Девочка и смерть

Когда вам 23 года, а на улице весна, а кругом такие телки, а бабло прожигает карман насквозь, — то меня нисколько не удивит, если к утру следующего дня вы найдете себя в чужой постели, с бодуна, с бланшем под глазом и спящей девкой под боком.
Проснувшись первым, Жупел недоумённо щурился на неё здоровым глазом, мучительно пытаясь вспомнить её имя. Осторожно, чтобы не разбудить, он стянул с девушки одеяло и тупо уставился на её неподвижный профиль в тщётной попытке установить какие-либо смысловые связи между этим женским лицом и известными ему женскими именами. — Нет, ничего, никаких гипотез... Затем он перевел взгляд на её задницу. Голая задница была ничего так, но тоже совершенно неинформативной.
Так и не сумев установить личность безымянной девушки, Жупел осторожно выскользнул из-под одеяла, натянул трусы, после недолгих поисков обнаруженные на книжной полке, и проследовал в туалет. Проходя мимо кухни, он заметил Фокса, сидевшего за столом и бесшумно допивавшего вторую бутылку пива.
— Слушай, а мы, вообще, где зависли-то? — в полголоса спросил Жупел.
— Где-то в пределах Чертаново, — ответил Фокс. — Но это только мои предположения. Пиво будешь?
— Погоди, дай отлить.
Жупел зашёл в туалет и старательно прицелился в голубой, слишком низко расположенный унитаз. Сделав своё дело, он подошёл к раковине, чтобы умыться, и бросил неосторожный взгляд на зеркало. Из зеркала на него глядел взлохмаченный субъект с непристойной гримасой на заспанном лице. Подбитый левый глаз изрядно заплыл. Правый, здоровый глаз был широко раскрыт и выражал растерянность и глубокое раскаяние.
Жупел умылся, кое-как пригладил лохмы мокрыми ладонями и вернулся на кухню.
— Ты что, всю ночь тут проторчал? — спросил он у Фокса.
— Что ты, брат! Я бодрствовал на диване с её подругой. Такой тесный диван! Настолько неправильное место, я тебе скажу, что прямо даже...
— С чьей подругой? — перебил его Жупел.
— С подругой этой твоей... как её? Феклуши.
— Ты хочешь сказать, что тёлку, с которой я был, зовут Феклуша?
— Ну да, Феклуша... Фёкла, то есть. Я думал, ты в курсе. Фёкла, старинное русское имя. Есть в святцах: была такая святая, Фёкла-безбрачница, первомученица Иконийская.
— От, блин... — промычал Жупел, открывая зубом бутылку пива. — Первомученица Иконийская! И чего только в жизни не бывает! Слушай, Фокс, ты не в курсе — откуда это? — спросил Жупел, указывая на свой фингал под глазом.
— Эта безобразная гематома образовалась вследствие тактильного контакта моего могучего кулака с твоей противной рожей. — Как многие начинающие хипстеры родом из провинции, Фокс любил выражаться витиевато, особенно с бодуна.
— Ты, Жупел, вчера ужрался, как скот, и стал предерзко тянуть свои поганые лапы к моей избраннице. Вот мне и пришлось тебя немного укоротить. Если бы я вовремя не подоспел, ты бы ей точно впендюрил.
— Ни хрена не помню...
Допив пиво, они покинули квартиру по-английски, не дождавшись пробуждения хозяйки и не оставив после себя никаких улик в виде пустых бутылок и окурков. — «Умеющий ходить следов не оставляет».
За квартал до своего дома Жупел почувствовал, что его прижало: хоть и по-маленькому, но не по-детски. Он поспешно завернул за угол ближайшей девятиэтажки, углубился в примыкавшие к ней заросли одичавшего кустарника, и с наслаждением удовлетворил свою естественную потребность.
— Вообще-то здесь нельзя... гадить, — услышал он, стряхивая с себя последние капли.
Жупел торопливо затянул молнию на ширинке и огляделся по сторонам, пытаясь найти глазами подлого соглядатая, обломавшего ему весь кайф.
— Кошкам можно, и собакам можно, а людям почему-то нельзя, — снова услышал он. Голос показался ему полудетским и неопределенным в гендерном отношении.
— Чего ты озираешься? Я здесь.
