Одно дело

На въезде в деревню Луку встретил кот.

Разлегшийся на ограде матерый рыжик презрительно посмотрел на ведьмеловца единственным глазом, дернул разорванным ухом, потянулся и спрыгнул в усыпанные ярко-лиловыми звездочками кусты лунницы.

Кота сменило женское лицо неопределенного возраста. Выглянувшую из-за плетня селянку нельзя было назвать красивой и даже хорошенькой: щеки впалые, кожа серая, болезненная, под глазами синяки, в уголках тонких губ морщины житейских невзгод. Нос крупный и острый, словно клюв. Мшистые волосы забраны в пучок. На ведьмеловца она смотрела с ожидаемой настороженностью.

— Я из колдовского приказа, — Лука вытащил из-за пазухи медальон с изображением совы. — Нам сообщили, что у вас поймали ведьму.

— Ведьму? — растерянно переспросила селянка, морща лоб в мучительных раздумьях: похоже, она была не только некрасива, но и туповата. — Да, говорят, завелась у нас тут ведьма. Захара убила, — с сомнением добавила она, изучая лопух в кулаке.

— Проводишь до старосты?

Селянка помедлила. Бросила сорняк, обтерла грязные руки о подол, отворила калитку, вышла на улицу.

— Туда.

— Как тебе хоть зовут, милая?

Женщина задумалась, словно вспоминая.

— Уж третий десяток Марой кличут.

Деревенька ведьмеловцу понравилась. Трава окошена, во дворах прибрано, бесхозных домов не встретилось. Сонные сытые собаки отбрехивались с ленцой, для порядка. Разве что курушек с цыплятами не видать: в дорожной пыли копошился единственный петух.

Слухи летели по деревне вместе с босоногими сорванцами, и когда Лука с Марой подошли к нужному дому, туда же потихоньку начала подтягиваться толпа. Староста, невысокий крепкий мужичок с куцей бородкой, стоял на крыльце, подслеповато щурился на солнце и почесывал пятерней пузо. 

— Кто будешь? По какому делу? — с ленцой посмотрел он на чужака.

— Колдовской приказ, — Лука снова показал знак совы. — Рассказывайте. Что у вас приключилось?

— Дык, чего рассказывать? — растерялся староста: похоже, косноязычие и слабоумие — отличительная местная черта. — Ведьма у нас тута… Палашка, лавочника Надима дочь. Хорошего человека сгубила, пастуха нашенского, противоестественным, значит, способом.

— Противоестественным, — повторил Лука: староста заулыбался, гордясь, что сумел выговорить такое трудное слово. — Это каким же?

— Мост под ним обрушила четвертого дня, он шею и свернул.

— Да-да, — влезла румяная девица в два обхвата толщиной. — Захар мой бедный с моста рухнул вместе с кобылой. А она рядом стояла и тряслась, хохот бесовский сдерживала.

— А вы, простите, кто?

— Ритка я, покойного невеста, — гордо представилась та.

— Невеста, да не к месту, — поддразнил кто-то из толпы. — От невест под юбки, поди, не заглядывают.

— А ты, язва, молчи! — Ритка выпятила внушительную грудь. — На чужой кусок не разевай роток! Думаешь, не знаю, что и ты с подружками на жениха моего зарились.

— Цыц! — осек разгорающуюся перебранку Лука, подвел итог. — Значит, пастух Захар убился, когда под ним рухнул мост?

— А Палашка рядом стояла! — закивала Ритка.  

— И поэтому вы утверждаете, что она ведьма?

— Ведьма, ведьма, — подтвердила бабка, божий одуванчик, платок в горошек. — У меня все цыплоки передохли, после того как Палашка на них дурным глазом взглянула.

— И мои, и у меня, — загомонили сразу со всех сторон. — А куры нестись совсем перестали. И молоко у ихних коров уже месяц киснет, с тех пор как Палашка в доме Надима появилась.

