Катя

Ну здрасте, приехали, опять эту ерунду слушать! Какой он хороший, какой замечательный, сколько умных мыслей у него в голове и прочее в том же духе...

А тем временем за окном шумел дождь, и в липкий сумрак городских улиц, точно меланхолия в уставшую душу, вползала поздняя осень. Катя поглядывала то на Аню, то на телевизор. Аня курила, этаким высокопарным жестом поднося сигарету к губам и слегка отстраняясь, прежде чем выдохнуть струйку голубоватого дыма. В телевизоре же мельтешили причудливые детища таинственного Востока: чудные бесполые создания с длинными тонкими конечностями, непропорционально, даже по-своему гротескно огромными глазами и ртами, отсутствующими носами и взвихренными прическами. Эти гидроцефалы хихикали и рыдали, путешествовали и сражались. Разумеется, в сюжете имелось место и для любви...

Но любовь Катю мало заботила, поэтому она со скучающим видом внимала словам единственной подруги. Распиналась та о своей принципиально новой — акцент делался именно на это! — страсти. И скоро должна была возвратиться с работы мать. Вновь примется орать и чего-то требовать. Придется молча сносить бесконечные упреки и обвинения, густо приправленные этими ее выраженьицами, такими как «тявкало», «страшилище», «чмошница» и много какими еще. Размышляя об этом, Катя с отвращением вспоминала багровую, всю в бисеринах пота, физиономию, широко распахнутый рот, вытаращенные глаза — прям очередной персонаж, удравший из мира аниме.

Правда вот смешного здесь мало, особенно если не сразу, но понимаешь: это же твоя мать!

А после всей этой ругани, нескончаемых хлопаний дверями, швыряний вещами и прочих унижений предстояло тащиться на улицу. Сквозь туман и холод. Минуя лица, которые не запоминаются, потому что нет в них ничего человеческого. Сторонясь притормаживающих автомобилей, внутри которых темные фигуры, масляно улыбаясь, зовут покататься... В общем, после всего этого, — до магазина, чтоб на оставшиеся деньги прикупить себе пива или вина, какой-нибудь прочей дряни, и пить, пить, пить... И так до утра. Свистнуть у матери из кармана сотню-другую, выбраться в подъезд и ждать, пока та не уберется на работу. И только после плестись домой — отсыпаться.

И ведь мать-то еще не в курсе, что Катю из института погнали.

«Естественно, — злобно думала Катя, — это ведь она у нас такой безумно-умный юрист! Все-то знает, все-то умеет!»

Сама же Катя в юриспруденции ничего не понимала, глупо таращилась на заумные статьи в кодексах и правовых актах, а мысли ее были где-то далеко в иных мирах — вне досягаемости материнского крика, осенней слякоти, унылых историй подруги и прочих неприглядных реалий жизни. Убежать! Вот чего Кате хотелось. Спрятаться внутри уютных фантазий японских или китайских мультипликаторов. Выйти прочь...

Аня же так и продолжала расхваливать своего нового хахаля, которому, по ее же собственному признанию, была совершенно не нужна. Писатель мол, рассказики какие-то там сочиняет, о жизни рассуждает, живет-де один, с кошкой, никого не любит и утверждает, будто любить не умеет вовсе. Скукотища! Даже нет, пошлятина! И словно не видела Аня, что Кате тошно уже от всего этого — устала, измаялась, хочет скорее избавиться от подруги и побыть в одиночестве, пока мать не приперлась. Хочет уткнуться в телевизор и постараться не вспоминать о реальном мире...

А потом что-то случилось. Глянула Катя на подругу, и зародилась в голове шальная мыслишка: что если связаться с этим «пейсателем»? посмотреть на сие чудо-юдо, запудрившее несчастную Анькину голову?

Тем же вечером, пережив очередной скандал, Катя заперлась у себя в комнате и залезла в интернет. Пара ничего не значащих фраз, деланые ужимки, постные заигрывания, а в ответ какие-то пространные рассуждения о жизни, мечтах, вселенной и тому подобное... — до чего же он оказался нудным! Не было в нем ничего такого, кроме странных фотографий в альбоме и непонятной манеры изъясняться.

И от этого Катино злорадство только усилилось.

Ближе к полуночи она бесшумно выскользнула из квартиры и отправилась на встречу. Оделась скромно. Прикупила в ларьке сигарет. Стояла у памятника Ленину и терпеливо ждала. Специально явилась пораньше: хотела проникнуться атмосферой опустевших улиц. Редкие машины — размалеванные кляксы света в тумане — расчерчивали серость дорог. Безрадостно мигали светофоры. Возле цветочного магазина жалобно мяукала взъерошенная кошка. В парке гоготала пьяная молодежь. А откуда-то издалека, сквозь вздохи остывающего, готовящегося ко сну, но вместе с тем страдающего хронической бессонницей города, доносилась едва различимая музыка. Ночная жизнь, о которой Катя знала лишь понаслышке. Размышления об этой недоступной жизни приводили ее к образам худеньких мальчиков с длинными челками и надменными лицами и расфуфыренных, разодетых, как дешевые проститутки, девочек, в чьих глазах коровья глупость тесно граничила с раздутой самооценкой.

