В начале было слово

В начале этой истории было слово. И слово это было убого. И слово было «ЛОХ».

Красовалось это оскорбительное трёхбуквие на плавно переходящем в лысину высоком лбу сорокалетнего  Никиты Шорикова, и написано оно было чёрным и несмываемым маркером. Опершись на раковину, Никита всматривался в своё отражение в зеркале. От гнева вены его вздувались, желваки гуляли, а в горле бурлил, готовясь вырваться на волю, полный негодования рык. Никита написал СМС Серёге Красильникову, своему коллеге, что приболел, а затем вышел из ванной и стремительно зашагал по скрипящему паркету коридора.

– Сами вы лохи! – прогаркал Никита, ворвавшись на кухню. Он обвёл уничтожающим  взглядом своё сидевшее за завтрачным столом семейство. Какая это боль – знать, что каждый из них способен на такую гадость! У всех без исключения смотревших на него был мотив.

Взять дражайшую супругу Никиты – некогда прекрасную Елену, которую он ласково звал рыбонькой, не уточняя, что в зависимости от её настроения – это либо рыба-пила, либо рыба-капля. С возрастом же Елена вовсе всё больше походила лицом на рыбу-хек. Буквально вчера у Никиты с супругой произошёл внеочередной конфликт. Июль только начался, а пара обменивалась взаимными оскорблениями уже шестой раз за месяц, опережая все планы и нормативы. Вот и вчера совершенно обычный предсонный разговор ни о чём незаметно перетёк в выкрикивание дуэтом слов, едва балансировавших на грани между морально допустимыми и теми, которыми обычно в сёлах клянут поджигателей лесов. И самое мягкое вчерашнее обращение Елены к супругу сейчас красовалось у Никиты на лбу.

Или  милые детки. Двенадцатилетний Олежка и четырнадцатилетняя Сонечка, которых Никите  всем сердцем хотелось звать солнышками и ангелочками, но всуе приходилось костерить оглоедами и микрогнидами. Все в мать, гадёныши, и, наверняка, из хорошего своему папке желали только ладно сбитый гроб. Но желательно, чтобы гроб этот был, всё же, подешевле.

Соня находилась в том возрасте, когда думать получалось только о Тик-Токах, корейских молодёжных вокально-инструментальных ансамблях и мальчиках. Мальчики-ровесники же до девочек ещё не дозрели, совсем ими не интересовались и, в качестве опознавательного знака, показывавшего всё презрение к девичьему полу, носили отвратительные жиденькие усики. Поэтому Соне приходилось думать о юношах постарше. С одним таким, обнимавшим Соню у подъезда, на днях и познакомился Никита. Был этот молодой человек подозрительно бородат и ещё более подозрительно нерусск.

– А ну пошли домой, – рявкнул Никита в тот день, затягивая за руку дочь в подъезд.

– Па, ты чё делаешь?! – возмущалась брыкающаяся Соня, – Ты чего меня перед Мурадом позоришь?

– Твоему Мураду сколько лет?

– Четырнадцать.

Никита ахнул от возмутительно наглой лжи.

– У твоего шкета четырнадцатилетнего борода гуще, чем у меня!

Соня скривилась.

– У него и машина лучше, чем у тебя. И он гораздо богаче тебя. Потому что он настоящий мужчина, а ты просто лох, который меня перед всеми позорит!

Просто. Лох. Вот так и падает мужская самооценка, когда в глазах своей дочери ты не больше, чем просто лох.

Олежка? С ним всё проще. Мальчишка он был тихий и спокойный. Правда, только когда не играл в свои сомнительные игры. Во время сетевых баталий из комнаты его постоянно лилась отборная ругань, и ломающийся голосок мальчика истерично пищал что-то об обоссанных лохах и о свиданиях с чьими-то матерями. С папой же Олежка никогда не ругался, потому что они почти никогда и не разговаривали. Всё их общение заключалось в обоюдных приветах и дежурных разговорах об успехах в школе и на полях онлайн-сражений.

