Про Евгения Яновича, который очень любил инжир

Чем больше и чётче на экране терминала становился голубой шарик планеты Мойра, тем радостней сияло лицо нервно ёрзавшего в кресле Евгения Яновича Аполлонова. Казалось, его улыбка вот-вот соединит висячим мостиком раскрасневшиеся от возбуждения уши, а искры, пляшущие в глазах, выпрыгнут на приборную панель и закоротят оборудование. Ведь с каждой секундой не только корабль приближался к Мойре, но и Евгений Янович – к столь долгожданному отпуску.

Впрочем, называть Мойру, вращавшуюся вместе с десятком безымянных спутников вокруг Гаммы Цефея A b, планетой – было лукавством. Но как звучало – моя планета! «Мой спутник» и «моя планета-карлик» такого эффекта не произведут. И плевать, что знал о её существовании лишь сам Аполлонов: хвастаться о собственности космического масштаба было приятно и перед самим собой.

Их знакомство напоминало сказочную историю любви: принц-Аполлонов, искавший по всему свету ту, единственную, виденную лишь однажды во сне; и Мойра – бедная падчерица, спрятанная там, где никто и не стал бы искать – в тени огромной мачехи и более ярких сводных сестёр. Свело их провидение – незамеченный научным сообществом отчёт о возможном существовании ещё одного спутника у первой в истории открытой и самой изученной экзопланеты. Но кому это было интересно, когда каждый день становились известны сотни и сотни новых безжизненных каменюк и газовых шаров – тут, там, всюду.  А вот Евгений Янович за эти несколько пропущенных мимо учёных глаз строк зацепился. Продал почти всё, что имел, обретя взамен сомнительного качества корабль, названный им с горькой усмешкой «Лошариком». Отправился, по сути, туда – не знаю куда, чтобы найти то – не знаю что. И, рискуя остаться ни с чем, обрёл всё.

– Не могу поверить! – плакал он от счастья, лёжа на песчаном берегу, когда тёплые волны незнакомого океана ласкали его ноги. – Я нашёл тебя! Мой рай! Мой рай, мой рай, мой рай…

Первый тычок пальцем в бесконечное небо – и в яблочко. Это сложно было назвать фантастическим везением. Здесь подходило лишь одно слово – Чудо. Маленькая обитаемая копия Земли  – и вся она его, Аполлонова, превратившегося из принца в царя этого мира.

Евгений Янович провёл на Мойре полгода, наслаждаясь уединением и знакомством с непознанным. Он давал имена морям и континентам, изучал богатую флору и молодую земноводную фауну, встречал двойные рассветы и любовался штормами на газовом гиганте, безвкусно прозванном им Новым Юпитером. Но ресурсы «Лошарика» кончались, и когда встал выбор – остаться здесь навсегда или вернуться на Землю, в надежде когда-нибудь очутиться в раю снова, – страх перед зубной болью и смертью в одиночестве одержал верх.

И вот, Евгений Янович Аполлонов, рядовой клерк в совсем нерядовой транс-корпорации и, по совместительству, хранитель величайшей тайны во Вселенной, после четырёх лет накопительства и сидения на хлебе и воде приближался к Мойре в шестой раз. Каждую пятилетку он уходил в годовой неоплачиваемый отпуск, половину из которого занимал туда-обратный путь, и отправлялся Домой. И каждый раз, оказываясь здесь, он не мог этот Дом узнать.

Аполлонов не знал причины – были то какие-то пространственно-временные искажения, ускоренные эволюционные процессы или божественное вмешательство, но за четыре года отсутствия владельца на Мойре сменялись целые эпохи. Казалось, что один день для Аполлонова на Земле был равен местной тысяче лет. Соединялись и вновь расползались в разные стороны материки, исчезали знакомые земноводные и появлялись новые рептилии и птицы. А в четвёртый прилёт Мойра холодно поприветствовала своего хозяина всепланетным оледенением, поэтому теперь Аполлонов всегда имел на «Лошарике» всё для зимнего отдыха. Каждый новый визит был полон сюрпризов, именно поэтому Евгений Янович так волновался и в этот раз.