Жупел поднял глаза чуть выше и в распахнутом окне первого этажа наконец приметил лысую подростковую голову. Лысая голова приветливо улыбалась, глядя на него блекло-голубыми женскими глазами.
— Ты кто, марсианка? Пришелец из космоса? — спросил Жупел.
— Нет, я землянка, только больная. После лечения у меня выпали все волосы. Даже те, которые начали было расти... в различных местах... и те выпали. Представляешь?
— Представляю, — пробормотал Жупел и поёжился. — У тебя онкология, да?
— Ага, — утвердительно кивнула лысая голова. — Лейкоз.
— Это ничего. Еще отрастут, когда поправишься, — ободряюще произнес Жупел. — И на голове, и в других местах.
— Не отрастут, — сказала девочка. — Потому что я уже не вылечусь. Я скоро умру.
— Да ну, что за ерунда, — отмахнулся Жупел. — Ты еще мелкая, умирать-то. Тебе сколько лет?
— Тринадцать. Скоро будет четырнадцать... Если доживу.
— Да ну нафиг! В таком возрасте не умирают. Тебя как зовут?
— Майя, — ответила девочка.
— А хейтят, значит, «майкой-алкоголичкой»?
— Нет. В школе меня звали Чумкой, потому что у меня фамилия Чумакова. И, кстати, не хейтят, а буллят. Но не сильно. Так, по чуть-чуть. А тебя как зовут?
— Вообще-то Саша, но для своих я — Жупел. Такое вот у меня страшное погоняло.
Девочка сдержанно улыбнулась краешком рта.
— У тебя фонарь под глазом. Ты с кем-то подрался, да?
— Да нет, ни с кем я не дрался. Это вчера меня лучший друг отметелил.
— Вот гад! — возмутилась Чумка.
— Да нет, он мне за дело вломил, моя вина...
— За какое дело?
— Не скажу, ты еще мелкая.
— Понятно. Поссорились из-за девушки, — догадалась Чумка.
— Ну, в общем, да. Поссорились, а потом опять помирились.
— Она красивая?
— Кто?
— Ну, та девушка, из-за которой вы поссорились.
— Не знаю, — Жупел пожал плечами. — Не помню.
— Хочешь пива? Ледяного, из холодильника?
— Ну... Вообще-то не откажусь. А тебя дома за это не вздрючат?
— А никого нет. Мои все на работе. Я тут одна.
— Ну, тогда давай...
Чумка ненадолго исчезла в глубине комнаты и вскоре вернулась к окну с запотевшей бутылкой крафтового пива.
— Ух ты! Дорогое! — констатировал Жупел. — У тебя папаша, видать, большой эстет.
— Довольно-таки, — уклончиво ответила Чумка. — На, лови!
Жупел проследил взглядом траекторию падающей бутылки, и в последний момент ловко подцепил её за горлышко двумя пальцами. Затем он сорвал пробку и влил в себя холодное пиво.
— Зашибись, — кивнул он. — Классное пивко!
Жупел взглянул на часы, почесал в затылке и сказал:
— Ладно, Чумка, мне пора... Пойду-ка я, пожалуй, домой. Спасибо за пиво! Пока!
Помахав на прощание рукой, Жупел повернулся было, чтобы уйти, но она тут же окликнула его:
— Нет, Саша, подожди!
Жупел остановился и повернул голову. Какое-то время девочка молча смотрела на него в упор, глаза в глаза, и наконец, сморгнув, тихо сказала:
— Пожми мне руку... Пожалуйста...
Жупел подошел ближе и поднял правую руку вверх. Чумка легла грудью на подоконник и протянула навстречу его руке свою узкую ладошку. Все-таки её окно было расположено слишком высоко: она сумела лишь чуть-чуть коснуться его руки кончиками пальцев. Жупел вздрогнул, внезапно почувствовав, как всё его тело пронзила сверху донизу некая горячая колкая искра. Он бросил удивленный взгляд на девочку, опасно свесившуюся из окна. На её гладком виске, под бледной полупрозрачной кожей, напряженно пульсировала тонкая синяя жилка.
— Спасибо, — сказала Чумка. — Теперь иди... Нет, постой! Ты ведь ещё вернёшься, да?
Жупел опустил глаза и, чуть помедлив, ответил:
— Да, наверное... Если хочешь. Да... Почему бы и нет?
