Вор

1.

С тяжёлым металлическим скрипом захлопнулись за спиной ворота колонии. Пятнадцать лет, как один день, отмотал Валерка Гвоздь. Весна вокруг цвела, играла буйными красками, привнося в суетливый мир, обескровленный чахоткой зимы — свежесть и перерождение. Вышел Гвоздь, с чётко определённой в голове мыслью — завязать с криминалом. 

Грузчиком устроился на рынок. Начал понемногу осваиваться в обывательском сером мире. Привыкать к обыденности существования. Давя в себе волчьи инстинкты и перешагивая через все «за» и «против», «ну» и «если». Бабёнку завёл себе, ладную, до мужской ласки охотливую, по жизни её недобравшей. Приходила Ольга пару раз в неделю. По дому помогала — пыль протереть, простирнуть, да и так по мелочи. Работала она продавщицей, на том же рынке, где и трудился наш исправляющийся герой.

Вероятно, где-то в небесной книге судеб, все ходы у великого комбинатора записаны, и эта комбинация должна была быть разыграна именно так, как и случилось. А случилось вот что. Вернувшись как-то вечером с работы, Гвоздь обнаружил у себя в квартире человека, лицо которого, он меньше всего на свете хотел бы в данный момент видеть.

Валет сидел вальяжно развалившись на диване, его очертания таяли в мороке сигаретного дыма. Рано или поздно, нам всем, приходиться заглядывать в лицо собственному прошлому. 

— Ну, здорово, Гвоздик! Сколько лет, сколько зим…

— Здоровей видали. Тебе чего?

— А что же это, мы, так не ласкового старого кореша встречаем?

— Не кореш ты мне и никогда не был им.

— Решил забыть всё, да? Поселился в этой глухомани, гасишься тут, как мышь и думал, что всё закончилось? Нет, Валера, мы старых корешей не забываем.

— Чего тебе Валет? Я с криминалом завязал, в тюрягу больше не ногой. В печёнках она у меня сидит.

— А девчонка-кладовщик, которую ты грохнул, когда склад бытовой техники чистили — в печёнках, не сидит? Кондрат, которого ты собственноручно, живьём, в землю закопал, а Гвоздик?

—  Эти грехи на мне, никуда не делись — до самой смерти на душе висеть будут. 

— В Бога поверил? — усмехнулся Валет.

— Не поверил я ни в какого Бога, если бы он был на самом деле, таких мразей как мы с тобой не было бы на свете.

— А зря, в Бога надо верить. Мы ведь с тобой Гвоздь тёмная сила, противовес добру. Чтобы сохранялся во вселенной баланс сил, понимаешь?

— Узнаю тебя Валет, всё базары пустые разводишь. Я думаю не о Боге ты со мной сюда приехал поговорить.

— Так и есть Гвоздик, дельце у меня есть одно.

Гвоздь медленно опустился на стул, нервно выковырял из пачки сигарету и закурил.

— Какое дело, говори?

—  Я тут у тебя кое-что оставлю, так сказать до востребования, а мне пока надо загасится на некоторое время. Хорошо?

Валет придвинул ногой к Гвоздю чёрный мешок.

— Что это? — спросил Гвоздь.

— Это деньги, Валера, много денег. Мы тут с ребятками одно дельце провернули, серьёзных людей на бабки опрокинули. Так что надо какое-то время отсидеться, отдышаться. А деньги пусть у тебя полежат, здесь им надёжней будет.

— А почему ты мне доверяешь? Может я завтра с этими деньгами свалю и привет! Поминай как звали.

— Не свалишь. Ты Гвоздь вор настоящий, таких поди уже не делают.

— Время идёт — люди меняются, — лукаво улыбнулся Гвоздь.

— Человек, который взял на себя пятнарик, за братву? Я тебя умоляю.

— А если я откажусь?

— Я надеюсь до этого не дойдёт. Давай всё полюбовно решим, — сказал Валет и чуть распахнув пальто показал торчащую за поясом рукоять пистолета.

— Хорошо, только после этого ты забудешь сюда дорогу.

— Замётано Гвоздь, если дело выгорит — больше ты меня никогда не увидишь.

На прощание Валет протянул Гвоздю свою костистую руку. Гвоздь отвернулся в сторону и демонстративно не пожал её. Валет хищно ощерился, обнажив жёлтые, кривые зубы и вышел.