Молоко, падеж скота… Для большинства этого хватило бы, чтобы отправить подозрительную девицу в застенки колдовского приказа, тем более крамольную грамоту подпишут даже не положенные три, а все тридцать три свидетеля. Но Луке было хорошо известно: вопреки суевериям, скисшее молоко не означало появление ведьмы, как отсутствие странностей не значило, что ведьм рядом нет.

В любом случае, человек погиб — стоило разобраться.

— Пойдем. Хочу посмотреть на вашу злокозненную Палашку.

Под острог приспособили погреб возле соседского дома, судя по узорам на воротах принадлежащего отцу ведьмы. Дом был богатый —  двухэтажный светлый терем с резным крыльцом и расписными окнами. Ритка по-хозяйски прошла по двору, цыкнула на цепного пса. Отперла ключом амбарный замок.

— А лавочник где? — спросил Лука, глядя на уходящую в темноту лестницу.

— В отъезде, — староста догадался зажечь и протянуть фонарь. — Рванул в город, словно за ним стая волков гналась. Да и сгинул будто. Бают, на трактах неспокойно: люди пропадают. Только у нас тут тишь да гладь, — опомнился он.

От выложенных камнем стен тянуло холодом и сыростью. Пахло землей, скисшей капустой и подгнившими овощами. Подрагивающий круг света выхватил стройные ряды бочонков с разносолами и съежившуюся на ящиках девицу.

Ведьма, щурясь, смотрела на людей. Худосочная, даже костлявая: в вороте платья выпирали ключицы, а подол облепил острые коленки. Она подрагивала, губы посинели: хорошо, ночи стояли теплые, а то и насмерть заморозили бы до приезда ведьмоловца.

— Вот, господин, полюбуйтесь на душегубку. 

—  Не убивала я его, проклятого! — устало, с глухим отчаянием возразила девчонка, поднимаясь навстречу. — Кобыла сама ни с того ни с сего на мост понесла.

— Заткнись окаянная! Посовестись, — прошипела бабка. — Сейчас господин ведьмеловец живо порешает, что с тобой делать.

Лука приблизился к подозреваемой, поймал взгляд. Глаза у девчонки были карие, испуганные и заплаканные.

— Ведьма? Ведьма же? — с надеждой тявкала Ритка под руку.

Невеста покойного начинала раздражать: чувствовалось, крылось за ее неприязнью что-то личное.

— Разберемся.

— Да чего разбираться-то?! У нее даже отметина бесовская имеется!

Разошедшаяся Ритка вцепилась ведьме в ворот. Ткань затрещала. Палашка всхлипнула, упала на колени, сворачиваясь в комок и пряча оголившуюся грудь. Толстуха на этом не угомонилась, схватила жертву за волосы, и Лука не выдержал.

— Довольно!

— Но…

— Достаточно, я сказал! — он с шумом выдохнул, возвращая самообладание. — Покажите мост. И дайте девчонке какой-нибудь тулуп, а то околеет еще ненароком раньше срока.

— Я провожу, — неожиданно предложила Мара.

С тех пор, как они добрались до дома старосты, женщина молчала, и Лука успел про нее забыть. Мара раздраженно поджала губы и, игнорируя насупленного старосту, пошла к выходу.

 

***

Правильнее всего, конечно, было осмотреть тело, но пока селяне письмо сочинили, пока гонца снарядили и сообщение дошло до приказа, а тот свободного ведьмеловца отыскал, покойничка и отпеть, и закопать успели. Могилу-то, конечно, Лука имел право потревожить — в крайних случаях дозволялось, да только и случай был не крайний, и следы небось стерлись, за давностью и похоронными песнями: о том, какую силу имеют бытовые обряды, учеными людьми был написан не один трактат. 

А потому поиск доказательств Лука решил начать с места предполагаемого убийства.

Обрушенный мост торчал между берегов пеньками гнилых зубов. Обломки среднего пролета запрудили ручей, и в образовавшейся заводи радостно плескались деревенские мальчишки.

«Ни с того, ни с сего», да?

Мост был не таким уж высоким. Но если провалиться верхом на лошади, на скаку… пожалуй, можно свернуть шею, если очень не повезет.