— Приходи, если будет время. Когда бывает хорошая погода, я всё время тут, у окна.
— Хорошо, Чумка, как-нибудь зайду, — пообещал Жупел перед тем, как уйти.

Через неделю он действительно завернул к чумкиному окну. Как и в прошлый раз, она сидела у подоконника и читала книжку. Её лысую голову плотно стягивала чёрная бандана с белыми черепами. Девочка снова угостила его папиным пивом, а затем познакомила с небольшой, но дорогой сердцу коллекцией плюшевых медведей. Жупел, разумеется, выразил свое притворное восхищение перед отдельными экспонатами, а про себя подумал: «Совсем ребенок еще».
Так завязалась странная дружба между беспутным московским студентом и умирающей девочкой.

Как-то раз Жупел застал Чумку не в настроении. Ее глаза казались слегка припухшими, и Жупел догадался, что она совсем недавно плакала, причем достаточно долго. Он изо всех сил старался шутить и дурачиться, искренне желая отвлечь девочку от мрачных мыслей. Она через силу пыталась улыбаться ему, но улыбка у неё получалась такой печальной, такой жалкой, что больше походила на гримасу человека, вот-вот готового разрыдаться.
Наконец Жупел не выдержал и решился на крайнее средство.
— Вот что, Чумка, тащи сюда папашино пиво, — сказал он. — Две бутылки. Хочу с тобой выпить.
— Что ты! Мне же нельзя! — удивилась Чумка и укоризненно покосилась на своего взрослого приятеля.
— А я говорю, тащи! Я разрешаю. Ты уже большая, тебе уже всё можно.
Когда Чумка принесла пиво, Жупел заставил её выпить почти всю бутылку.
— Ну как? — спросил он спустя пару минут. — Что ты чувствуешь?
Склонив голову набок, Чумка прислушалась к себе, а потом задумчиво произнесла:
— А что-о... Ничего... Мозги слегка сдвинуло так приятно... Хм... Никогда раньше не понимала, зачем люди пьют, а вот теперь знаю... Слушай, а давай еще по одной?
— Нет, хватит, — твердо сказал Жупел. — Для первого раза хватит.
Крепкое пиво сделало свое дело. Чумка заметно повеселела, и на её болезненно-бледных щеках выступил легкий румянец.
— Слушай, Жупел, — сказала она. — У меня есть к тебе одна деликатная просьба.
— Валяй! — кивнул Жупел и зашвырнул в кусты пустую бутылку.
— Только ты не пугайся, ладно?
— Еще чего! Давай, выкладывай, какие у тебя проблемы.
— Видишь ли, Саша, я не хочу умирать девушкой. Я должна успеть стать женщиной перед тем, как уйти. Ты меня понимаешь?
— Ну? И что?
— Ты что, не догоняешь? Я хочу попросить тебя, чтобы ты помог мне стать женщиной. Я знаю, это бывает больно, мне подружки рассказывали, как это бывает больно, но ты не сомневайся, я выдержу, я всё выдержу. Я ведь в больнице научилась переносить боль, — у меня было четыре операции на костном мозге... Ты не думай, Жупел, мне это можно, я ведь уже девушка, у меня уже месячные немножко были, и сиськи у меня растут. Не веришь? Смотри...
Чумка задрала вверх футболку до ключиц.
— Ты что, совсем рехнулась! — заорал на нее Жупел. — Ты же ещё малолетка! Да как ты могла такое придумать! Ты что, хочешь, чтобы меня в тюрьму закатали? Тебе это надо? Мне — нет. Вот молодежь нынче пошла! Тринадцать лет девке...
— Скоро четырнадцать...
— Ага, какой зрелый возраст! Охренеть можно!
— Ну вот... Я так и знала, что ты не согласишься, — Чумка опустила глаза и отвернулась.
— Еще бы я согласился! Ты что, милая! Пожалуй, зря я тебе пиво разрешил...
— Ну, ясно... Очканул, значит... Ты даже не представляешь, как для меня это важно.
— Послушай, Чумка... Если тебе действительно это нужно, найди себе какого-нибудь ровесника. Его хотя бы не посадят за такие дела.
— Какой же ты дурак, Жупел! Мне на фиг не нужен никакой ровесник. Я хочу, чтобы это был именно ты...
