Шнеерсон и копрофаги (космоопера в трех бездействиях с вялым прологом и неубедительной структурой)

— Пятый, Пятый, я Ландыш! — надрывалась рация.

— Ландыш, это пятый, слышу вас превосходно, — ответил усталым баритоном с нотками сопрано диспетчер, не отвлекаясь от ковыряния в носу. Он ловко орудовал указательным пальцем, как заправский рыбак — удочкой, подсекая непослушную соплю. Та внезапно застряла в усах, а это всегда плохая примета. — А вижу так себе. Где вы сейчас находитесь?

— Мы в жопе! — трещала рация. — В жопе!

— Да понял я, — скривился Пятый, в миру Мирон Яковлевич Шнеерсон, отводя рацию подальше, — и нечего так орать...

Многие гадали на кофейной гуще, Шнеерсон гадал на чем попало. Прямо сейчас он разглядывал извлеченную из носа субстанцию, по форме определенно напоминающую персик что ли?

— Рекогносцировку на местности проводили? — уточнил он, тщательно раскатывая пальцами «добычу».

— Я же сказал, мы в жопе! — вновь завелась рация. — Это не фигура речи, мы в огромном анусе! Ты понимаешь? В анусе!

Шнеерсон с ипотекой и четырьмя малолетними отпрысками и сам был в какой-то степени в анусе, но не кричал об этом всем и каждому.

— Я так понимаю, спрашивать, что вы сейчас видите, бесполезно?

— Если мы отсюда выберемся, я убью тебя! — то ли в шутку, то ли серьезно пригрозил Ландыш из рации. Назревал конфликт интересов — должностные инструкции предписывали вывести отряд невредимым, инстинкт самосохранения теперь подло нашептывал обратное.

Отряд отправился на задание в субботу, а сегодня как раз была суббота, значит, отряд отправился на задание сегодня. Шнеерсон в очередной раз поразился своей рассудительности.

Он устроился диспетчером в филиал Великих Межзвездных Отрядов Сопротивления Здравому Смыслу на этой необитаемой с виду планете с богатым внутренним миром и названием Копро-69 совсем недавно, в пятницу, а это... ну вы поняли.

Судьба швыряла Шнеерсона по галактике, как теннисный мячик по футбольному полю для гольфа, но он не унывал, и отвечал ей симметрично, в меру сил и умственных способностей.

— Пошла жара! — заорала не своим голосом рация. — Нам негде укрыться, а тут целая лавина! Это конец! Пятый, ты слышишь меня? Передай жене и детям, что я их любил! Понял? Любил!

Голос Ландыша потерялся в громогласном бурлении чего-то и недовольном шипении рации. Шнеерсон всмотрелся в экран навигатора, где бледно мерцала, и наконец погасла зеленая точка. Затем перевернул его вниз головой, издал короткое «бля» и опасливо огляделся. Диспетчер, как сапер, мог ошибиться только раз, и Шнеерсон свою попытку только что использовал впустую и напрасно.

Что ж, Шнеерсон был человеком слова. Жена Ландыша жила черт знает где, в созвездии Лупы-3-А, и чтоб туда добраться к исходу светового года, вылетать нужно было прямо сейчас и ни минутой позже. Он достал заранее заготовленный бланк заявления на увольнение, поставил дату и засунул лист в межгалактический факс.

Затем сгреб в рюкзак печеньки со стола — большой вопрос, будет ли новый диспетчер любить мучное — и встал с кресла. На мониторах мигали зеленые точки, на задании было еще с десяток других отрядов, но это уже не его, Шнеерсона, проблемы.

Бескрайний космос пристально смотрел на него, приглашая в себя.

 

 

 

На стареньком пригородном космовокзале было не протолкнуться, потому что толкать оказалось некого — ближайшая «собака» до Пояса Лишая ожидалась только завтра, а сегодня нет. Шнеерсон задумчиво поразмыслил, раскинув мозги, но в голову ничего не пришло.

Чуть в стороне, в полумраке за колонной, переминался с ноги на ногу Сёма, уже две недели не решавшийся подойти к кассирше и купить билет.

— Эй, ебанько! — добродушно пригласила его кассирша, миловидная щекастая старушенция тридцати лет с бейджиком «Виолина» и большими красными ладонями, покрытыми латексными перчатками с начёсом. Сёма в ужасе попятился, а вот Шнеерсон наоборот — ему билет был очевидно нужнее. В конце концов, кто проворней, тот и ебанько.

— Меня мать хотела Алисой назвать, — заговорщически шепнула Шнеерсону Виолина.