Однако на той неделе между отцом и сыном всё же произошёл неприятный разговор. Олежка умолял отца купить ему за тысячу рублей новый плащ для его виртуального героя. Никита же ответил, что ещё не настолько сошёл с ума, чтобы платить за нарисованную одежду для орков, эльфов или любой другой компьютерной бесовщины. Олежка не ругался, не топал ногами, не валялся в припадке. Он только тихо ответил, что всё ему ясно и всё ему понятно. Но, как известно, в тихом омуте…

Последней подозреваемой была тёща Никиты, Генриетта Карловна. Тучная женщина, неизменно облачённая в некогда разноцветный засаленный халат. Урождённая южноуральская немка с раскосыми казахскими глазами, Генриетта Карловна постоянно кичилась своим сомнительным германским происхождением и русского до глубины души Никиту презирала. Но блицкригом на него не шла, ненавидя и гадя исподтишка.

Никита когда-то думал, что все анекдоты про тёщ – это стереотипы и небывальщина. Но его вторая Mutti будто трансформировала саму реальность вокруг себя, превращая жизнь мужчины в бесконечно грустный анекдот из газеты «Тёщин язык».

– Пап, – заговорил Олежка, внимательно вглядываясь в лицо отца, – а ты видел, что у тебя на лбу…

– Да уж видел, сы́ночка, видел, – скривился в улыбке Никита. – И решил заглянуть вот к вам, посмеяться вместе над нелепицей эдакой, да заодно узнать: какая из вас падаль это сделала?

Сидящие за столом переглянулись между собой, пытаясь увидеть в глазах друг друга чувство вины или мелькнувшую на секунду смешинку. Соня положила ложку в тарелку с кашей и, будто про себя, но достаточно слышно для остальных, проговорила:

– Сам напился опять, наверное, и нарисовал. А щас ищет…

– Софи́, – ответила ей Генриетта Карловна, – ну что ты такое говорить? Твой Vati уже месяц как штопанный.

– Не штопанный, а зашитый, мама, – терпеливо и почти без капли злости, выдавил из себя Никита.

Генриетта Карловна ядовито улыбнулась, протёрла уголки арийских губищ салфеткой и извинилась:

– Entschuldigung, Никита́. Совсем забыть это слово.

– Никит, ты правда думаешь это сделал кто-то из нас? – спросила Елена супруга. – Но кто?

– О-о-о! Я тебя скажу, кто! – Никита нагнулся, облокотился на стол и поднёс своё лицо почти вплотную к лицу жены. – Ты, вот кто! – воскликнул он и напряженно вгляделся в глаза Елены, но та только недоуменно подняла бровь и отодвинулась от мужа.

Ничего не заметив, Никита снова выпрямился.

– Или ты! – крикнул он, указывая пальцем на сына, и попытался увидеть малейшее изменение в его лице. – Или ты! – перевёл он палец на Соню. Ничего. – Или вы, мама!

Генриетта Карловна вознегодовала и закудахтала:

– Oh, Gott! Никита́, как вы можете?! Я слишком пожилой женщина, чтобы заниматься такой ерундой!

– Да какой «пожилой»?! – разразился в ответ Никита – Вы даже не на пенсии ещё! Вы просто… – «…просиживаете у нас тут жопу и жрёте за наш счёт», – хотел было сказать он, но остановился. – Вы просто одна из подозреваемых. А сейчас слушайте внимательно. Все ваши занятия, до окончания расследования, отменяются: школы, работы, сериалы про ментов, – семья зароптала, но Никита продолжал, – Я поговорю с каждым из вас по отдельности. А сейчас – никаких разговоров между собой, встали из-за стола и разошлись по своим комнатам. Встали, я говорю! И разошлись!

