ДЕВОЧКА В БЕЛОМ
ПРЕДЫСТОРИЯ
Случилось это в одном из районов нашей области вскоре после Великой Отечественной войны. На родину возвращались демобилизованные герои-фронтовики. Какой-то местности повезло больше: многие семьи дождались своих родных, победивших фашизм, а вот в широко раскинувшуюся многолюдную деревню, назовем ее Орловкой, пришел живым и здоровым всего лишь один победитель, младший сержант Иван Бредихин. Мужик молодой, заматеревший в лихолетье, да в придачу еще трижды орденоносец! Ну и, ясен лапоть, на безрыбье, то бишь, в сплошном безмужичье стал Иван самым завидным женихом на весь район. И до того избаловало его бабье племя, что возомнил он себя половым гигантом, коему подвластно все, что передвигается в юбках.
Жила на ту пору в Орловке вдова погибшего солдата Татьяна и была у нее единственная дочь Даша. Девочка, как еще помнят нынешние старики и старушки, редкостной красоты, добрая, ласковая, работящая. В свои малые четырнадцать лет и школу-семилетку с отличием закончила, и на ферме три десятка коров вручную выдаивала — любо-дорого! Уж как председатель не хотел отпускать Дашутку на дальнейшую учебу, да начальство РайОНО настояло. До первого секретаря райкома педагогические начальники дошли. И убедили, что Дарья полностью образованная пользу стране в строительстве коммунизма принесет несравненно большую, чем Дашка-доярка. И куда бы вы думали, решили районные власти определить Дашутку на учебу? В культпросветучилище! Да еще и за счет колхоза. Правда, с непременным условием вернуться потом в Орловку и заведовать клубом. Нести, так сказать, культуру в массы.
Собрала Татьяна дочку в дорогу и строго-настрого наказала блюсти себя, не давать ни малейшего повода для деревенских сплетен и пересудов. Учись, мол, в полной чистоте помыслов, не поддавайся тлетворному духу огромного развратного города, иначе, как Бог свят, башку оторву и свиньям выброшу. Может, и не дословно таким было напутствие матери, но смысл именно тот!
Погрузила Татьяна Дашутку в трофейный председательский «виллис» и повез ее председательский шофер Иван Бредихин устраиваться в общежитие областного «кулька». А по дороге, в общем, соблазнил бестолковую в данном вопросе девчонку, дьявол рыжий! Подробности неизвестны, да и, по большому счету, никому не нужны. И так все понятно...
ЗЛОДЕЯНИЕ
На октябрьские праздники Дашутка приехала к матери и та навскидку, как это изначально присуще только женщинам, определила, что дочка беременна. Сперва накормила, новости городские повыспросила, деревенские дочке пересказала и спать уложила. Ни словом, ни намеком Татьяна о своем открытии Дашутке не поведала, потому девочка и уснула в блаженном неведении о задуманном матерью злодеянии.
Глубокой ночью Татьяна поднялась, взяла в руки рубель — широкую вогнутую доску с ручкой на одном конце и ребристой поверхностью по выпуклой стороне, предназначенную издревле для глажки белья — и принялась ожесточенно избивать спящую дочку. Долго била, потом сволокла еще живую девочку на погребицу, скинула ее в глубокий погреб, где и закопала в дальнем углу. И картошкой присыпала.
В архивном следственном деле есть заключение судмедэксперта о том, что девочка была закопана живой в бессознательном состоянии. Скорее всего ватное одеяло смягчило удары рубелем, да и била Татьяна плашмя, поскольку ребром деревяшки орудовать неудобно, несподручно. Самой кисть руки вывернуть можно. В общем, не синяки явились причиной смерти, а элементарная нехватка кислорода.
Обнаружили Дашутку где-то через месяц после убийства. Запрос из училища пришел, да и орловские жители видели, как девочка приехала к матери. Татьяна недолго упиралась. Сперва твердила, будто дочь благополучно уехала после праздника в город, а потом сломалась. Сама спустилась в погреб, сама сгребла картошку в сторону, сама отрыла Дашутку под приглядом двух милиционеров. Отрыла и взвыла звериным безысходным воем, когда стряхнула с лица дочери землю и увидела совершенно чистое, не тронутое тленом лицо девочки.
Дашутку похоронили по православному обычаю на местном кладбище. Татьяне присудили десять лет лагерей и этапировали в Коми АССР на лесоповал. Освободилась она по амнистии к лету пятьдесят третьего года. Ей бы уехать куда подальше, а она вернулась домой в Орловку.
КАРА
Попервам все катилось по жизни, как и положено. Люди чурались Татьяны, но козней никаких не строили. Деревня хоть и большая, на пять улиц, а родней, хоть и самой что ни на есть дальней, типа «троюродному забору двоюродный плетень», друг дружке, почитай, все жители приходились. Все в той или иной степени от Бредихинского корня пошли. Ванька так вообще по прямой линии. Ну, а раз так, свои со своими и в осуждении, и в неприятии, и даже в ненависти берут, скажем так, нейтральную манеру поведения. Попросту стараются не замечать провинившегося. И это, как правило, является едва ли не самым строгим и страшным наказанием. По крайней мере в начале пятидесятых годов в Орловке существовал именно подобный расклад бытия.
Татьяны же народ чурался. Видя и чувствуя такое к ней отношение, женщина мало-помалу принялась как бы общаться сама с собой. Начали люди замечать ее бормотание, неестественные для нормального человека ужимки и жесты, стремление куда-нибудь спрятаться, забиться в нору. Подумали люди, Татьяна с бутылкой подружилась: поведение алкоголика налицо! Ан, нет! Не вязалась с данной гипотезой и опрятность Татьяны, и ее добросовестность в работе. Всегда аккуратно одетая, тщательно причесанная и умытая, она ни разу ни на минуту не опаздывала на дойку, свою группу коров содержала в чистоте и сытости. Тогда, выходит, сдвинулась баба, на голову оболела?