— А отец? — ненавязчиво поддержал разговор тот.

— А отец умер, — вздохнула несостоявшаяся Алиса. — Билетов, кстати, нет.

Шнеерсон как-то сразу проникся антипатией к этой шельме и отошел, но побывать в одиночестве ему не дали.

— Эй, красавчик! — обратился к нему грубый голос с хрипотцой «под Высоцкого».

Шнеерсон был хорош собой, поэтому не сомневался, что это приветствие не могло быть обращено ни к какому другому красавчику во всем пустующем зале ожидания.

Перед ним стоял усатый мужик с мясистым носом, испещренным красными прожилками, под которым редели обширно-кустистые усы. По ним Шнеерсон сразу понял, что его новый друг ел на обед борщ с пампушками.

— Куда едем? — спросил мужик.

Шнеерсон понятия не имел, куда они едут, но разгадывать шарады усатого попутчика не входило в его планы, поэтому из вежливости он просто пожал плечами.

— Я говорю, довезу недорого в любую точку вселенной, — подмигнул мужик, — тачка — пушка!

 

 

 

За углом курил старенький фотонный паджерик. На каждом борту его было написано «жопа», а на крышке багажника «так победим!»

— Так мы идем вечером трахаться? — поприветствовал пассажира бортовой компьютер, пока водитель доливал масла в решетку радиатора. Шнеерсон остро чувствовал, что ему целый день задают вопросы, на которые он не хотел бы знать ответов.

— Меня, между прочим, Одари Амальгару зовут, — повернулся к нему мужик, — и я часто думаю о Жаноре Спектр. Вы, кстати, о ней не думаете?

— Не приходилось, — признался Шнеерсон. Ему не терпелось уже хотя бы поехать в направлении Лупы-3-А, оставить позади этот унылый ландшафт Копро-69 и связанные с ним неприятные воспоминания получасовой давности, не дающие ему покоя уже второй год.

В это время левая задняя дверь распахнулась, и туда запрыгнула худенькая девушка в розовом худи с огромным черным мешком, в котором, вполне очевидно, угадывался набор конечностей.

— Я Таня, — представилась она водителю, — из Питера.

— А это — Миша, — она кивнула на черный мешок, — Из Брянска. Вроде.

— А вы, наверное, Джекс? — уточнила она.

Шнеерсону Таня ничего не сказала, только выкинула фак с двух рук.

Глухо урча, фотонный двигатель паджерика начал набирать обороты, автомобиль тронулся, собираясь взлетать. В это время с вокзала выбежал еще один усатый мужик странной наружности и непонятных помыслов. На нем была шляпа с широкими электромагнитными полями и детская куртка в пол из более другого меха.

— Ах вы, мрази! — закричал он, — буржуи проклятые, я вас научу родину любить!

Учиться любить родину Шнеерсон полагал делом неблагодарным, поэтому сразу начал отстреливаться. Пули то и дело пролетали над головой бегущего за паджериком пролетария, а некоторые и вовсе попадали ему на лицо, но не наносили вреда и других неприятностей.

«Да он из густого металла! — догадался Шнеерсон и перестал тратить патроны и нервы, — гвозди бы делать из этих людей», — додумал он и уснул.

 

 

 

Мирону Яковлевичу снилось, как к нему подбирались сумерки. По одиночке и группами, их становилось все больше и больше, пока он целиком не оказался в подобравшихся сумерках. Он стоял в платье юной Розы, а юная Роза стояла рядом голой, но они оба выглядели детскими шалостями и жалкими пародиями по сравнению с коровой, проплывавшей мимо них в свежевыкрашенной лодке и кружевах из белоснежного муслина. Корова говорила жопой, и думала, наверное, ей же.

— Это мантия, — сказала корова, но неразборчиво, потому что вместе со словами выплюнула большую лепешку.

Если это мантия, то корова вполне могла быть мировой судьей Межгалактического Конституционного Суда, тем более смотрела она на Шнеерсона и вправду осуждающе.

— Мы в западне! — заорала вдруг корова не своим голосом, а голосом Тани в розовом худи, а голая Роза добавила хриплым басом Одари Амальгару, — да блядь! В ней!

Шнеерсон проснулся в готовности действовать и рывком сел, хотя и до этого ехал сидя. Машина мерно летела через пояс астероидов. Шнеерсон в очередной раз впервые отметил плавность хода паджерика и уважительно запрокинул голову и открыл рот, собираясь немного вздремнуть. Мешок между ним и Таней зашевелился и оттуда показалась голова. Она медленно осмотрелась, встретилась глазами со Шнеерсоном и приветственно кивнула.