 

2.                                                                 

С того самого момента, когда оставил Валет на сохранение у Гвоздя чёрный полиэтиленовый пакет, доверху, набитый долларами, нет Гвоздю покоя — на душе стало маетно и тревожно. Заползали в голову нехорошие мысли. Скользкие, как слизняки, копошились они у него в мозгу. Сбежать куда-нибудь, подальше, с этими деньгами. Пожить напоследок, по-человечески. Тем более что моральное право на эти деньги он имел. Срок за всех мотал, в том числе и за Валета. Взять с собой Ольгу и махнуть на юг, а там сколько здоровья и удачи хватит. Искушение послал чёрт колченогий, Гвоздю, испытывает этими деньгами волю его. Напускает миражи, строит иллюзии, “ — давай Гвоздик — вот денежки, они твои, имеешь право. Жизнь, можно сказать, свою за металл положил, а что же теперь? Поздно вертаться назад. Волк ты по сути, просто в шкуру овечью пытаешься влезть. Бери деньги и беги со всех ног, пока Валет за ними не вернулся.» И так каждый раз — день за днём, с утра и до вечера. Тлеет неясный огонёк греха и дунь посильнее разгорится пожар в душе и сожжёт всё дотла. Сделался Гвоздь смурым и рассеянным, ходил словно тень давимый этими наваждениями.

 

 3.                                                    

Предзакатное солнце катилось по остывшему небу, как отрубленная голова. В вечернем воздухе остывал тягучий запах крови. Кондрат сидел на поваленном бревне и пытался раскурить сырую сигарету. Похоронную прокричали высоко в небе чёрные стаи ворон. Гвоздь вышел, продираясь через заросли бузины, припадая на левую ногу. Присел рядом с Кондратом.

— Здорово Гвоздь, — сырая сигарета разошлась и вонючий табачный дым повалил вверх.

— Здорово Кондрат, а ты это, как, живой что ли? — Гвоздь с опаской покосился на вздувшееся и синюшное лицо Кондрата с чёрными провалами глаз.

— Как живой? Ты же сам меня и прикопал вот тут.

Кондрат указал на развороченную землю.

— Так, как же ты тогда? — удивился Гвоздь.

— А вот так как-то. Тебя брат всё дожидаюсь, одному мне знаешь ли опасливо до чертей идти.

— Двадцать лет уже, наверное, прошло, как я зарыл тебя здесь, и ты всё ждёшь?

— А куда я денусь отсюда? Мы с тобой кореша крепкие были, всюду вместе. Всё у нас было поровну: вино, бабы — всё, по-братски, а теперь что же врозь на сковородке жарится?

— Сам виноват, пожадничал — деньги эти поганые взял. Я по воровскому закону тогда поступил, так что зла на меня не держи.

— Я и не держу, — равнодушно пожал плечами Кондрат. — Ты по закону всё правильно сделал, и я бы точно так же поступил. Только денег я тогда не брал.

— Во даёшь бродяга! А кто же взял тогда?

— Шут его знает, мне знаешь ли Гвоздь из-под земли брехать нечего. Здесь всё одно кроме ворон оголтелых меня никто не слышит.

— Но, Валет, тогда сказал…

— Мало ли что он сказал. Он и сейчас много, наверное, говорит.

— Выходит, что зазря я тебя к червям подселил?

— Так надо было сделать, не кори себя за это. Ты, Гвоздь, скажи, что с деньгами, которые тебе Валет оставил делать собираешься?

— Лучше не спрашивай, измаялся я с ними весь.

— Сожги их Гвоздь.

— Сжечь, зачем?

— Как зачем? Тебе путь к свету надо искать, избавления от грехов заслуживать, а это будет тебе верная дорога. Сам подумай, сколько крови на этих деньгах, сколько греха людского, сколько слёз. Вот ты и подпали это дело. Освети себе, да за одно и мне дорогу в царствие всепрощения.

— Столько на мне грехов висит, что никаких денег не хватит запалить.

— А ты начни с этих.

— Лукавишь ты Кондрат, знаю я тебя. Сожгу я денежки, а Валет меня и порешит за это.

— Может оно конечно и так. Скучно мне здесь сидеть тебя дожидаться. Вороньё одно сплошное крыльями хлопает, да это мёртвое солнце по небу катится, а знаешь Гвоздь что самое поганое? То, что курить до чёрта хочется постоянно, а сигаретки все сырые. Пока раскуришь, целая вечность пройдёт.

— Кондрат, ты чувствуешь от воздуха кровью тянет?