Лука ловко сбежал по склону, не боясь замочить сапоги, шагнул в илистую воду. Снизу доски настила заросли мхом и забились землей, а опоры были сплошь усеяны норами древоточцев.

Обязанность следить за дорогами и мостами возлагалась на старост, на что им регулярно выделялась деньга из уездной казны, но местный прохиндей нашел золоту иное применение. Знал, паразит, что мост на ладан дышит. Понятно, почему староста спешил объяснить происшествие ведьмиными происками — иначе рисковал получить по собственной шапке за растрату.

Сверху заскрипело, посыпалась труха, и Лука опасливо отошел подальше.

— Господин ведьмеловец, а вы много ведьм заарестовали?

Мара устроилась на берегу и, скучая, ощипывала ромашку.

— Трех.  

— Маловато. Видно, плохой из вас ведьмеловец, — разочарованно протянула женщина. — Так вы точно не разбогатеете.

— Зато совесть по ночам не грызет.

— Жалеете их? — по-своему истолковала Мара. — А нужно ли? Если людям от них вред один.

— Прежде чем человека голословно обвинять, разобраться надо честь по чести. Вот скажет кто-то, что ты ведьма…

Мара округлила глаза.

— Да святые духи с вами! С чего это кому-то говорить?

— Мало ли причин. Корова твоя приглянется, или чужой муж на тебя глаз положит, а обиженная женушка в приказ нажалуется.

— А если и впрямь ведьма?

— Даже способности к колдовству еще не делают человека плохим, — пожал плечами Лука, опомнился. — Ты зачем со мной пошла-то? Боялась, что заплутаю или любопытство замучило?

— Одно ведь дело делаем, — Лука недоуменно обернулся, и Мара пояснила невпопад. — Мне не трудно и тоже не нравится, что люди на Палашку ополчились.

 

***

 

Ритка ведьмеловца в дом лавочника пустила неохотно, ворча, что всё итак ясно — по околевшим курам и скисшему молоку. А значит, нечего полы понапрасну топтать.

Молоком Лука не заинтересовался. Скользнул равнодушным взглядом по кувшинам в сенях и потребовал проводить к амбару, где хранили зерно для скотины. Долго пересыпал между пальцев, о чем-то размышляя. Пару раз обошел скотный двор, внимательно осмотрел Захарову кобылу — та, удивительно, почти не пострадала. А после конюшни полез в птичник, без брезгливости ковыряясь в гнездах и не обращая внимания на нахохлившегося на насесте петуха.

Мара тенью скользила следом.

— Расскажи мне про вашу ведьму.

— Палашку?

— А у вас есть еще какая-то ведьма?

Женщина задумалась: Лука уже стал привыкать к ее манере давать ответы, будто каждое слово ценилось на вес золота.

— Пришлая она, Палашка-то. У нас до недавней поры и не знал никто, что у скупца Надима дочурка есть, да и он сам, кажись, не ведал. Мать ее, по слухам, в родильной горячке померла, бабка воспитывала. Как та представилась, так ушлые родственнички разыскали батьку-то. А Надим неожиданно принял дитя-то. Он же бобылем жил, лавочник наш: все в разъездах, ни женки, ни детей не завел, одна двоюродная племянница Ритка.

— Небось невзлюбила Ритка Палашку? — хмыкнул, начиная понимать, что происходит, Лука.

— Ясное дело! Ритка-то себя хозяйкой привыкла чувствовать, полагала, ей дядькин дом и богатства отойдут, а тут новая наследница нарисовалась.

— Косы драли?

— Было пару раз, но Надим твердо дал понять, что Палашку обижать не позволит, и Ритка утихла. А потом странности пошли. Молоко начало скисать. Цыплоки передохли. Захар с мостков убился — припомнили и это, и как Палашка с пастухом за день до случившегося разбрехались.

— А про покойника что скажешь?

Мара снова задумалась.

