Из Америки в Россию и обратно

— Ты откуда к нам такой — радужный?

Борис открыл глаза, устало взглянул на таксиста.

— Из-за бугра.

— То-то я смотрю совсем не по-русски одет. Шарф жёлтый, пидорский какой-то, пиджачок синенький, да и вообще. Ты гей, что ли?

— Слушай, сделай милость, заткнись, пожалуйста. Иначе передумаю и ничего ты от меня не получишь.

— Ладно-ладно, чё ты такой дерзкий? Уже и пошутить нельзя.

Водитель отвернулся, открыл окно, молча закурил. Всю оставшуюся дорогу он не проронил ни слова. Когда машина остановилась у подъезда блочной пятиэтажки, Борис расплатился (отдал деньги за проезд плюс обещанные чаевые —  сто долларов) и вышел.

Увидев сидящую на деревянной скамейке невысокую худую женщину в тёмно-коричневом пальто, он быстрым шагом направился к ней.

— Привет. Опоздал ты, — сказала женщина, вытирая слёзы платком.

— Где Марина? — Сердце в груди Бориса сжалось и заныло.

— Умерла. Сегодня утром похоронили.

— Как?

— У неё четвёртая стадия была. Обнаружили новые метастазы. Я тебе писала. «Безнадёжный пациент». Так врач сказал.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! А-а-а-а…

— Тише, Борь, не надо. Успокойся, сядь. — Женщина взяла Бориса за плечи. Он повиновался и опустился на скамейку. Тело его дрожало, словно по нему пустили электрический ток.

— Анбеливебл! — Борис сжал кулаки, сдерживая гнев. — Импоссибл!

— На вот, выпей. — Женщина достала из пакета, лежащего на земле у ног, початую бутылку коньяка. — Легче будет.

— Я не пью, Тань.

— Совсем?

— Совсем.

— Помню раньше, ещё до переезда, втроём, ты, я и Марина Новый год отмечали. Тебя тогда вырвало прямо в оливье.

— Это в прошлом. Теперь ни капли. У меня отец палёной водкой отравился. Я уже в Штатах жил. Мать позвонила, воет в трубку. «Боренька, приезжа-а-а-ай, па-а-а-а-апку хоронить бу-у-у-удем, вдвоём мы с тобой оста-а-а-а-а-ались». А потом и её не стало.

— Извини, просто подумала, что это поможет заглушить боль…

— Дай сюда!

Таня протянула бутылку. Борис взял её и швырнул в стену дома.  

— Никогда, слышишь, никогда больше не предлагай мне это дерьмо. Поняла?!

— Да, Борь, конечно. — Таня не на шутку перепугалась и вжалась в скамейку.

— Знаешь, чего мне хочется сейчас больше всего?

— Нет.

— Я хочу, чтобы боль внутри стала ещё сильнее. Чтобы в меня воткнули лом или арматуру и крутили, крутили, наматывая на неё кишки. Мне хочется орать так громко, чтобы мой крик услышали и чукчи, и папуасы, и эскимосы, и индусы, и китайцы, короче, все-все-все разумные существа на нашей планете, а также животные и птицы, и рыбы в воде.

«Чокнутый», — подумала Таня.

— Я же её любил, — проговорил Борис и вдруг заплакал. — Как никого в этой жизни. Даже бога так не любят. Понимаешь?

— Понимаю, — Таня распахнула пальто и подставила обтянутую платьем грудь. Борис опустил лицо в глубокое декольте и зарыдал, как ребёнок.

— Она тоже тебя любила, — проговорила Таня, нежно поглаживая его по голове. — Часто делилась со мной своими переживаниями. Другие подруги не понимали её. Как это так — простить мужа, который тебе изменил с американкой. А Марина простила, на развод не стала подавать, хотя её уговаривали. Хорошая она была. Добрая. Верная. Так никого потом себе и не нашла.

Пока Таня говорила, в сознании Бориса, словно вспышка, возникло воспоминание. Он чётко увидел этот же покосившийся козырёк подъезда, эту же серую длинную пятиэтажку, двор с ржавыми качелями, урну с вечно переполненным мусором, скамейку, разрисованную и исписанную нецензурными ругательствами и признаниями в любви. На скамейке — восьмилетний голубоглазый пацан. Мальчик плачет, у него разбита коленка. Мать, присев на корточки, успокаивает сына, дует ему на ранку, проводит тёплой ладонью по коротким светлым волосам.

— Всё хорошо, Боренька. До свадьбы заживёт.

— Не заживё-ё-о-о-о-от! — ноет мальчик.

— Потерпи. Вон уже папа идёт с пластырем.

— Ой, бо-о-ольно!

А недалеко от скамейки, подперев берёзу ножкой, обутой в белую сандалию, стоит и с интересом наблюдает за происходящим девочка Марина. Самая красивая девочка на свете.

— Борь, а почему ты раньше не приехал? — спрашивает Таня, возвращая Бориса из прошлого в настоящее.

— Не смог. — Выплакавшись, Борису становится легче. Он поднимает голову, продолжает рассказывать:

— Сначала заболел, потом билетов не было. А когда появились, погода испортилась.