Заскрипели по линолеуму ножки отодвигающихся стульев. Дети и тёща вышли из кухни, и каждый отправился в свою камеру временного содержания: Олежка в компьютерный салон; Соня в поп-святилище, стены которого были обиты иконами деволиких корейских мальчиков; а Генриетта Карловна в большую комнату к большому телевизору. С Никитой осталась одна Елена, думающая, куда бы пойти ей.

– Кхм… – прокашлялась она, – А моя комната это…

– Кухня. Послушай, Лен…

– Кухня – моя комната? Вот-те нате! – перебила его супруга и возмущённо воткнула руки в боки. – Я, Никиша, между прочим, женщина, а не посудомойка!

– Господи… Да женщина ты, женщина! – Никита потёр глаза. Он уже устал, хотя день ещё не успел и начаться. – И посудомойка у нас есть, а вот комнат на всех нет. Лен, послушай.

Мужчина нахмурился, пытаясь вспомнить, что обычно спрашивали у подозреваемых в «Убойной силе», «Коломбо» и «Глухаре».

– Начнём вот с чего. Где ты была сегодня с двенадцати ноль-ноль по семь ноль-ноль утра?

Елена хмыкнула.

– Далеко пойдёшь, Эркюль. Встречный вопрос: а где был в это время ты?

– Что? – удивился Никита, внезапно сменивший роль с дознавателя на дознаваемого, – Что за вопросы, Лен? Спал я.

– Вот и я спала, Никишенька. Спросишь где? Примерно в десяти сантиметрах от тебя. Есть ли люди, которые могут это подтвердить? – Елена наиграно вздохнула, – Эх, обычно полная спальня народа, но сегодня – как назло! – ни одного свидетеля.  А, нет, подожди, – она ещё более наигранно изобразила на лице мучительные попытки что-то вспомнить. – Был один свидетель. Вставал ночью поссать минимум два раза. Потом обратно ложился. И кряхтел, ворочаясь.

Никита подавлено рассматривал стол и на секунду даже почувствовал себя виноватым. А Елена продолжала:

– Слышала ли я что-нибудь? Нет. Видела ли? Тоже нет. Сделала ли это я? Разумеется, тоже нет. Всё? Могу я доесть свою кашу и помыть за всеми посуду?

Чувствующий себя униженным Никита пробурчал что-то вроде «да, конечно…» и собирался уже покинуть кухню, но вдруг сказал:

– Лен, а дай свой телефон.

Женщина замерла.

– Зачем? Не дам.

Он протянул руку и повторил.

– Дай мне свой телефон.

– Что ты там собрался искать? Ты думаешь, я тебя сфотографировала, чтобы в интернет выложить? Делать мне нечего.

Елена неестественно засмеялась.

– Дай. Сюда. Телефон.

Она на секунду задумалась, но потом всё же отдала супругу мобильный.

– Пароль введи, – попросил Никита.

«1. 9. 8. 8» – набрала комбинацию Елена. Год её рождения.

– Мог бы и сам догадаться, Эраст, – холодно и чуть ли не презрительно сказала она.

– Кто? – спросил Никита и поднял взгляд с телефона на жену.

– Эраст. Фандорин. Сыщик такой. Не важно.

Никита вернул своё внимание к телефону. Что конкретно нужно искать он понятия не имел, поэтому сделал первое, что пришло в голову – зашёл в СМС. Сообщения от Олежки, Сони, мобильного оператора, Лениной подруги, «Юли Ноготочки», с номера 900,. Ничего интересного. Мельком пробежался по беседам в ВК – подруги, коллеги, дети. Фотографии – счётчики, дети, цветы, скриншоты. Никита протянул телефон обратно жене, но тот завибрировал, и в последний момент мужчина увидел вверху экрана СМС от незнакомого номера с текстом «и я тебя».

– Что «и я тебя»? – спросил Никита. Виду он не подал, бросаться на пол за внезапно рухнувшим сердцем тоже не стал. Он давно всё это подозревал – здесь не нужно быть Шерлоком Холмсом, Васей Роговым или другим великим детективом.