Чтобы побороть беспокойство, Аполлонов встал с кресла, размял онемевшие ноги, прошёл к холодильнику и достал оттуда то, ради чего – как он порой шутил сам с собой – был готов летать на Мойру, даже если бы там больше ничего не жило и не росло: плод инжира. По правде говоря, называл Евгений Янович этот фрукт, овощ или ягоду инжиром просто потому, что в какой-то момент у него кончилось воображение для раздачи новых имён всему и вся. Главное, плод походил на инжир внешне, а вот на вкус… Приди Аполлонову в голову поделиться с кем-нибудь своим секретом, он всё равно бы не сумел описать то блаженство, которое испытывали его органы чувств, вкушая этот неописуемый дар свыше. Соприкасаясь с Аполлоновскими вкусовыми сосочками, инжир взрывался вкусовой бомбой так ярко, что слова «сладость», «кислость» и даже никому непонятное «умами», не могли и близко дать понять, что на самом деле творилось во рту, голове и сердце впитывавшего в себя это нектароподобное сокровище. Однажды Евгению Яновичу даже пришлось насильно выпроваживать из своих мыслей совсем уж неправильный вопрос: что бы он выбрал – снова увидеть своих детей или съесть хотя бы ещё одну смоковную долечку?

Он вернулся в кресло, закрыл глаза, положил кусочек инжира в рот и заблаженствовал.

 

***

 

Местом посадки Аполлонов выбрал живописный зелёный полуостров, который отсекали от материка две могучие реки. Ни самого материка, ни этих рек на картах с прошлого посещения не значилось, но Евгений Янович к этому уже привык.

Пока системы «Лошарика» разбивали лагерь, хозяин планеты, вооружившись на всякий случай винтовкой, поднялся на небольшую гору, окинул взглядом неузнаваемый, но такой родной мир и с улыбкой самого счастливого на свете дурака закурил. Аполлонов наслаждался тёплым тропическим ветром, треплющим его так скоро редеющие и седеющие остатки шевелюры. Слушал неслыханные никем, кроме него, песни таинственных птиц. «Вероятнее всего, всё же птиц, да», – уточнил он для себя. Наблюдал, как над рекой кружит четырёхкрылое нечто, высматривающее в бурной воде свою жертву.

– Тебя я, пташка, назову чайкой! – громко провозгласил Евгений Янович, выпуская сигаретный дым в не слышавший о вреде курения кристально-чистый воздух.

Чайка, тем временем, что-то заметила, издала низкий трубный вой, похожий на гудок древнего паровоза, и бросилась в воду, взмыв через несколько мгновений в воздух с какой-то несколькометровой глистой в клюве.

– Нарекаю тебя, рыбонька, карасём, – сказал Аполлонов, отмахнулся от назойливо жужжащей мухи, бросил бычок в траву и заботливо его притоптал.

 

***

 

На Мойре изменилось всё.

Поэтому трудно описать испытанный Евгением Яновичем восторг, когда запущенный пять месяцев назад дрон, наконец вернулся и осчастливил его вестью, что инжир по-прежнему жив, хоть и растёт больше не целыми лесами, а небольшими рощицами.  А на Аполлоновском полуострове, судя по всему, инжир вообще представлен лишь одним деревом в ста с небольшим километрах от лагеря.

В шестой раз искупавшийся во всех морях, в шестой раз покоривший все самые высокие вершины, в шестой раз оставивший нерукотворный памятник на каждом из континентов Евгений Янович, исполнивший все свои накопившиеся за годы хотелки, без раздумий принялся готовиться к небольшому путешествию. Осмотрел палатку, проверил не отсырел ли порох в пороховницах и не разучился ли он стрелять из винтовки, зарядил аэроцикл «Урал», прочитал инструкцию к новомодным многофункциональным очкам, приготовил доставшееся от бабушки лукошко из ивовой лозы. Перед отлётом он забьёт инжиром весь багажный отсек «Лошарика», а пока ему хватит и этого – удовольствие нужно смаковать и растягивать.

Рассовав всё необходимое по седельным сумкам, Евгений Янович перекурил, отправил мощным щелчком окурок в затейливо звенящий неподалёку ручеёк, прихлопнул шерудившую лапками на спидометре «Урала» муху и завёл мотор.

 

***

 

Счастливый Аполлонов лежал в траве под деревом, улыбался и лениво шарил сквозь листья глазами по пурпурно-синему небу, пытаясь найти среди мириад звёзд ту, вокруг которой на несущемся сквозь пространство и время каменном шарике жили люди, знавшие его и любившие.

