Крошечная тайна моего дедушки

Деда так здорово нарядили и прихорошили, что даже жалко было хоронить. Он лежал в гробу в своём парадном трико, коричневой клетчатой рубахе и в сером, под цвет лица, пиджаке, нахмурив лохматые брови и сосредоточенно глядя закрытыми глазами куда-то внутрь себя.

— Даже не верится, — шепнул я, разглядывая дедушкино сухое лицо, испещрённое лабиринтом морщин.

— Что он умер? — уточнил папа, не отрывая взгляда от гроба.

— Что он лежит и не бубнит. Я никогда не видел его молчащим так долго.

Гроб стоял на двух табуретках у подъезда, а вокруг него столпились немногочисленные мы — те, кто его либо любил, либо просто знал, либо желал убедиться, что дед на самом деле мёртв. Я взглянул на парней, стоявших у «Газели», и один из них постучал указательным пальцем по наручным часам. Я легонько толкнул папу локтем.

— Пора.

Папа кивнул, прокашлялся и обратился к провожающим:

— В машину мы все не влезем, поэтому если кто-то что-то хочет сказать на прощание... — он оглядел присутствующих. Особо горящих желанием не наблюдалось, и папа взял инициативу в свои руки. — Мы с отцом не были очень близки. Порой мне вообще казалось, что я ему не родной и не очень-то и нужен. Я не слышал от него добрых слов. Он не читал мне в детстве сказок, не проверял уроки, не интересовался откуда у меня под глазом синяк. Когда я уезжал учиться, то единственное, что он мне буркнул вслед: «Постарайся не спиться». Когда отец впервые увидел Алёшку, своего первого внука, он скривился. «Страшненький. В нашу породу», — пробурчал он.

Вокруг гроба раздалось несколько смешков.

Папа немного помолчал.

— Не знаю, любил ли он меня. Но я его любил. Вот такого странного, нелюдимого, не от мира сего. И мне будет его не хватать.

— Отличный был сосед наш Саша, — прошамкала скрюченная баба Маша, вытирая платочком уголки глаз. — Не шумел никогда. Не буянил. Включит телевизор, и сидит. Замечательный человек был.

— Дрель у дяди Саши одалживал как-то, — произнёс дядя Гена. — Отличная была дрель, роскошная. В бетон как в масло входила. Он, кстати, не говорил, кому её хочет оставить?

Люди вокруг зашумели, дядя Гена смутился и умолк. Больше желающих высказаться не было, и я хотел уже махнуть парням из похоронной службы, как вдруг услышал незнакомый голос и повернулся.

— Она была чудесной и мудрой женщиной, — сказал старичок в шляпе и видавшем виды пиджаке. Он оглядел удивлённые лица столпившихся вокруг гроба и ехидно улыбнулся. — Что, никто так и не узнал, что Сашка была бабой? Хе-хе-хе, ох и шельма! Всё-таки смогла всех обдурить!

 

— Старый, ты о чём? — спросил я после секундного замешательства.

— Не о чём, а о ком! — возмутился незнакомец, — Имей уважение к покойной, щенок! О Сашеньке я говорю, о моей родной и любимой Сашеньке.

Старик подошёл к гробу, положил ладонь на дедушкину руку и с тоской и любовью разглядывал его лицо.

— Уважаемый, — обратился к странному незнакомцу папа, — какая же это Сашенька? Это мой отец, вы явно что-то перепутали.

— Вот оно — партизанское прошлое! — воскликнул старик, — Не то что немчуре — даже родным детям не раскрыла ни одного секрета! Что вы рот разинули? — ухмыльнулся он, оглядывая людей вокруг, — Не знали, кого хороните? Дважды героя Советского Союза хороните! Легендарную партизанку! Знаете, как фашисты нашу Сашку звали? А, откуда вам... Айххёрнхен! Белочка, то бишь. Потому что она с каждого убитого фрица в качестве трофея срезала его орешки. Под корень.