— А чего не чувствовать. Твоя это кровь, вон как из груди саднит.

Гвоздь медленно опустил голову. Рубаха белая, до лоскута вся кровью залита. Из маленькой дырочки, аккурат, где сердце биться должно, подтекает понемногу кровь.

— Ты про деньги подумай Гвоздь. Спали их нахер, и дело с концом. А потом мы с тобой вместе в царствие мёртвых пойдём. Отпусти свою душу, мятущуюся, не мучай её. Ты то свой срок отмотал и освободился и у души твоей срок вышел — пора ей на небо.

Гвоздь открыл глаза весь в поту. Ещё минут пять лежал он, неподвижно — бессмысленно уставившись в потрескавшийся потолок по которому неспешно тянулись предрассветные сумерки.

 

 4.                                                           

Детство Гвоздя было самым обычным. Рос он тихим и спокойным ребёнком. Ни что в облике долговязого и светловолосого паренька не выдавало тогда преступника рецидивиста. Как-то раз папа пошёл купить сигарет, да так и не вернулся. Мама сказала маленькому Валере, что папа по заданию партии отправился на сверхсекретное задание. Много лет спустя Гвоздь найдёт его в одном северном городке. В полнейшем здравии и бодрости духа. Воткнул ему Гвоздь финку под лопатку, когда тот забылся пьяным сном. Не за себя воткнул и своё безотцовское детство, а за маму, сгорбленную на двух работах.

Был Валера ко всему равнодушный. Ни к учёбе его не тянуло, ни к спорту, как многих ребят. В целом рос достаточно пассивным подростком и поэтому, когда он со своим корешем Витькой Пожаром выставил продмаг все, были достаточно сильно удивлены сим фактом. И если про Пожара говорили, что по нему тюрьма плачет и был он шпана-шпаной, то от Валеры такого шага никто не ожидал.

Кстати, Витька Пожар, выйдя из колонии за ум взялся, даже в университет сумел поступить, закончить только он правда его не успел. Возвращаясь как-то ночью из гостей в хорошем подпитии, кто-то врезал ему кистенём по голове, так и умер, Витька, не приходя в сознание. Денег не взяли, вещи все на месте. Кто и для чего это сделал, так и не разобрались. Баловался, наверное, кто-то — потехи ради. Во истину после этого уверуешь, что пути господни неисповедимы. А Гвоздь так и пошёл по наклонной, наматывая на жизненную ось за сроком срок, прорубая себе путь исключительно вниз в самые недра земные из которых солнышко видится маленькой, еле тлеющей звёздочкой.

 

 5.                                                               

Сентябрь тихо тлел сухим листом в пожаре осенних дней. Вечер погасил закатные сумерки и зажёг над жестью крыш, мерцающие гирлянды звёзд. Ольга пришла как всегда нарядная. Синее твидовое платье, аккуратно ложилось на контуры её тела. Обозначенные косметикой плавные черты лица светились радостью. Посидели за нехитро накрытым столом, выпили. Ольга красненького, а Гвоздь на водку налёг, да только поперёк горла она ему встала — не лезет. Говорил Гвоздь мало, сбивчиво и однообразно, в глаза не смотрел, лицо было цвета серого воска.

— Заболел ты Валер, что ли?  — спросила Ольга. — Осунулся, вон, желваки повылазили даже, как скелет стал.

— Бесовщина сплошная, по жизни опутала меня. Не продохнуть. Из морока прошлого вся чернь сквозь рубаху наружу рвётся, только ослабь пуговку и захлестнёт с головой. Волком выть хочется.

— Перестань, — Ольга провела рукой по колючему ёжику его седых волос. — Всё будет хорошо. Зачем, напрасно, сам себя живьём в землю зарываешь? За самой тёмной ночью, обязательно следует рассвет. На этом и держится мир и никак по-другому быть не может. Человек приходит на эту землю, изначально грешным и весь путь его по жизни —  тёмный и беспроглядный. Лишь в самом конце своего пути он узрит этот свет. Свет очищения.

— Метафизика какая-то пошла, — уныло глядя на Ольгу сказал Гвоздь.

— Не метафизика, а истина. Тебе надо съездить к отцу Афанасию, что служит в церкви Успения Пресвятой Богородицы. Это тут недалеко от посёлка.

— Не лечи меня, мать, истинами — поздно, наверное, уже.

— Истину познать — никогда не поздно.