Сделав это откровенное признание, девочка закрыла ладошками глаза, и Жупел заметил, как вдруг побледнели ее плотно сжатые, скорбные губы, а худые ключицы дрогнули раз, потом другой... Наконец она отвернулась и тихо заплакала.
По-настоящему растерявшись, Жупел молча стоял под окном, глядел на плачущую девочку и нервно курил, не в силах найти для бедной Чумки никаких утешительных слов.
— Боже, какая же я дура! Извини... Не обращай внимания... Это проклятое пиво во всем виновато.
Жупел бросил окурок на землю, с силой придавил его ногой — и тут же закурил новую сигарету. Наконец он не выдержал и сказал:
— Чумка, ты не думай, я ведь все понимаю... Вот когда вылечишься, вот стукнет тебе... ну, хотя бы шестнадцать, тогда я и сам к тебе подвалю. С цветами и шампанским.
— Я не вылечусь... И мне никогда не будет шестнадцать...
Жупел опустил голову и закрыл глаза. Потом он вплотную подошел к бетонной стене девятиэтажки и зачем-то пару раз стукнул по ней кулаком, тем самым причинив себе немалую боль.
— Ладно, Чумка, не плачь... — пробормотал он, потирая ушибленную ладонь. — Ты мне лучше вот что скажи: когда у тебя день рождения?
— Тридцатого ма... мая... Через неделю, в общем... — чуть слышно откликнулась Чумка, так и не повернув к нему заплаканного лица.
— Так... Сегодня у нас двадцать первое, вторник. Та-ак...
Жупел помолчал, прикидывая что-то про себя, и наконец объявил:
— Вот что мы сделаем... Я приду к тебе тридцать первого, в пятницу. Та-ак... Это будет рабочий день, твои предки уйдут на работу. А я подтянусь к полудню и поздравлю тебя с днюхой. И если не случится ничего непредвиденного, мы с тобой сделаем то, что нужно сделать... Если, конечно, ты не передумаешь...
Сказав это, Жупел раскрошил между пальцами недокуренную сигарету и тотчас ушел, не попрощавшись.
И навряд ли он смог бы сам для себя внятно сформулировать то, что в эти минуты в ужасе прочувствовал всем сердцем: что Эрос и Танатос зачастую идут рядом, вплотную, толкаясь и подгоняя один другого, — вместо того, чтобы разбегаться в противоположных направлениях.

За день до назначенного дня Жупел сбежал со второй лекции и отправился в ближайший магазин, где продаются игрушки: покупать Чумке в подарок плюшевого медведя, для достойного пополнения её коллекции. Имеющийся в наличии ассортимент мягкой игрушки состоял, в основном, из всякой плебейской дряни — от пятиста рублей и выше. Разочарованный Жупел уже собрался было уходить, когда его рассеянный взгляд вдруг зацепился за небольшого, размером с кошку, плюшевого мишку с алым атласным бантиком на шее.
— Вот этого покажите, пожалуйста, — попросил он у продавщицы.
Мишка действительно был очень трогательный на вид и приятный наощупь.
— И сколько такой? — спросил он.
— Две тысячи четыреста девяносто девять, — ответила продавщица.
— Две с половиной штуки за такого маленького? — удивился Жупел.
— Ну, это же не какой-нибудь китайский ширпотреб. Натуральный голландский мишка, настоящий «Зальцман», вот тут ярлычок — видите?
— Голландский мишка — это нонсенс... Откуда в Голландии медведи? — пробормотал Жупел, пересчитывая горстку смятых бумажек.
— Послушайте, — сказал он продавщице, — мне очень нужен этот медведь, но у меня тут не хватает девяносто девяти рублей. Пожалуйста, я вас очень прошу пойти мне навстречу... Обещаю, что на неделе зайду и верну должок.
Продавщица подозрительно покосилась на него и сказала:
— Ну да, так я тебе и поверила! Сам ведь знаешь, что не вернёшь.
— Конечно, нет, — честно признался Жупел. — Но всё равно, людям надо верить. А иначе — как жить?
Снисходительно усмехнувшись, продавщица покачала головой и сказала, засовывая мишку в пёстрый подарочный пакет:
— Ну ты и плут! Ладно уж... Давай, сколько у тебя там есть. И считай, что мы в расчете.
Выйдя из магазина, Жупел, весьма довольный собой, нырнул в метро и вернулся в универ, на третью пару.