«Подумать только, – размышлял Евгений Янович, – ещё пятьдесят лет назад такой полёт от Солнца к созвездию Цефея занял бы у меня двадцать четыре года. И это был бы полёт в один конец, потому что на земле за это время прошло бы уже несколько миллионов лет. Как удивительно, что наука, словно мальчишка, бегущий по лестнице и перепрыгивающий через несколько ступенек сразу, так быстро и дерзко шагнула вперёд, подарив нам всем такую невероятную вещь, как…»

В нескольких метрах от Аполлонова хрустнула ветка. Мысль его оборвалась, а сам он резко сел, схватился за винтовку и, прислушиваясь, заозирался по сторонам.

«Чёрт, чёрт, чёрт! – думал он, выискивая глазами среди темноты обступавших его деревьев и кустов угрозу. – Только не лев, только не лев… И не панда! Почему я вообще назвал эту тварь пандой? У неё от милого мишки только синяки вокруг глаз, не больше. Подожди-ка. А крыхтепокстикусы же вымерли? Должны были, да… Крыхтепокстикусы. Да уж. Такой себе из меня зверюшконазыватель, конечно. Хрен выговоришь…»

Аполлонов аккуратно встал, снял винтовку с предохранителя и тихонько стукнул пальцем по дужке очков.

«Так… Оптическое увеличение, не то. Повышенная контрастность изображения… Сепия… Бляха-муха, зачем в таких очках сепия? Вот, ночное видение, наконец!»

На секунду Евгений Янович почувствовал себя то ли очутившейся в самом сердце Изумрудного Города маленькой девочкой из Техаса, то ли оппозиционным политиком, в лицо которому только что плеснули зелёнкой – настолько резко преобразился, благодаря очкам, мир вокруг него. И пусть цвета стали максимально неестественными, теперь Аполлонов видел всё вокруг, как днём.

«Ничего… Ничего… Дерево… Игра света и тени… Ничего… Ё-моё, да быть не может!..»

Аполлонов замер. Прячась за листвой, на него, высунувшись из-за дерева, испуганно смотрела она. Почему «она» – Аполлонов не знал, но чувствовал, что ощупывает его взгляд именно женский. Она стояла на двух ногах, прижавшись к стволу безымянного дерева, и напряжённо держала в маленькой волосатой ручонке камень.

– Разумная… – поражённо прошептал Евгений Янович, – По глазёнкам вижу – разумная…

Он сделал осторожный шаг вперёд. Она напряглась. Где-то вдали паровозным гудком пробасила чайка.

– Эй! Привет, хорошая моя! – окликнул Аполлонов таинственную незнакомку, а после зачем-то позвал её по-английски, хоть и понимал головой, что вряд ли она говорит на языке интернационального общения. – Хэлло, диар френд!

«Диар френд» сделала шаг назад, и хвост её нервно задрожал.

– Тише, тише! – попытался успокоить её Евгений Янович. – Я с миром пришёл. Вот, смотри, – он, без резких движений наклонился, положил винтовку на траву, медленно выпрямился и поднял руки. – Я хороший. Женя зовут. Же. Ня. Друг. Друг, – и ткнул указательным пальцем себе в грудь.

Ей явно было страшно, но, вместе с тем, и страшно интересно.

– Же-е-е-ня, – повторил Аполлонов, продолжая тыкать в себя пальцем, и сделал ещё шажок. – Друг. Брат. Свой.

Она осторожно ступила навстречу.

– С Земли прилетел. Издалека-далёка. Отдохнуть. Люблю это место. Мо-о-о-йра.

Аполлонов развёл руки, объясняя новой подруге, где она живёт. Та наклонила голову, показала зажатый в руке камень, отбросила в сторону и произнесла:

– Йоу.

«Батюшки», – подумал про себя Аполлонов, но вслух ответил:

– Йоу. Женя, – он в очередной раз ткнул пальцем себе в грудь, а потом им же указал на неё, – Как тебя зовут?

Она задумалась. Снова наклонила голову. А после поднесла обе руки к груди и произнесла:

– Шмихавах.

– Шмихавах… – повторил за ней Евгений Янович. Ему безумно хотелось рассмотреть её поближе, быть может даже прикоснуться, но Аполлонов понимал – она боится. Не зная, что предпринять, он огляделся по сторонам и решил поделиться с новой знакомой тем, что любил, возможно, больше всего на свете. Он протянул руку к низко свесившейся ветви инжирного дерева, сорвал последний висящий там плод и протянул в её сторону.