Ольга бесшумно оделась, Валера виновато отвернулся к стене. Хотела она сказать что-нибудь ободряющее и, наверное, ненужное, но побоялась обидеть его и ушла. Так и уснул Гвоздь отвернувшись лицом к зелёным отцветшим обоям.

Снилась Гвоздю той ночью Пресвятая Богородица с младенцем на руках и разливался от неё невероятно яркий и слепящий свет. Тепло тянулось по телу Гвоздя. Чувствовал он себя легко и возвышенно. Торжественно грянули небесные литавры, закладывая уши. Лик Богородицы был ясный и одухотворённый. Заворожённый стоял Гвоздь и созерцал сие чудо, боясь даже лишний раз вздохнуть чтобы не спугнуть видение. Богородица протянула к Гвоздю свою длань и коснулась его чела. И не было уже после этого жизни Гвоздю, ибо прожил он её в это мгновение и всё грядущее смертью будет и тленом. Затем, сияние исчезло и лик Богородицы сделался старым и измученным, похожим на лицо его умершей матери. Молвил тогда младенец, хриплым голосом Кондрата:

— Сожги ты, Гвоздь, эти деньги нахер! Грех великий на них. Вымоли себе всепрощение…

Через мгновение всё исчезло, и тьма, прародительница жизни, заполнила воспалённое подсознание Гвоздя. Дальнейший сон, до самого утра, потёк неспешной рекой, без сновидений.

 

 6.                                                        

Церковь Успения Пресвятой Богородицы стояла в маленькой деревушке на востоке от посёлка. Два часа Гвоздь протрясся в пыльном рейсовом автобусе, кляня себя, что решился на эту сомнительную поездку.

 Небольшая церковь белого цвета, с кое-где облетевшей краской, обнажающей ярко-красную кладку, внушала Гвоздю определенность и спокойствие. Нещедрое на ласку отцветающее осеннее солнце, иногда выглядывало из-за рваных, низко посаженных облаков, и разливало рыжие пожары по куполам. Колокола мягкой сталью пролили Благовест и распугали чёрные стаи ворон. Внутри церкви умиротворённо и тихо, спокойно — пахло оплавившимся воском и вечностью.

Батюшка Афанасий, предстал перед Гвоздём во время службы во всей красе. Тугим тенором, он вытягивал из сухих слов священного писания волшебные мотивы будоражившие слух. Гвоздь стоял заворожённый, открытым ртом ловя волшебство таинства, слетавшее с батюшкиных губ. После службы, Гвоздь попросил отца Афанасия об исповеди.

— Давно ли исповедовался сын мой? — глуховато спросил отец Афанасий.

— Никогда Батюшка, — тихо ответил Гвоздь.

— И в чём же ты хотел покаяться?

— Грешен, я.

— А кто без греха? Человек априори, с грехом рождается и тащит его через всю свою жизнь и только от человека зависит, легко ли будет идти по жизни с этим грехом. Сможет ли он сбросить его с плеч своих, при входе в царствие божие.

— Я грабил, убивал, вёл жизнь неправедную и бестолковую.

— У тебя есть ещё время исправиться, очиститься.

— Отсидел я уже своё.

— Спасение — это преображение человека. Его просветление, а не справка из Гор суда.

— Что делать-то отец Афанасий?

— Попробуй для начала молиться, разговаривать с Богом.

— Не умею я, не научен был по жизни.

— А ты начни как можешь, а там как пойдёт. Грех удаляет человека от Бога, а не Бога от человека.

— Времени у меня осталось мало совсем. Бог творит как хочет, а человек как может…

— Ступай с миром сын мой. И помни в первооснове всего на планете есть свет, свет тебя ведущий по жизни. Его и держись даже если брезжит он совсем слабо — не теряй его из вида.

Гвоздь поставил свечку матери и помолился, как мог. Он обращался к единому Богу, тому который разговаривал на всех языках. Всемогущему и всепрощающему…

Путался сначала в словах Гвоздь, сыпались ломкие фразы, превращались в труху предложения, никак он не мог начать, поймать нужный ключ повествования.