– А? – переспросила Елена, убирая телефон в карман.

– Сообщение пришло. «И я тебя». Что «и я тебя»?

– А, это. Это, ну, коллега. Я ей сказала, что подменю ее, когда понадобится. И вот она написала, что она потом тоже меня подметит.

Никита улыбнулся. Сжал кулаки. Вышел в коридор.

Лох. Лох и есть. Можно ли наказывать людей за правду? Штрафовать водителя за надпись «Такси» на дверях? Военных за погоны? Вот и тут – лох, подписанный. Не хватает инвентаризационного номера – Лох №1.

Он, не стуча, открыл дверь в комнату сына, и тот резко выключил какой-то мультфильм с осьминожьими щупальцами и переключил экран на игру.

– Что, сынок, выигрываешь? – спросил Никита, присаживаясь на угол кровати, стоявшей рядом со столом. Он понятия не имел, во что сын играет – сам он такими вещами давно не интересовался, однако разговор нужно было как-то начать.

– Пап, это главное меню. Тут нельзя выиграть.

Никита хмыкнул – таким мелким позором его уже не кольнёшь.

– Слушай, мне кажется, или у тебя в комнате что-то изменилось? Монитор у тебя всегда такой огромный был?

– Ну… Э-э-э… Да, – ответил Олег и стал водить мышкой по главному меню.

– Ладно. Неважно. Олеж, ты мне скажи: зачем ты это написал? – спросил он и ткнул пальцем себе в лоб.

– Это не я, – сказал мальчик и уставился в монитор.

– Не умеешь врать – не ври. А если уж так хочется, то хотя бы глаза не отводи.

– Да не вру я, пап.

Щёки Олежки зарумянились.

– Олеж, у нас паркет в коридоре так скрипит, что я просыпаюсь, когда твоя бабушка крадётся в ночи на кухню жрать наши котлеты. Единственный, под кем он не так скрипит, это ты. Потому что ты дистрофик и не ешь ни хрена пищу человечью. А ещё ты не читаешь книжки, в частности детективы. Поэтому я совсем не удивлюсь, если своё орудие убийства ты у себя и спрятал.

– Да какое орудие убийства, пап? Никто же не умер! – сказал мальчик, удивлённо посмотрев на папу.

– О-о-о, ещё не вечер! – сказал Никита и стал обыскивать комнату сына. Шкаф для белья с кучей футболок, трусов, кофт. Книжный шкаф, на котором из книг – лишь учебники, всё остальное место занимали фигурки игровых персонажей. Под кроватью – пыльная гитара и какой-то слишком уж твёрдый, как камень, носок, который Никита брезгливо вернул на место.

Щёки Олежки уже пылали.

Ящики стола  – тетради, пачка бумаги, спутанные провода. Маркер. Чёрный. Перманентный.

– Господи, какая же стыдоба! – воскликнул Никита, – Какой же у меня тупой ребёнок! Да выкинул бы его в окно, господи! Зарыл в горшок с цветами! В мусорку просто засунул, в конце концов! Просто положил к себе в ящик! Господи…

– Пап! Это не я! – пытался оправдаться Олежка. – Мне подкинули!

– Подкинули… – горько повторил Никита, – Менты подставить хотели? Сиди здесь, балда. Сейчас с ремнём вернусь.

– Не надо с ремнём!..

Но мужчина уже был в коридоре, и не слышал сына, погрузившись в свои мысли. Жена изменница, сын – недалёкий задрот, дочь собирается лечь под лицо совсем не устраивающей Никиту национальности… Он остановился у комнаты дочери. Зайти? Зачем, всё ведь уже ясно? Или нет? А, хуже уже не будет!

Открыв дверь так же без стука, Никита застал Соню у ярко светящей кольцевой лампы – она выделывала какие-то нелепые па, которые снимала на телефон.