После лекции он пересёкся на выходе с Фоксом и поболтал с ним о том, о сем. Потом они завернули в кафе, и Фокс, будучи в тот день при деньгах, угостил его обедом и выпивкой. Когда они вышли из забегаловки, Фокс уговорил его, уже изрядно поддатого, отправиться в Чертаново, на поиски той самой квартиры с голубым унитазом, и её хозяйки Тани, ветреной феклушиной подружки. Да и самой Фёклы заодно...

Три дня спустя Жупел наконец вырвался из Чертаново: опустошенный и обескровленный, пропахший феклушиными духами и туманами. Его мутило и пошатывало, но денег на пиво не было, и ему не оставалось ничего другого, как переломаться как-нибудь так... Его несколько утешало лишь то, что он нигде не посеял своего подарочного голландского медведя, хотя, надо сказать, всё к тому располагало. По дороге в Останкино он пытался придумать какие-нибудь оправдания, с которыми он явится к Чумке и объяснит ей свое двухдневное опоздание на день рождения. Впрочем, он знал о себе, что врать убедительно и гладко у него не очень-то получается, и потому все более-менее правдоподобные отмазки заранее казались ему достаточно гнилыми.
Подойдя к дому Чумки, Жупел увидел, что её окно на этот раз закрыто и плотно зашторено. Некоторое время он в замешательстве побродил вдоль дома взад-вперёд, зажав подмышкой пакет с подарком, — чем привлек к себе внимание двух старух, сидевших неподалёку на лавочке. Обе рептилии, выползшие погреть старые кости на солнышке, молча сканировали его пристальным взглядом и в профиль, и анфас.
Между тем погода начала портиться. Холодный западный ветер нагнал на московское небо низкую серую хмарь, и Жупел понял, что дождя не миновать. И действительно, вскоре на его макушку и плечи упали первые крупные капли. Это обстоятельство подвигло его на решительные действия: подобрав с земли достаточно длинную прошлогоднюю хворостину, он решился осторожно постучать ею по стеклу чумкиного окна. Вскоре у окна появилась худощавая женщина с припухшими глазами. Она приоткрыла раму и тихо спросила:
— Что вам нужно?
Растерявшийся Жупел проглотил застрявший в горле плотный комок, набрал в легкие воздух и сказал:
— Мне нужно поговорить с Майей.
— Ее больше нет. Она умерла, — ответила женщина.
— Умерла?! Не может быть! — выдохнул Жупел.
— Может. Вчера ночью она умерла. Её уже увезли. Теперь она в морге, на вскрытии. Сейчас её потрошат, понимаете? Сейчас мою доченьку режут, кромсают и потрошат... Как будто без этого нельзя похоронить...
По лицу чумкиной матери пробежала безобразная гримаса, а из красных воспаленных глаз выдавились и задрожали у переносицы две синхронные слезы.
— А вы, собственно, кто? — вдруг спохватилась она.
Ничего не ответив, Жупел опустил голову и побрел прочь. С неба закапало чаще, и порывистый ветер заволочил по улице всякий мусор и сухую пыль, еще не прибитую дождем. За двадцать шагов до своего подъезда Жупел вдруг остановился и вынул подарок из шуршащего пакета, немедленно подхваченного и вознесенного ветром под тополиные кроны. Держа мишку в руках, Жупел взглянул ему в плюшевое лицо. Круглые пластмассовые глазки выражали беспомощность и сострадание. Мягкой мишкиной попой Жупел размазал по своему лицу то ли слезы, то ли капли дождя, и прошептал одними губами:
— Прости меня, Чумка... Прости меня, пожалуйста...
Пластиковый пакет всё ещё носило ветром по мутному серому небу, от одного дерева к другому, пока он наконец не повис безвольно, зацепившись за тополиную ветку. Где-то неподалеку ударил гром, и в ту же минуту хляби небесные окончательно разверзлись. Уличные прохожие сперва ускорили шаг, а затем в жизнерадостной панике побежали, ища себе укрытия от дождя.
Вскоре улица окончательно опустела, и Жупел остался один на один со своим горем и своим дождем. Задрав голову вверх, он неподвижно стоял, прижав к груди промокшего голландского медведя; стоял до тех пор, пока холодный ливень не смыл следов боли с его лица.