— Захара-то? Знаете, о мертвых либо хорошо, либо ничего, но… дурной человек он был, темный, хоть и виду не казал.

— Все наоборот его хвалили, — заметил Лука.

— Раз все, — пожала плечами Мара, — то и спорить нечего.

— Ритка говорила, он ее замуж звал, — сменил тему Лука.

— Может, и звал когда-то да раздумал. Как Палашка появилась, вся их великая любовь на нет сошла да на девчонку перекинулось.

— А та?

— А той такое счастье без надобности было. Да привязалось так, что не отвяжешься. Ходили слухи, что даже снасильничать ее пытался, только никто не поверил.

Мара посторонилась, пропуская Луку. Ведьмеловец с удовольствием втянул полной грудью свежий воздух, особенно приятный по сравнению с гнилостной затхлостью курятника.

— А молоко после того, как Захар к Палашке переметнулся, начало киснуть или до?

Мара улыбнулась, и на секунду Луке померещилось, что она понимает гораздо больше, чем показывает.

 

***

 

Причитания хозяек по безвременно погибшей птице хорошего настроения ведьмеловцу не добавили, а потому когда Лука после обхода явился к старосте и велел собрать людей, возражать тот не рискнул. В комнату, где за столом расселся представитель колдовского приказа, народ заходил с опаской: сам староста, Ритка, Палашка, кузнец, мельник и бортник — положенные свидетели. Бабку в гороховом платочке и Мару не звали, но эти просочились сами.

Ритка смотрела на соперницу со злобным торжеством, «ведьма» на Луку — с угрюмым отчаянием, не веря в справедливый суд.

— Колдовской приказ оценил все обстоятельства и постановил признать девицу Палашку, — Лука сделал паузу, подчеркивая значимость последнего слова, — невиновной.

— Подождите-ка, — оторопел староста. — А мост?

— Мост ваш и так со дня на день рухнул бы, о чем вам скажет любой мало-мальски разбирающийся человек и тем более оценщик, которого пришлют из строительного приказа: все опоры прогнили и жуками-древоточцами изъедены.

— Она рядом стояла, — возразил староста. — Глядела.

— Я тоже, — призналась неожиданно Мара. — И что?

— Уймись уже, — поддержал кузнец. — Все давно знали, мост на ладан дышит и стороной его объезжали.

— Но молоко-то скисло, — возразил мельник.

— И куры, куры… — запричитала бабка.

— Молоко сквасить дело не хитрое: хлеба черствого краюшку или сметаны ложку добавить и на часок на солнце постоять. Правда, Рита?

Девица побагровела, попыталась возмутиться.

— Я…

— Кур ты зачем потравила? Не жалко скотинку-то было?

После расспросов ведьмеловец выяснил, что зерно деревенские покупали у лавочника. Дальше — дело опыта, из слухов да наблюдений составить полную картину: Надим пшеницу всегда брал у одного и того же компаньона, а в этот раз сторговал да задорого у какого-то прохиндея — сам сказал, будто затмение на разум нашло. Дома опомнился, увидел, что зерно с ядовитыми плевелами, и тут же в город рванул, к наместнику справедливости искать. Двое соседей подтвердили, что Надим накануне отъезда ругался жутко и безадресно.  

А Ритка то ли по незнанию, то или из вредности зерно порченое продала: а семена у горюн-травы такие, что их не всякий от доброй пшеницы отличит. Хорошо, одна скотина пострадала, а могли и люди.

 — Метка! — взвизгнула припертая к стене Ритка. — Меченая она бесами, с этим не поспоришь!

— Обычное родимое пятно, — ведьмеловец закатал рукав. — У меня такое же, — он показал локоть, заключил. — В общем, Пелагея у колдовского приказа вопросов к тебе нет. Можешь возвращаться домой. 

Кузнец кхекнул, и Лука строго поинтересовался:

— Какие-то возражения?

Селянин посмотрел на Палашку, смял в ручищах шапку.

— Нет, господин. Просто думаю, извиниться перед девкой надобно.

Мельник и бортник неохотно поддержали. Ритка и староста зло промолчали.

