «в щёку».

Всё. А вы чего хотели? Перед сеансом чмоканья, герой заходит в военный секонд-хенд за бомбером, армейскими штанами, «мартинсами».И вот как реагирует героиня:

«- Какой опасный! – увидев меня, Милена чудесно засмеялась. (…) Так одеваются… neo-Nazis! А ты просто Тарзан!»

Мы этот момент тоже фиксим. А теперь думаем: кого нам это напоминает? Да, Эдуарда Лимонова. Это он любил одеваться в милитари и шалить с красивыми женщинами. И теперь на его поляне пасётся архилауреат Елизаров.

Текст кажется бессмысленным. Но это если не вчитываться в детали этой роуд-стори, где молодой Елизаров едет на автобусе с жуликоватым водителем через всю Украину в далёкий немецкий рай.

И вот где-то в пути происходит случай:

«Прямо за мной сорокалетний чудик – в очках, с усами, полуседой бородёнкой – мозолил позолоченные уши своей соседки, похожей на ожиревшую Клеопатру:

- Лишили людей достоинства… Самоуважения… Нормальной зарплаты… У меня знаете какая была зарплата в НИИ?

Хотелось перевалиться через кресло, цапнуть его за вельветовые лацканы: «Заткнись, сука! Заткнись!..»

Прерву цитату. Надеюсь, все разглядели чистый порыв лиргероя? Да? Поехали дальше.

«А он всё нудил:

- Украина – это же театр абсурда! Город Глупов! Главное – культура… Без культуры нет и не может быть нормального общества…

Ночью чудик выходил вместе со всеми на обочину. Пока справлял малую нужду влез с ногами в чью-то большую. Принёс обратно на подошвах.

- Блять, как муха на лапках притащил! – возмущался бывший мент Гриша. – Вот же додик!»

Как видим, нудящий поборник русского мира получает фекальное возмездие. Ну, а мы как-то перестаём сомневаться в том, на чьей стороне писатель Елизаров в цивилизационном конфликте наших дней.

«Свой! Я вам свой!» - подаёт он знаки на ту сторону линии соприкосновения. И из микроэпизода с военной формой понятно, что он не против побыть и наци. Почему нет? «Мысленно с вами!» - сигнализирует фигой в кармане усыпанный премиями и народной любовью писатель. Всё это он получил в России, и сериалы по его текстам снимают тоже здесь. Но душой он – там, не с нами. И Редакция Елены Шубиной ему в помощь.

Знаете, я долго не мог отделаться от чувства гадливости. Вот не знаю, как слизняка с голого тела отлеплял. Ну, такие у нас нынче великие писатели, что поделать?

И вот с этим осознанием стало приходить понимание нарративов новых текстов. Помните те моменты, которые я просил пофиксить в памяти. Из них получаем следующее. Нарратив первого текста: «Российский читатель, вот тобi п…да!» Второго: «Русский дух умер». Третьего: «Я сижу весь в шоколаде, а ты со шваброй за щекой». Четвёртого: «Да для меня и nazi-форму надеть – не проблема». Именно для этой формы и нужен был Лимонов. Ни для чего больше.

Может, и творческие наработки Пелевина и Сорокина нужны для чего-то подобного? И вдруг, в процессе освежения в памяти сборника «Кубики» пришёл

 

КОНСПИРОЛОГИЧЕСКИЙ ОТВЕТ

Он находится в рассказе «Украденные глаза» - самом жутком из сборника. Вот фрагмент, когда герой рассказа обнаруживает, что с подушками, которые оставила ему бывшая жена-колдунья, что-то не так:

«И чего там только не понапихано было: семена тыквы раскрашенные с буквами написанными, рыбья чешуя, когти с лап куриных, перья, связанные ниткой, узелки с землёй».

И вот теперь, дорогие мои, думаю, что в двух нечитабельных текстах, которые под Пелевина и Сорокина, тоже «когти с лап» да «узелки с землёй» понапиханы. Вот вы читаете, пытаетесь врубиться, а в вашем подсознании какая-то программа негативная запускается. Это даже не конспирология, а есть соответствующие технологии – и НЛП, и пропаганды. А набор слов (якобы вторичный) – идеальное прикрытие чего-то такого. И Елизаров – он не просто, как «идеологически чуждый презерватив» выступает. Он про магию слов побольше нашего с вами знает.

Поэтому добрый совет – держитесь от этого сборника подальше. Из соображений читательской гигиены хотя бы.

 

#новые_критики #лев_рыжков #новая_критика #альтерлит #аст #редакция_елены_шубиной #михаил_елизаров #скорлупы_кубики #антиотечественная_литература