«Совсем как у Ани», — подумала Катя, и от этой мысли сделалось как-то теплее. Хотя секундой позже стало невыносимо грустно, ведь Аня была единственной подругой, способной терпеть все ее выходки. Остальные давненько уже от Кати отказались. И счет здесь открыл отец, сбежавший одним весенним днем и прихвативший приличную сумму из семейной заначки.

С тех пор мать и понесло...

«Пейсатель» пришел с опозданием. Застенчиво улыбаясь, он с интересом разглядывал Катю. А Катя разглядывала его. И чего в нем такого? Среднего роста, плотного телосложения, мордашка, в принципе, симпатичная, но во взгляде не виделось никакого лукавства, тем более гениальности. Даже напротив — взгляд этот говорил о непробиваемой тупости его обладателя. Одет же «пейсатель» был слишком вычурно, отчего казался старше. Черное шерстяное пальто, криво повязанное кашне, брюки со стрелками и лакированные ботинки с острыми носами. Уже от одного только вида всей этой древности Катю начало подташнивать.

Украдкой «пейсатель» внимательно за ней наблюдал. Он много курил и галантно подносил ей зажигалку, когда она доставала сигарету. Еще он городил какую-то чепуху про Курильские острова, где жил когда-то, и про свою любовь к океану, делился воспоминаниями детства и с тоской в голосе задавался извечным вопросом: куда это самое детство уходит? В принципе, по ушам ездил складно. Порой в его речи даже проскальзывал мат, но «пейсатель» явно смущался своих ругательств и всякий раз извинялся. Да и вообще, был весь из себя такой воспитанный, что Кате жуть как хотелось плюнуть в него и во всю эту его показушную культурность. Чувственность, видите ли, изображал. Грустил из-за одиночества, которое сам же пропагандировал. Вздыхал по некой мифической родственной душе, которую-де тщетно пытался разыскать. Ну-ну. Вот на это и клюнула Аня, как и — в чем Катя нисколько не сомневалась — еще с десяток таких же простушек, жаждущих странно-трагической любви, что обязательно должна быть связана с болью утраты, дыханием прошлого и безнадегой, поджидающей в будущем. Романтика, блин.

«Наверное, — злорадствовала Катя, — на конвейере по производству людей имеется специальное отделение, где штампуют таких вот, как этот: горе-писателей и горе-художников — все эти бесполезные творческие натуры, от которых тянет зевать».

После часа бесцельных шатаний по ночным, растворенным в белесой мути, улочкам, Катя вдруг поняла, что озябла. Она некоторое время раздумывала, а потом спросила «пейсателя» в лоб: долго ли он собирается ее морозить? может, наконец, уже пригласит в гости? Он никак не отреагировал на этот вопрос, лишь слегка дрогнули в ухмылке его пухлые губы. И вот они уже шли через какие-то дворы, заполоненные тьмой и туманом, тусклым светом в окнах и воем собак, а еще воркованием трясущихся от холода парочек, лишенных угла, где те смогли бы обрести уединение.

Мужчин у Кати никогда не было. Были какие-то мальчики, с которыми что-то могло получиться, но все неизменно заканчивалось ничем. И потому, шагая по блестящему от влаги асфальту, она размышляла о правильности своего поступка и о возможных его последствиях. И лишь отсутствие всякого желания возвращаться домой — к надрывному храпу матери и мультфильмам по телевизору — не позволило ей сию же минуту сбежать.

Жил «пейсатель» скромно, в убогой двухкомнатной квартирке с поблекшими обоями и минимумом мебели. Все так, как рассказывала Аня. Кошка оказалась обычной дворнягой — ни породы, ни оригинального окраса. Кофе с молоком. Зато умные янтарные глаза. Тихий и ласковый зверь. Но Катю так и подбивало выждать, когда «пейсатель» отвернется, и отвесить хорошенького пинка этой хвостатой скотине. С детства не любила всякую домашнюю живность. Возможно, еще и потому, что родители наотрез отказались кого бы то ни было заводить. Ни собак, ни кошек, ни рыбок в аквариуме. Даже хомячка вышвырнули в мусоропровод — в тот же день, как маленькая Катя принесла его из детского сада, где зверька ей подарила воспитательница.