Естественное деревенское любопытство удовлетворил в конце концов пастух Тиша, сам маленько сдвинутый, как и положено при его должности. Пригоняя скотину на ночлег, он в очередь ходил по избам, где его кормили. Каждая хозяйка старалась подсунуть ему кусок послаще да пожирней, дабы не ославил перед соседями и за коровкой-козочкой получше приглядел. А пока Тиша неторопливо насыщался, хозяйки и выспрашивали его о том, о сем. Выходило, что Тиша почище радио разносил информацию о жизни деревни. Таким образом, народ узнал о странностях в поведении Татьяны. Оказалось, она с дочкой разговаривает! Дочка к ней приходит. Идет ли с матерью обочь, стоит ли перед ней, или сидит рядышком. И молчит. Улыбается и молчит! А Татьяну раздражает такой расклад, из себя выводит, бесит. Вот она и ругается на дочку. Чего, дескать, молчишь-то, чего лыбишься? Уйди ты от меня, сгинь навсегда! Нету тебя, не существуешь ты. А ежели, мол, ты есть, так скажи хоть словечко. Ругай, обзывай как хочешь, лайся самыми последними ругачками! Не молчи, не муторь душу!..
Шли годы. Татьяна старилась, дряхлела, под конец совсем немощной стала. Едва уже до сельповского магазина в редкую стежку добиралась. Выковырнется, бывало, из своей полуразвалившейся хаты и бредет, пошатываясь, хватаясь за плетни и штакетник, полдня туда, полдня обратно. А до магазина-то всего и ходу едва метров триста. Купит хлебушка, спичек, крупицы какой, и волочет за собой авоську по земле...
Отравленный государственным атеизмом народ давно уже плюнул на Татьяну, а Тишины сказки после его смерти и вовсе забыл. Нового пастуха не нанимали, понеже скотинку извели напрочь и принялись спиваться из-за поломанного уклада жизни, раздрыга и шатания в умах. До скотины ли тут?.. Либо до сказок и прочих заморочек?
ЗАЩИТНИЦА
Позапрошлой зимой молодой мужик Николай Шурыгин, внук бывшего председателя колхоза, припозднился в райцентре, не успел на последний автобус и надумал идти в Орловку пешком. Восемнадцать километров, прикинул он, — не далека дорога для него, бывшего десантника. К полуночи марш-броском вполне можно управиться. Да, собственно, и не впервой дороги-то топтать на своих двоих...
Домой Николай ввалился за полночь. С выпученными глазами, бледный и весь в горячем едком поту. Перепуганная его жена, известная всей Орловке хохотушка Наталья, еле привела его в чувство. Успокоившись и хлопнув «маленковский» стакан водки единым духом, чего доселе за ним, практически непьющим, не водилось, Николай сбивчиво выдал Наталье такую вот историю.
Он уже подходил к деревне, когда из-за ржавых огромных цистерн, наполовину врытых в землю, а в придачу и забетонированных, где в бытность колхоза хранился жидкий аммиак, вывернулись бесшумно и преградили ему дорогу четыре волка. Николай не успел испугаться. В ВДВ не учили спасаться бегством, показывать противнику спину. Учили, коль, необходимо, отступать, но отступать было некуда; сугробы по обочинам дороги не пускали. И Николай принял единственно верное решение. Он двинулся навстречу волкам. И остановился, ибо звери не уступили ему дорогу, а начали растекаться полукругом с явным намерением напасть на человека. Человек растерялся, и вдруг волки как по команде сиганули в сугробы по обеим сторонам дороги и, жалобно поскуливая, будто провинившиеся собаки, на брюхах поползли в непроглядную темь. Николай оглянулся. За спиной его, буквально сантиметрах в десяти от наката, висела в воздухе белая фигура с ясно видным красивым девичьим лицом. Оцепеневший на миг Николай явственно увидел на фигуре шикарное свадебное платье, примерно такое же, что было на его Наташке: с рюшками, кружавчиками, воланами по рукавам и прочими завлекательными фишками. А в следующий миг бесстрашный воин-десантник сломя голову рванул к дому на едином дыхании...
ПОДРУЖКА
Нынче в Орловке все знают о девочке в белом. Время от времени, когда кому-то совсем плохо, она является. И наступает лад и умиротворение. Упившиеся мужики перестают скандалить и гоняться по улицам за своими визжащими от страха женами. И сквернословить перестают, будто рты у них забиваются сладкими и одновременно с грустной, еле уловимой горчинкой пышками. Белую девочку жалеют, оставляют на ночь на завалинках кто крынку молока, кто шоколадку, кто калачик покупной, магазинный. По утрам посуду из-под угощения находят пустой и чисто вымытой. Кто знает, может то пацаны местные угощение подбирают, а может и нет...
А белая девочка теперь частенько молодежь провожает в соседнюю деревню на дискотеку. А потом встречает и темной ночью ведет до околицы. Пропадает она всегда у тех ржавых цистерн, где впервые явилась Николаю и защитила его. Молодежь к ней привыкла. С ней не боязно и через лес идти, поскольку лес немеет и не пугает шорохами, треском и прочими ночными хрюками. Ребята, полные дурной энергии, теперь и драться-то перестали на дискотеке. Нередко нынче слышится счастливый, колокольчиковый смех девочки в свадебном платье. Кто хочет услышать, тот непременно слышит. Такая вот история.