— Аслан Ёрбек, — представилась голова.

— Сам такой! — обиделся Шнеерсон и отвернулся к окну.

Сон как рукой сняло. Той самой, покоившейся в недрах мешка вместе со всяческими другими составными частями Аслана Ёрбека.

В тяжелом молчании прошло еще три секунды, а потом их торпедировали баллистической сверхразумной ракетой класса «Копро-69 — паджерик».

Взрыв был такой силы, что машину разорвало на две неравных части — бампер и всю остальную машину.

— Спасайся, кто может! — выкрикнул Одари Амальгару.

— Эвакуируемся! — заорала Таня, открыла дверь и выпрыгнула из паджерика в открытый космос.

— Эвакуируемся! — согласился Шнеерсон и выбросил следом за ней черный мешок с Асланом Ёрбеком.

Фотонный движок хоть и был после капремонта, но вдруг заглох и вывалился из подкапотного пространства в межзвездное.

У Шнеерсона не было ни одного шанса выжить, но он выжил. Не сейчас, а многим ранее, когда пьяная акушерка уронила его в чан с радиоактивными отходами. Так что теперь Шнеерсону все было нипочем, а кое-что вообще похуй.

Машину покорежило, и она завалилась набок. Мирон Яковлевич выпал из нее, но в последний момент успел крепко сжать руку в кулак, схватившись за какой-то рычаг.

— А-а-а-атпусти!!! — заорал хозяин рычага, Одари Амальгару, и в этом крике была вся вселенская боль и немного вселенской ненависти. Шнеерсон боялся высоты, поэтому только крепче сжал спасительный рычаг. Амальгару пытался отцепить настырного Шнеерсона от паха, но ничего не выходило, а сам висящий увидел вдруг на кожаном рычаге длинную татуировку «Защитникам Млечного Пути от звездных десантников Альфа-Центавра в день миллионлетия».

«Нужно будет посмотреть в Большой Советской Энциклопедии, что это значит», подумал он.

Тем временем у самого Шнеерсона появилось время оглядеться, и увидеть, кто их сбил. Это был огромный, величиной в полнеба, шар с маленькой дырочкой, из которой фонтанчиком разлетались во все стороны баллистические сверхразумные ракеты, напоминая Шнеерсону брызги шампанского. Это была величественная и ужасная Звезда Сквирта.

Зрение никогда не подводило Мирона Яковлевича, и он разглядел узкую щелочку командного пункта и бледное лицо командующего, темного лорда, Папукарлу всех Папакарлов, в черном халате трудовика и в черном гермошлеме танкиста. Это был не кто иной, как Энакин Шнеерсон.

— Мирон, — закричал вдруг черный трудовик одними губами, — я твой отец!

И это было похоже на правду, потому что Шнеерсон разглядел четко очерченные скулы, залысины и ямочки на щеках. Ошибки быть не могло — это был Шнеерсон старший.

— А я — твой дед! — закряхтел вдруг Одари Амальгару, отклеивая свободной рукой усы. И точно, теперь он был вылитый Сашка Леопольдович Шнеерсон.

— Не верь ему! — продолжал кричать одними губами с командного пункта темный лорд. — Он никогда не был твоим дедом, потому что он всю жизнь был твоей бабкой!

Шнеерсон пригляделся и в очередной раз удивился — да, это была бабка, Мария Гертрудовна Шнеерсон, в девичестве Полигарпия Шемон. Однако, радость от встречи была короткой. Если это бабка, а не дед, то держаться Шнеерсону оказалось не за что. Вымышленный, воображаемый, фантомный член таял в его руках, и Мирон Яковлевич загрустил. Это был конец, наступивший от того, что никакого конца не было. Словно Уроборос, поедающий собственный кал.

Шнеерсон допустил две ошибки. Только вчера он наступил на пробку, а уже сегодня чуть не сел на бутылку. Ему о многом захотелось подумать, а умирать не захотелось. Как назло, единственными законами, которые не действовали на Шнеерсона, были законы логики, а законы физики — еще как. Ему даже не пришлось разжимать рук, чтоб провалиться в смертельный космос.

А звезды, тем не менее, стали чуть ближе, но все так же смотрели на Шнеерсона холодными мертвыми глазами шоколадного цвета с привкусом горького лимона и меда.

И где-то на окраине Лупы-3-А будет до самой смерти сидеть на балконе с дымящейся сигаретой меж тонких пальцев и чашкой ароматного кофе сухопарая и морщинистая жена Ландыша, так никогда и не узнавшая, любил ли он ее, да и любил ли хоть кого-то вообще.