 

***

 

Сладковато, опьяняюще пахли кусты лунницы под окном. Белые цветы в вечерних сумерках казались путеводными звездами.

Кот лежал на коленях у Луки, довольно урча. Мара хлопотала у печи.

— Вот, угощайтесь на здоровьице.

Она поставила перед гостем миску с щами, в которых плавал щедрый кусок мяса, чарку с травяной настойкой: видно, обрадовалась удачному завершению дела и решила расстараться напоследок.

— Значит, и не было у нас никакой ведьмы? — села она супротив. — И мост сам рухнул от износа, а Палашку Ритка и староста оболгали из собственной корысти?

— Про Палашку ты верно говоришь, да только в этой истории все-таки была ведьма.

Лука отодвинул еду, обстоятельно вытер полотенцем руки и спросил.

 — Скажи-ка, милая, ты для чего на лошадь Захара морок наслала?

На секунду Мара замерла, будто на картине, потом как ни в чем не бывало вернулась к ужину. Равнодушно спросила:

— Чем я себя выдала?

Ведьмеловец спихнул кота, перегнулся через подоконник, сорвал блеклый цветок и положил на стол.

— Лунница. Ее используют для приготовлений зелий, что усиливают колдовские способности, а потому ее частенько можно встретить около домов ведьм.  

— Она, как сорняк, по всей деревне растет, — возразила Мара.

— Да. Но мало кто знает, что лунница меняет цвет не только в зависимости от погоды и времени суток, но и если рядом с ней творится колдовство.

Мара повертела в руках цветок, вставила в волосы.

— Глупо получилось, — она подняла взгляд на Луку. — И что вы намерены делать?

— В зависимости от твоего ответа.

Мара вздохнула.

— Вы не поняли. Скажите, господин ведьмеловец, что вы со старостой и Риткой делать намерены?

— Ритку я попробую привлечь за ложный навет. Старосте же сейчас с городом объясняться, почему за общинным хозяйством спустя рукава следил, да от острога за случайную гибель человека отмазываться. Какое-то время им будет не до Палашки, а там и лавочник, надеюсь, вернется и присмотрит за дочерью.

— Не дадут они Палашке спокойно жить, — вздохнула Мара. — А почему вы ее не забрали? Вон сколько свидетелей вины. Вам награда, а под каленым железом любая в чем угодно признается.

— Потому что неправильно это, — Лука побарабанил пальцами по столу. — Задача ведьмеловцев в чем? Плевела среди ржи выискивать, а не невинных людей обвинять.

— Вот и моя работа схожа, — улыбнулась Мара, и лицо ее, дотоле показательно некрасивое, слегка переменилось, похорошело. — Не обижайтесь, да только колдовской приказ даже если захочет, настоящую ведьму днем с огнем не сыщет, а если и сыщет, то не словит. Попадаются молодые, зеленые, кто силу свою не осознал, да обычные люди вроде несчастной Палашки.

— Я собираюсь это изменить. И не только я так думаю.

— Знаю, а потому и говорю с вами.

Кот запрыгнул Маре на колени, и она рассеянно почесала его за ухом.

— У нас, ведьм и ведунов, тоже есть законы, и есть те, кто следит, чтобы эти законы выполнялись. К сожалению, некоторые, как Захар, используют дар во зло. Он давно к хозяйству Надима присматривался, точь-в-точь лис к курятнику. А люди бы даже не поняли, отчего после свадьбы лавочника волки загрызли, а наследница его от гнилой хвори внезапно слегла и больше не встала.

— А почему же ты сразу не ушла, как… — Лука запнулся, подыскивая слово, — дело завершила?

— Я не ожидала, что обвинят Палашку. Несправедливо выходило, девочку без вины мучали. Так что вы решили, господин ведьмеловец?

— Ничего, — Мара приподняла бровь, и Лука пояснил. — Справиться с тобой, как ты сама сказала, я вряд ли сумею. Разве что предложить дружбу и помощь. Одно дело ведь делаем?