— Господи, грешен я… Господи неправедно… Бестолково…

Всё один и об дном и всё равно всё не так, как надо. Отчаялся было Гвоздь и хотел уже уходить, пока не сказал вполголоса сам, того, не ожидая от себя:

— Не жалею ни о чём Господи, что было, то было, за то суд земной понёс, а суд небесный ещё предстоит. Там и спросят меня за всё по высшей категории.  И точно знаю, не будет мне никакого снисхождения, избавления и очищения. Святое это таинство оставь, Боже, для более достойных путников, чем я. Не за себя прошу, не будет мне дороги в малиновый рай. За убиенного мной Серёгу Кондратьева прошу. Забери его к себе, хоть куда-нибудь на задворки Райских кущ. Зазря я его тогда, но дело в прошлом. Не вернуть. Избави, Господи, его от мучения, пошли ему сухие сигаретки, чтобы не мучился он там пока меня дожидается, а ждать меня осталось не долго. Спалю я эти деньги и дело с концом. Не достанутся они никому, — Гвоздь поразмыслил мгновение и добавил. — Аминь, наверное.

Гвоздь дрогнувшей рукой выудил из неподатливой пачки сигарету и находясь ещё в некотором оглушении прикурил. На секунду бросив беглый взгляд на пёструю толпу, которая словно вороньё толкалась на остановке. Ему показалось что промеж них промелькнула мама. Такая какой он её последний раз видел — маленькая, согнутая временем и морщинистая, в нелепом пёстром платке. Принесла она тогда на свидание пирожки с капустой, смотрела на него ласково, без осуждения, обесцвеченными временем глазами, улыбалась, что-то говорила. Лет пять назад это было…

Защемило сердце, резануло, до боли. Задыхаясь, жадно ловя ртом воздух, Гвоздь выкрикнул сдавленно:

— Мама…

Запнувшись, рванул со всех ног через дорогу к остановке. И встали в горле комом слова несказанные…

— Мама, — еле слышно прохрипел он.

Подъехал автобус подняв ворох придорожной пыли, а когда он отъехал, на остановке никого не было. Только на лавочке лежали кем-то забытые две одиноко горящие бордовые розы.

 

 7.                                                             

Теперь Кондрат постоянно сидел у Гвоздя на кухне, ночью и днём. Своими пустыми глазницами втягивая всё живое пространство вокруг себя. И, как только, завидев Гвоздя, непременно изрекал следующее:

— Ну, чего Валер, спалишь деньги-то? За сигаретки гранд мерси, теперь настоящая малина!

Если бы Гвоздь мог зарыть его второй раз, он непременно это сделал даже не задумываясь.

Гвоздь закинул в старый холщовый рюкзак бутыль керосина, газеты, утрамбовал мешок с деньгами и отправился в лес. С помощью огненной стихии, бескомпромиссно пожирающей денежные знаки североамериканских штатов, искать истину и путь к всепрощению.

Обогнув центральную площадь, где сбоку кипел рынок, Гвоздь вышел к окраине посёлка и пошёл по загородному шоссе на север. Шёл Гвоздь, не торопясь, сбивая придорожную пыль с обочины. Полной грудью вдыхая свежесть осеннего дня.

Пройдя небольшую желтоватую поляну, он вышл к перелеску, где стояли облетевшие берёзы, вперемежку с осинами. Высыпал из пакета деньги, обложил газетой, облил керосином и поджёг.

— Вот и всё бродяга! Конец истории. Не жили богато и не будем впредь.

Когда костёр догорел, Гвоздь присыпал его землёй. То, что ещё недавно могло сделать его богатым, теперь превратилось в труху, гору чёрного пепла.

Гвоздь вышел из перелеска на поляну, неожиданно из-под тяжёлого свинца туч выглянуло робкое желтоватое солнце, похожее на цыплёнка, и полоснуло придорожную поляну ярким осенним светом. Спустя некоторое время низко висевшие облака, покрыли всю необъятную гладь неба. Задул тревожно ветер, где-то вдалеке прогремел гром. Закапал, нудно шурша, сентябрьский дождь.

Деньги — это сила, даже после того как они превратились в ворох чёрного пепла.  Способны они судьбы человеческие вершить. Так Валета, например, его дружки, узнав про исчезновения мешка, наполненного долларами, с маниакальным удовольствием порезали на кожаные ремешки. Затем, самих этих товарищей, обнаружили по частям бродячие псы на загородной свалке. Далеко за пределы повествования тянется вереница кровяных следов, льётся ручеёк человеческого горя. Правильно, наверное, сказал Кондрат про эти деньги — грех великий на них.

Что касаемо Гвоздя, то свой выбор он сделал. Правильный или нет, этот вопрос стоит адресовать вечности, которая вскорости всех нас рассудит. Побрёл Гвоздь, успокоенный, по лунной дорожке в царствие небесное. Где свершиться над ним великий суд и дано будет ему наказание, по делам его…