– Стучать надо, блин, – девушка прекратила танцевать и остановила съёмку.

– Сонь, дай мне свой телефон.

– Ага, щас, – ответила та и прижала его к груди.

– Доча, я играть не намерен. Ты же видишь – папа сегодня злой. Папу сегодня, как свинью, клеймили. Дай мне свой телефон.

– Па, ну не я же это написала, нафига мой телефон-то?

– Просто дай, – улыбнулся Никита. – Пока я вас всех тут не переубивал.

Эта жуткая улыбка обезоружила Соню, и та протянула отцу в руки свой смысл жизни.

– Пароль? – спросил мужчина.

– Два, ноль, ноль, девять.

«Какие у меня непредсказуемые девочки», – усмехнулся про себя Никита, вводя год рождения дочери.

Заглянув в ВК и увидев там знакомую нерусскую бородатую морду, он тут же свернул приложение. Туда ему не надо. И так было ясно, что общаться она с ним не прекратит, а, узнав подробности, рвать волосы на голове – если бы они были, – не хотелось.

Никита смахнул пальцем вверх, и на экран выплыл список открытых приложений. ВК, камера, Тик-Ток, Банк Онлайн. Он ткнул в приложение банка и его взгляду предстал список транзакций.

+1000 рублей. Сегодня. Мурад Джамалдинович Х. «маей сладкой на канфетки».

«Фу, господи».

-262 рубля. Вчера. «Pivasik».

«Не удивлён».

+47000 рублей. Вчера. Сергей Алексеевич К. «Будущей звезде тик-тока на новый телефон. Целую. Передавай привет маме».

«И этому уже не удивлён».

-156 рублей. Вчера. «Magazin Kanztovarov».

«О-о-о, вон оно даже как, какое удивительное совпадение».

+156 рублей. Вчера. Елена Евгеньевна Ш.

«Потрясающе».

Никита вернул телефон дочери.

– У тебя секс уже был? – спросил он.

– Что? Конечно, нет! Па, ты чё! – возмутилась Соня, снова прижимая телефон к груди.

– Если будет – защищайся, – сказал Никита и, увидев непонимающее лицо дочери, пояснил: – Резинки используй. А то, понимаешь ли, вдруг из замусоленной перьевой ручки чернила протекут. Пропитаешься, бед потом не оберёшься.

Никита вышел, оставив Соню стоять с открытым ртом. Оставался последний, ничего не решающий разговор. Картинка уже практически сложилась. Сейчас он шёл не на допрос. Он шёл высказать всё, что у него бурлило внутри.

Из большой комнаты задорно лились весёлые казахские мотивы. «Опять «Хабар» свой смотрит», – подумал Никита.

– А, Никита́! – воскликнула Генриетта Карловна и выключила телевизор, – Willkommen, прошу!

– Ой, спасибо за разрешение, – ответил Никита, заходя в оккупированную тёщей комнату.

– Как продвигается расследование? – ехидно спросила женщина, – Вы уже найти виноватого?

– Найти, найти.

Никита уселся в кресло, посмотрел на потолок, перевёл взгляд на окно.

– Вот скажите, Генриетта Карловна, – наконец заговорил он. – Это такое совпадение случайное, что вы – тварь порядочная, и дочь ваша такая же? Или успешно достигнутый результат воспитания?

Тёща высоко подняла тонкие полоски нарисованных бровей и её очки для телевизора сползли по носу.

– Wie, bitte? – переспросила она.

– Я говорю, вы тоже своему мужу рога ставили, а потом учили детей, что папка лох, и он им и не нужен? Или она случайно всё узнала и впитала в себя?

– Что вы себе позволять? То, что маленький Хельг написал на вас бранный слово, совсем не значить, что я тут есть при чём!

Никита засмеялся, вскочил с кресла и заходил туда-сюда перед Генриеттой Карловной.

