История сия, можно сказать, без выкрутасов, не сенсационная. Банальная, в общем-то, история, коли не брать в голову ту безысходность, что насквозь пронизала наше с вами бытие…
Родилась она, страшно сказать, сколько лет назад, и нарекли ее «продвинутые» родители Ревзой. Случилось это в тот самый тридцать седьмой год, когда вдруг подавляющее большинство советских граждан превратились во врагов народа, а оставшееся меньшинство — в их тюремщиков и палачей. Кстати, в имени младенца (чтобы вы не подумали) не было абсолютно никаких национальных признаков. Кондовая русачка Плеханова. А Ревза — это революционная заря. Ни больше ни меньше…
Папу-дворника осудили на десять лет без права переписки (расстрел). Он убирал дворовую территорию и по причине полной безграмотности сунул в мусорный бак газету с речью вождя всех народов. Маму-портниху выселили неизвестно куда как члена семьи врага народа. Ревзу отдали в детдом.
Коля Лапчев по кличке Дятел появился на свет в сорок втором. Папу, тоже, между прочим, дворника, забрали на фронт, где он и сгинул безадресно то ли в братской могиле, то ли в каком болоте белорусском. Мать умерла от голода. Кольку, как и Ревзу, определили в детдом. Кликуху свою он уже потом получил, на зоне. И вовсе не по причине стукачества. Ни на кого он никогда не стучал. Просто внешностью обладал соответствующей. Длинный, тощий, с проваленным ртом (зубов лишился на второй ходке от цинги в лагере под Норильском), крохотными глазками-пуговками и острым носом, нависающим над верхней губой. Чем не дятел?
Коля чердачник-рецидивист. Была такая статья в УК РСФСР за бродяжничество и тунеядство. Семь раз успел зону потоптать, пока новая власть ту статью не отменила.
Лет пятнадцать назад нашли они — Ревза и Коля — друг друга. До той поры Коля так и числился в чердачниках: ни кола, ни двора. А тут подфартило. Ревза-то квартиркой однокомнатной владела. Пусть и в древнем бывшем купеческом особняке, пусть и без удобств и с печным отоплением, а все ж крыша над головой.
Как жили? А как могут жить два алкоголика, два хронических туберкулезника, не получающих от государства ни копейки социальной помощи? Может, им бы и дали эту самую помощь, да все недосуг мотаться за всякими справками. Тем более нынче, когда чиновничий беспредел возрос до абсурда, когда за самой паршивой бумажонкой с лиловой неразборчивой блямбой набегаешься до потери пульса и вывернешь наизнанку все карманы, дабы оплатить необъемную прорву никому фактически не нужной макулатуры. По идее бы проявить чиновнику инициативу, помочь добровольно ближним своим, создать им хотя бы минимальные человеческие условия существования на закате жизни. Но так бывает только в кино, а на деле как был гражданин «винтиком», так и остается им и поныне.
На какие же шиши Коля с Ревзой существуют? Ревза попрошайничает, собирает пустые пивные бутылки. Если Коля еще в силах кому дровишки поколоть, кому уголек в сарай перетаскать, либо за керосином сбегать, то высохшая до прозрачной тростиночки Ревза сама себя с трудом перемещает.
Так вот и коптят они белый свет. Никому в принципе не мешают, никаких неприятностей не доставляют. Напротив, посильную пользу окружающим приносят. Где за стакан самогона, где за бросовую одежонку. Летом Коля грибы собирает, ягоды. Глядишь, изредка и денежка перепадет. Ревза по лекарственным травам здорово соображает, старушек местных пользует. За это, бывает, ведерко картошки получит, бутылочку маслица постного. Много ли им надо…
Стылым февральским вечером Коля натопил печку. Сели за стол. Настроение было, если позволено так выразиться, бодрым, состояние души благостным. На столе красовалась пластиковая бутыль с целым литром самогона, в кастрюльке с отбитыми ручками исходила парком разваристая картошечка, на старой газете лежали крупные ломти мягкого, запеченного с лучком сала. Как раз для беззубых. Это Ревза разжилась у сердобольной соседки.
Едва успели выпить по первой стопочке, как в квартиру ввалились нежданные гости. Дверь-то и не запиралась никогда: крючок давным-давно отвалился…
Гости уже были навеселе. Два здоровенных мордатых парубка, оба семнадцати лет от роду. Но хоть и нежданные они гости, но вполне желанные. Нищий жадным не бывает. Проверено. А коль поговорить есть с кем под бутылочку, то и вовсе лепота.
Пригласили парнишек за стол. Ребятки они знакомые. Городок-то невелик, все, почитай, друг друга знают. Оприходовали, короче говоря, гостеньки дорогие самогон, метнули всю картошку с салом и… принялись избивать хозяина. Коля не сопротивлялся. Ребятки крепкие, кулачищи пудовые. Что он, дохляк туберкулезный, мог им противопоставить?
Били долго. Потом придушили маленько подушкой, выдернули из-за стола онемевшую Ревзу, бросили на продавленный диван. Насиловали по очереди. Пока один ублажал свою скотскую похоть, другой сидел верхом на Коле и время от времени перекрывал ему все той же подушкой кислород, чтобы не дергался лишний раз. Потом парнишки менялись местами. Продолжалось все это бесконечно. Лишь под утро кто-то из соседей спугнул насильников и позвонил в полицию.
Заявлений о побоях и насилии сами Коля с Ревзой в правоохранительные органы не подавали. Написали соседи. Они же, соседи, и заставили наших доблестных правоохранителей дать ход делу. А потерпевшие? Они привыкли бояться всех. И соседей, и полицию, и судью, и бандитов и любого самого завалящего чиновника. Они же «винтики». Тут каждый, имеющий право на гаечный ключ либо отвертку, вмиг завинтит куда захочет. И мявкнуть не успеешь!
Видимо, на то и расчет. На страх расчет, на правовую незащищённость, на полностью атрофированное у большинства «рядовых» граждан чувство человеческого достоинства. Наглость и дебилизм правят бал!
Вернемся к Ревзе и Коле. Родители насильников даже не посчитали нужным принести им свои извинения, либо запугать их, паче того, откупиться, как это водится ныне сплошь и рядом. Перед кем бисер-то метать? Они ведь никто, пыль под ногами, побирушки, деклассированный элемент, придурки. Да за таких никому ничего не будет.
Коля тоже так думает. Кому мы, мол, нужны. Валандаться с нами еще, время терять. Лучше бы никакого суда и не надо. Одним синяком больше, одним меньше — велика докука…
А Ревза молчит. Она вообще редко голос подает. Прошелестит едва слышно пару-тройку слов и замолкает надолго, устало прикрыв глаза. Она и побирается молча. Протянет сухонькую ладошку и стоит, покуда ей не кинут монетку или матюгом не отгонят.
Такие вот дела, любезные моему сердцу господа читатели.