— Мне очень жаль.

— И мне. Прости, Тань, не сдержался. У меня какая-то патологическая ненависть к алкоголю. Иногда хочется взорвать все эти чёртовы ликёро-водочные заводы, поджечь алкомагазины и рестораны, повесить барменов.

— Господи, барменов-то за что?

— Не знаю. Они напоминают мне крысиных блох. У них за спинами на полках гадость в бутылках. И эти сволочи с полотенцами на плечах с радостью распространяют её среди населения.

«Точно чокнутый», — снова подумала Таня.

— Борь, ты где ночевать будешь?

— В Марининой квартире. Ты говорила, что ключи у тебя.

— Да, у меня, держи, но там сейчас сотрудник из ФНВ. Описывает имущество.

— Откуда?

— Из Факультета Ненужных Вещей. После похорон мы посидели, помянули Марину, а потом он пришёл. Странный тип, если честно. Назвался секретным агентом. Бумаги мне показывал с подписями и печатями. Я особо не вникала, не в том состоянии была. Ты можешь сам всё разузнать.

— Хорошо. Приходи завтра утром в девять, на кладбище сходим.

Таня кивнула. Борис поднялся, обнял подругу, и пошёл в распахнутую тёмную пасть подъезда.

— А вы собственно кто?

Вопрос адресовался Борису, застывшему на пороге. Спрашивавший был на голову выше, шире в плечах и имел удивлённый вид. Он недоверчиво сверлил гостя взглядом маленьких чёрных глаз. К тому же, в довесок ко всему, у него присутствовал двойной подбородок, выпирающий живот и отвратительный голый череп.

«Уголовник, как пить дать», — подумал Борис.

— Я? Я — муж Марины. Прилетел из Америки. Думал, что застану жену живой, а она скоропостижно скончалась.

— Сочувствую.

— Позвольте узнать, как ваше имя и с какой целью вы здесь находитесь?

— Спецагент Игорь Николаевич Стрельцов. Представляю интересы частной компании ФНВ. Мы действуем в рамках закона на территории РФ. Проходите.

Борис зашёл внутрь, оглядываясь по сторонам. В одной комнате часть мебели отсутствовала, в другой её уже не было — одни голые стены. То ли Марина избавилась, то ли это дело рук агента.

«Одет прилично. Рубашка, брюки, ботинки, часы. Всё новенькое, фирменное, словно только что из магазина», — рассуждал про себя Борис, снова взглянув на незнакомца.

 — Что вы тут делаете? Это чужая собственность и я не позволю…

— Описываю ненужные вещи, — перебил агент. — Сначала мы продадим мебель и бытовую технику, а потом и саму квартиру. Хозяйке она больше не понадобится.

— Она понадобится мне! У меня российский паспорт есть…а там штамп…мы с ней уже десять лет в браке… — Борис полез во внутренний карман синего твидового пиджака. — Сейчас…где же он? А, вот! Видите? Штамп о заключении брака с гражданкой За…

— Ну-ка, ну-ка, — незнакомец резко выхватил документ, поднёс к нему изящную бензиновую зажигалку, с характерным щелчком откинул крышку.

— …харцевой, — закончил Борис, уставившись на вспыхнувший огонёк.

Через секунду он смотрел уже на горящий паспорт. Стоял, не шелохнувшись, словно заворожённый, уткнулся взглядом в одну точку и ничего не мог с собой поделать.

И только когда объятый пламенем документ упал на пол, Борис очнулся и закричал:

— Ты что делаешь, сука, мерзость, пакость, говно, гад, убью, сволочь…

В этом бурном потоке слов мата не было. Борис решил, начав новую жизнь в США, что будет сдерживаться в любой трудной ситуации и не станет употреблять обсценную лексику. И надо признать, он справлялся с поставленной задачей на ура.

Угрозу свою Борис не выполнил, ибо был человеком трусливым и малодушным. Прихлопнул зелёным мокасином изуродованный паспорт, словно какое насекомое, погасил огонь, наклонился, чтобы взять и посмотреть сохранилась ли та важная страница со штампом. Оказалось, что — нет.

— Упс, простите великодушно, это как-то само собой получилось, — произнёс агент, ухмыляясь. — Есть у вас ещё какие-нибудь важные документы или бумаги, подтверждающие право на собственность? Показывайте! Нет? Тогда прошу на выход.   

— Я буду ходить в суд, — от волнения Борис не мог связно выразить мысль.

— И обязательно в полицию.

— Да, и рассказать тоже им. Квартира украли. Вор за решётку.

— Идите отсюда, не мешайте мне работать.

Борис и сам не понял, как оказался за дверью. Он лишь чувствовал, как горит его лицо. Сильная рука схватила его за шиворот, и выволокла прочь.

Спускаясь по лестнице, он никак не мог поверить в случившееся и всё повторял:

— Какого бабуина собачьего? Какого бабуина собачьего? Какого бабуина собачьего?.....

Обращаться Борис никуда не стал. Сразу поехал на вокзал и купил билет на первый поезд до Москвы. Оттуда он вылетел в Нью-Йорк, где его ждала темнокожая жена Луиза и дочь Сидни, шести лет от роду.