– Смотри. Это вкусно. Ты пробовала? Попробуй, Шмихавах. Это – инжир. Ин-жир. Смоква. Фига. Будешь фигу? На! Держи.

Она напряжённо смотрела то на Аполлонова, то на инжир в его руке. «Возможно, боялась раньше попробовать, вдруг пропоносит», – подумал Евгений Янович, и зажестикулировал с новой силой.

– Вкусно, очень вкусно! М-м-м-м! – он заводил рукой по животу и зажмурился. – Попробуй, Шмихавах, обалдеешь. Я их тоннами могу есть. Очень вкусно! М-м-м-м!

Она нерешительно шагнула вперёд. Ещё шажок. Ещё. Оказавшись совсем рядом она напряжённо просверлила взглядом инжир, а затем посмотрела прямо в глаза Аполлонову. И тот едва не ахнул. Таких чистых, невинных, простых и настоящих глаз Евгений Янович не видел никогда в жизни. Из них на него смотрел кто-то настолько наивный и настолько живой, что внутри у Аполлонова всё скукожилось от чувства, что он может как-то осквернить, обидеть, испортить это существо. Он хотел уже было убрать руку, но Шмихавах аккуратно обвила инжир хвостом и поднесла к лицу.

Она замерла. Замер и Аполлонов.

– Кушай, – наконец произнёс он. – Вкусно. Ты просто ошалеешь.

И он прижал ко рту ладонь, изображая, будто ест воображаемый плод.

Шмихавах сомневалась. Наклонила голову влево. Вправо. Наконец, закрыв глаза, сделала первый укус и спустя мгновение задрожала.

Аполлонов улыбнулся, наблюдая как по её лицу расползается блаженная улыбка. Прожевав, она хотела укусить инжир снова, но внезапная вспышка на небе и последовавший за ней оглушающий раскат грома, напугал её и, не успел ослеплённый молнией Евгений Янович ничего и сообразить, как Шмихавах скрылась за деревьями.

– Постой! – растерянно позвал он её. – Пожалуйста, подожди! Шмихавах! Шмихавах!

Но небесный грохот заглушил его крики.

 

***

 

Евгений Янович лежал в палатке и не переставая ворочался. Ливень уже прошёл, и Аполлонов прислушивался ко всем звукам, что издавал окружавший его ночной лес. Звон падающих с ветвей капель, шорохи выползавших из укрытий зверьков, крики птиц, раздражающее жужжание прошмыгнувшей в палатку мухи. В какой-то момент Аполлонову показалось, что где-то вдалеке он услышал тяжёлые шаги, кого-то необъяснимо большого и сильного, искавшего что-то или кого-то среди деревьев, а после – вопрошающий голос, полный печали и боли.

«Глупости… – подумал Евгений Янович, погружаясь в сон. – Не может такого быть. Устал просто. И напереживался. Глупости это всё… Глупости…»

 

***

 

Покидал Мойру Аполлонов, как и всегда, загрузив «Лошарика» доверху душистыми инжирными плодами, а душу вселенской тоской. Сколько он не искал – ни с помощью дрона, ни своими силами, – он так и не смог больше найти следов таинственной Шмихавах или её сородичей, будто её никогда и не существовало.

Голубой шарик Мойры на экране терминала становился всё меньше, и Евгений Янович едва сдерживался, чтобы не заплакать. В этот раз улетать было в тысячу раз тяжелее обычного. Чтобы отвлечься и успокоиться, он встал, подошёл к холодильнику и достал оттуда то, ради чего прежде готов был возвращаться на Мойру снова и снова. Но, сделав укус, Аполлонов понял, что инжир этот его почему-то больше не радует.

Он, бросив проклятый плод на пол, изо всех сил ударил кулаком по приборной панели. Двери грузового отсека открылись, и миллионы смокв хлынули в черноту космоса, смешавшись с крошечными белыми точками звёзд.

Аполлонов понял: ведомо или неведомо, что-то он сделал не так. Он что-то явно сломал. Испортил. Убил.

И в этот момент сердце его сжалось, потому что он почувствовал: вернувшись сюда в следующий раз, никакого рая здесь он больше не найдёт.

И каким-то образом исправить или починить этот мир Евгений Янович никак и никогда не сможет.

Антоша Думмкопф: Про Евгения Яновича, который очень любил инжир