– Играйте, играйте в дурочку! Хорошую змею мне в жены подсунули!

– Никита́! Прекратите эту ругань! Вы ведёте себя как самый настоящий Arschloch, дырка в задниц!

И Никита замер.

Арш. Лох. Арш. Лох. Арш. Лох. Лох. Лох…

– Ах ты, сука подлая!

Мужчина достал из кармана штанов телефон, включил фронтальную камеру и сфотографировал свой затылок, на котором, как показало фото, тем же маркером красовались уже известные три буквы: «АРШ».

– Да вы совсем здесь озверели все, что ли?! – закричал Никита, полностью осознав всё произошедшее.

На его крик в комнату вбежали дети, за ними Елена.

– Что случилось? – спросила она, протирая полотенцем принесённую с собой тарелку.

– Всё случилось, етить вашу мать! Вот так вот вы все со мной решили? Выжить? Выжить отсюда?! – Никита вновь заходил по комнате, нервно смеясь. – Какая клоунада, господи, ты боже мой! Какой цирк! Ну сказала бы просто: «Никита, люблю другого, давай разведёмся». Нет. Так нельзя. Так не по-сучьи! А вот мама может подсказать как по-сучьи, правда?

Он посмотрел на скукожившуюся от неприязни Генриетту Карловну.

– Мама подсказала: пусть уйдёт сам. Будешь жертвой. Пусть его всё доведёт. Ты – криками, дети – игнором. Вот мы с тобой и собачились не из-за чего! Вот и детям я не нужен. А зачем? Есть шикарный дядя Серёжа Красильников! Он и телефон подарит, а? Он и монитор новый купит, ага? У него и подлиннее, и потолще, наверное, да, Леночка?

Никита Сергеевич закрыл руками глаза, не веря, что всё это происходит на самом деле.

– Мы его игнорируем, мы его доводим, а он – ты глянь-ка! – не уходит, не вешается. Каждый день домой, как штык. Так давайте поиздеваемся! Покажем, насколько ему тут не рады. Давайте скажем, кто он такой есть! Ты, – он ткнул пальцем в жену, – попросила Соню купить маркер по пути из школы, и перевела ей деньги. Ты, – перевел палец в сторону дочери, – отдала его Олегу, как самому ловкому и лёгкому, чтоб по паркету не скрипел. А ты, гнида, – Никита вновь посмотрел на тёщу, – подсказала ребёнку, что нужно написать.

Мужчина рухнул обратно в кресло.

– Молодцы. Молодцы… Что я ещё могу сказать? Настоящая командная работа. Всё провернули как дружная семья!

Никита посмотрел на стоящих рядом с матерью детей, на саму Елену. И не увидел ни капли вины или раскаяния. Лишь расстройство, что план не удался, и всё это всплыло наружу.

От мысли о разводе было грустно. От дум о дележе имущества – тошно. От осознания гнусного предательства Никите хотелось схватить на кухне нож и с диким визгом раскромсать всю эту иудину пиздобратию. На деле же Никита мог только тяжело вздохнуть.

– Что будем делать? – спросила Елена.

Никита посмотрел на уже почти бывшую жену.

– Давайте сперва сотрём с меня это ваше непотребство. Сонь, принеси ластик и жидкость для снятия лака. И не переживайте – маркер хороший, качественный: эта ваша печать лоха в моей голове на всю жизнь останется.

– А потом?

– Потом? – Никита задумчиво почесал затылок в районе буквы «Ш». – Не знаю. Наверное, возненавидим друг друга, пока будем делить нажитое. Ты будешь запрещать мне видеться с детьми, а дети и так не будут гореть желанием провести со мной время. А я сопьюсь. Пока что по планам вот так. А дальше…  

Умерший сегодня утром и не знавший, воскреснет ли, Никита вздохнул.

– А дальше – посмотрим.

Антоша Думмкопф: В начале было слово