Старик многозначительно замолчал. Люди зашептались. Баба Маша, потерявшая в войну всю родню, в восхищении раскрыла беззубый рот. Дядя Гена, от осознания с каким героем не раз и не два пивал, гордо выкатил вперед грудь. Я же растерялся и не знал, что ответить.

— Брешешь, старый, — сказал я единственное, что вертелось на языке.

— Ни в жисть.

— Да это бред какой-то! — воскликнул папа, — На кой хрен она... Тьфу! Он, по-вашему, мужчиной притворялся?

— Ей тринадцать было, когда война началась. Мамка у ей умерла давно, папка на войну ушёл. И она вслед за ним. Притворилась мальчишкой, соврала про возраст. И на фронт. Потом в плен. Из плена сбежала и ушла в партизаны. Так до конца войны парнишкой и дошла, а там уж решила мужчиной и остаться. Мозгами природа наградила, а вот лицо — сами видите, — старик снова посмотрел на дедушку, — Душой уж кривить не буду, страшненькая Сашенька была на лицо.

— Да что за чушь! — возмутился я, — А голос?

— Покури, пацан, столько махорки, как Саша, у тебя не такой ещё будет.

— А усы?

— Ну, давай всех усатых женщин будем мужчинами называть, — ответил старик и указал рукой в сторону бабы Маши, смущённо прикрывшей ладонью надгубную растительность.

— А хуй, в конце концов?!

— А ты его видел?

И вот против этого козыря мне возразить было нечем. Дед-то мой писюн видал, когда я был маленьким, разумеется, а вот я его — нет. Как-то не случилось таких ситуаций.

— Пап? Ты видел когда-нибудь?..

Вопрос я не закончил, споткнувшись о направленный в пустоту взгляд папы, явно пытавшегося вспомнить — видел ли он когда-нибудь член своего отца. Баня? Рыбалка? Может когда-нибудь пьяный без штанов валялся?

— Я... Я никогда... — растерянно проговорил папа, но уже через секунду нахмурился и спросил незнакомца: — Подождите. А я откуда взялся?

Старик смущённо улыбнулся, и глаза его заблестели.

— А об этом, сынок, мы поговорим с тобой позже, с глазу на глаз.

Папа несколько секунда анализировал услышанное, а потом двинулся на старика и закричал:

— А ну пошёл на хуй отсюда! Ты что за цирк с конями и трансвеститами устроил на похоронах?! Давай, пиздуй, откуда пришёл!

Он несильно толкнул старика в грудь, однако этого хватило, и тот повалился, успев ухватиться рукой за гроб и перевернув его. На землю одновременно упали незнакомец, выкатившийся из гроба дедушка и потерявшая сознание от происходящего баба Маша.

— Вы чего творите, мужики? — закричал один из ребят у «Газели», — А ну, прекратили! Вы сейчас гроб сломаете, нам как его везти?

— Не верите, бляди?! — заверещал старичок, — Не верите?! Ну, я сейчас вам докажу!

И пока толпа охала и ахала, отец торопливо ставил на место гроб, а я окоченело наблюдал за происходящим, старик пополз к дедушке и стал пытаться стянуть с него спортивные штаны.

— Глянь на их! Пока хуем в нос не ткнёшь, ничему не верят! Ну я вам сейчас ткну, сейчас так ткну!..

Тут я опомнился и бросился защищать остатки дедовой чести: пока старик тянул за штанины, я со всей силы тащил за поясную резинку, стараясь одеть деда в штаны до шеи. Сил у меня было больше, и я уже почти победил, но почувствовал на плече руку.

— Оставь, сынок, — негромко проговорил папа. — Позориться, так до конца. Давай уже узнаем этот дедушкин секрет.

Я несколько мгновений еще продолжал бороться, а потом отпустил резинку.

— Делайте, что хотите, — пробормотал я, наблюдая, как старичок ловко — будто не впервой — стягивает с дедушки штаны.