«Пейсатель» усадил Катю на потрепанный диван, заварил чаю.

Поначалу Катя дичилась: внимательно следила за каждым словом, движением, упорно пыталась отыскать скрытый намек или какую-нибудь угрозу. Боялась и ждала, что, того и гляди, «пейсатель» бросится на нее с яростным криком и цепкими пальцами примется срывать с нее одежду.

Но «пейсатель» вел себя смирно, улыбался, иногда даже посмеивался — вполне искренне, как отметила Катя. Попыхивая сигаретой, он несколько раз уходил на кухню и возвращался со свежезаваренным чаем, при этом ничего от Кати не требуя. Комнату наполняла едва слышная убаюкивающая музыка. Табачный дым густился под потолком, а за окном вихрилась тьма. В какой-то момент стало накрапывать, и Катя вдруг обнаружила, что, несмотря на все ее предубеждение, несмотря на ее отношение к «пейсателю», в его нелепой квартирке она чувствует себя спокойно, даже уютно. Такого она не испытывала уже очень давно. Правильнее сказать, такого она не испытывала практически никогда. Только если напившись, когда мать уходила на работу... — но это было жалкой пародией на ту умиротворенность, что теперь разливалась внутри.

Может, именно это и привлекло Аню?..

Так, сама того не заметив, Катя уснула. Проснувшись — буквально выскочив из сна — она обнаружила, что лежит все на том же диване, укутанная большим шерстяным пледом, а за окном все та же туманная ночь. Было тихо и темно, лишь одинокий луч света проникал в коридор из соседней комнаты. Кате сделалось как-то неловко, даже противно. Откинув плед, она слезла с дивана и поежилась, хотя в квартирке было довольно-таки тепло — работал обогреватель. Ничего не понимая, она удивленно хлопала ресницами, ощущая, как где-то в груди зреет что-то наподобие стыда. Прямо как в тот раз, когда впервые включила запрещенные отцовские видеокассеты (ныне они все валялись в ее комнате под кроватью, выкинуть их она не могла, а надобности в них уже не было — интернет предоставлял куда больше возможностей).

Стряхнув наваждение, Катя прокралась к соседней комнате и заглянула внутрь. «Пейсатель» лежал на кровати и читал книгу некоего Говорухина, называлась которая «Прозрачные леса под Люксембургом». Ни имя автора, ни название книги Кате ничего не сказали. Сама же она молча смотрела на мужчину, раздумывая, как поступить дальше: окликнуть его или попробовать незаметно уйти...

В этот момент он повернулся и что-то пробормотал. Катя не расслышала. Явилась кошка и, свернувшись калачиком, мирно улеглась у него в ногах. «Пейсатель» отложил книгу, и минуту они с Катей молча рассматривали друг друга. Затем, набравшись храбрости, она щелкнула выключателем и велела ему пододвинуться. Не раздеваясь, легла на кровать, укрылась одеялом и повернулась к «пейсателю» спиной. Немного посидев, он все так же молча пристроился рядом и осторожно обнял ее.

Катя вглядывалась во мрак комнаты, чувствуя, как учащенно колотится ее сердце, и постоянно спрашивая себя: что же, черт возьми, она вытворяет? Она ждала, когда уже он полезет к ней со своими требованиями плоти — тем более после такого провокационного действия с ее стороны! Ее перепуганное девичье воображение рисовало лоснящиеся, застывшие в немом крике лица и обляпанные жиром пальцы, норовившие забраться под кофту или, того хуже, под юбку. Катя видела волосатые ноги и животы, дряблые задницы, крупные соски на обвислой мужской груди, следы шрамов и выцветшие наколки. Нечто ужасное, скрытое в кучерявых зарослях, — образ, отпечатанный в сознании после многочасовых просмотров и пересмотров отцовских кассет, после интернета, где за несколько кликов мышкой можно было отыскать любые извращения, все, что душе угодно...

Но «пейсатель» лишь осторожно коснулся губами ее затылка, после чего словно бы утратил к ней всякий интерес, стал неподвижен. Еще какое-то время спустя его дыхание изменилось, выровнялось, и Катя поняла, что он уснул.

Она находилась в чужой квартире и лежала на чужой кровати с мужчиной, который ее раздражал, был непонятен ей, но... рядом с которым она чувствовала определенный комфорт. Спокойствие, потерянное однажды, и которое она даже не мечтала вернуть. Не стоило забывать и о том, что это вроде как был мужчина ее единственной подруги. О чем Катя, однако, старалась не думать.

Она смотрела в стену, слушая, как посапывает «пейсатель», и как довольно урчит разбуженная звуками со двора кошка. А ночь медленно ползла по улицам города, постепенно покидая его...

Наступал новый день.