Стащив их до колен, он резко сдёрнул с дедушки семейные трусы, и все мы ахнули.

— Не может быть... — прошептал я, глядя на то место, где у обычного мужчины находится его необрезанная гордость, а у дедушки лишь огромная копна курчавых волос.

— А я вам что говорил! — торжествовал старик.

— Не может быть... — повторил я, и, сам не до конца осознавая, что делаю, подполз ближе к дедушкиному паху и, в поисках истины, запустил пятерню в густой и седой волосатый лес. Я шерудил там рукой не больше десятка секунд, но время это показалось мне вечностью. Наконец, я на что-то наткнулся и схватился за него пальцами.

— Нашёл! — почему-то радостно закричал я, растопыривая другой рукой волосы, чтобы вытащить правду на свет божий.

— Что там? — едва слышно спросил папа.

— Это... Это... — я прищурился, — Это очень, очень маленький, но — всё-таки — член.

Дедушкино достоинство, если можно было так сказать, было поистине крохотным, не больше фаланги мизинца.

— Не может быть! — вскрикнул поражённый старик, — Посмотри внимательнее, я без очков. Может быть это клитор набух?

— Это не клитор. Вот, посмотри, старый, что вот это по-твоему? — спросил я, поддев пальцем едва пупырившиеся под дедушкиным писюлёчком микроскопические яички.

— Как же так? — старик явно не мог поверить в происходящее, — Мы же... Мы же как-то с ней сношались, в конце-концов! Мы же как-то...

— Вы сами-то при свете его голым когда-нибудь видели? — перебил его папа.

— Н-нет... Мы же люди советские, простые... Всегда в темноте, под одеялом.

— И мысль, что он вам соврал, в голову не приходила?

— Да как же о таком соврать можно?.. Как такое вообще придумать?.. Она же дважды герой!..

— Во-первых, перестаньте о моём отце говорить «она». А во-вторых, блядь, он после войны родился и даже в армии не служил.

— Вот же лживая шалава!..

Воцарилось молчание. Все мы завороженно смотрели на дедушкин микропенис, который я, почему-то, до сих пор держал между пальцев. Кто-то снимал происходящее на телефон, но нам было всё равно. Я взглянул на старика. Тот плакал.

— Слышишь, старый, — нарушил я тишину, — Дедушка был единственным мужчиной, с которым ты спал?

— Конечно! — ответил тот, всхлипывая, — Что уж там, до сегодняшнего дня я вообще ни с одним мужиком не спал!

— Ничего, уважаемый, — подбодрил его папа, — не расстраивайся так. Всякое бывает в жизни. Просто будем надеяться, что твой межножный навигатор для поиска партнёра дал сбой лишь однажды. Давай, вставай, — папа помог старику подняться.

Я наконец выпустил из пальцев дедушкин членчик, обтёр о штанины руки, и тоже встал. Люди, лицезревшие самое грандиозное шоу в своей негустой на события жизни, поняли, что цирк закончился, и понемногу расходились, оставив нас — трёх живых и одного мёртвого — клоунов, завершать похоронное мероприятие.

— Вы там закончили покойника раздевать и мацать? — крикнул парень у «Газели», — Можем мы ехать?

— Да, да, сейчас, — ответил папа. — Вы уж извините за зрелище...

— И не такое видали. Нормально всё.

Мы натянули дедушке штаны и положили его пыльного и помятого обратно в гроб.

Пока мы ехали на кладбище, я совсем не думал о том, что крошечная тайна моего дедушки уже завтра станет большой сенсацией в нашем городке. Или о том, что будут думать о нас соседи. Или о страшном горе человека, чья любовь всей жизни оказалась обманом. Я думал лишь об одном: больше никогда в жизни я не займусь сексом с малознакомой девушкой в темноте. Ну его на хрен. А вдруг у неё тоже окажется какая-то своя страшная тайна?