Лица чужих могил

Мы никогда не ходили к тому дому. Ни на слабо, ни на спор, ни из любопытства. Даже когда боровецкие там переночевали и с ними ничего не случилось.

Нам никто не запрещал, не рассказывал страшного. Мы просто никогда туда не ходили. 

Я не вспоминала об этом до прошлой среды. Того дня, когда вернулась в Глушь.

Меня зовут Таня Резникова и до прошлой среды я была счастлива. 

Среда.

Дождь зарядил с вечера и заканчиваться не собирался.

“Хорошо, что успела проскочить, а то завязла бы на въезде” – подумала Таня, глядя на улицу сквозь неплотно заколоченные окна родительского дома.

Машину она бросила у забора. Ворота заросли так, что она сама еле протиснулась. Если задержится, придется нанять кого-то расчистить.

Первая молния осветила тот самый дом. Странно, подумала Таня, ее дом за эти годы просел углами, а этот все стоит.

В том доме зажглось окно. “Ну конечно, – почуяв разгадку Таня развеселилась. – Купили и привели в порядок. Удивительно, что кто-то решился там поселиться. Столько лет заброшен – новый отстроить дешевле.”

Четверг.

Проворочавшись всю ночь на старых матрасах, Таня передумала задерживаться: ностальгия вчистую проиграла любви к комфорту. 

– Сейчас к Люське и домой, – бормотала Таня упаковывая спальник. Она и приехала только ради Пахомовой, с которой крепко дружила в детстве, а потом позабыла, как и все остальное, связанное с Глушью.

Вдруг письмо: умираю – рак. Таня дрогнула. Приехала. И сегодня уедет.

В пахомовском доме вставали рано и Тане, пришедшей в девятом часу утра, никто не удивился.

– Хорошо выглядишь, – буркнула Люська. Сама она выглядела… умирающей. Грузная, с синевой под глазами и в старушачей косынке, обнимающей лысый череп.

– Привет, – неловко отозвалась Таня, думая, как странно сложилась жизнь. Все они считали, что именно Люська – хрупкая и звонкая – вырвется на волю, оставив их прозябать в глуши. А вышло…

– Садись, – Люська махнула рукой на кресло.  – Они все умерли. Только я осталась… 

– Кто умер? – Таня спросила без интереса. Она жалела, что приехала. Эта женщина... Уже не ее Люська. Обидно.

– Все. Катюха первая – родами, потом Светку на трассе зарезали. Потом кто как… Кто утонул, кто из леса не вышел…  Как ты уехала, так и пошло – по смерти в год.  Серый в том году приходил. Из тех, боровецких. Пьяный был. Орал, что последний остался, что я ведьма и виновата… 

Люська замолчала, тяжело дыша. 

– Домой не дошел, шею свернул в овраге. А в этом году вот… – Люська обвела рукой столик с лекарствами и устало прикрыла глаза. 

– А меня ты зачем позвала? – тихо спросила Таня. Бывшую подругу было жаль, но она все еще не понимала, ради чего проделала такой путь.

– Из-за тебя все! – Люська зло уставилась на Таню. – Все из-за тебя! Не я ведьма. Ты! Твою тайну мы все хранили и все из-за нее передохли. Ты не имела права…

Люська закашлялась и продолжила задыхаясь:

– Она все требовала… вернуть, высасывала жизнь за жизнью… А тебя не было, и адреса не было… мы искали… Я нашла! Пусть забирает… тебя! 

Таня вышла не прощаясь. Зря ехала – попрощаться не вышло, а слушать бред она не станет. Она дошла до машины, и только сев за руль смогла расслабиться.

– Домой! – выдохнула она в навигатор, поворачивая ключ. И услышав привычное “маршрут построен”, успокоилась окончательно.

***

Машина застряла намертво всего в двух километрах от деревни. Проклиная вчерашний дождь и свою вчерашнюю же везучесть, Таня вернулась в Глушь. 

Поиск тягача и попытки вытащить машину заняли остаток дня. Седеющий тракторист Коля пообещал, что "на такой ласточке еще дня три никуда не уехать будет".

Когда заляпанная грязью “ласточка”, наконец, заняла свое место у забора, сил у Тани оставалось только улечься спать.

Проснулась она среди ночи по прозаической причине – хотелось в туалет. Ведром в сенях Таня брезговала, а значит придется выйти. Хотя бы за крыльцо, где травы поменьше.

Таня на ощупь добралась до входной двери. Сунув ноги в кроссовки, она потянулась к задвижке и замерла. Тишина за дверью была какой-то… неправильной.

Точнее… откуда бы быть тишине? 

Сверчки, кузнечики, лягушки и прочие ночные твари создают такой гвалт, что считать деревенскую ночь тихой мог бы только глухой.  Таня прислушалась. Ни стрекота с кваканьем, ни шорохов, ни шелеста листьев, ни скрипов каких-нибудь. Будто все замерло и ждёт. Чего? 

“А Таня выйдет?” – детский голос был так пронзителен, что Таня не сразу поняла, что зазвучал он в ее голове.

Она вздрогнула и снова потянулась к задвижке, но заставить себя открыть дверь так и не смогла. Воображение рисовало нечто, притаившееся за дверью, только и ждущее, что Таня откроет, чтобы…

– Абсурд, – прошептала она. Крепко зажмурилась, помотала головой, но ощущение, что рядом топчется нечто ужасное не отпускало.

За дверью кто-то вздохнул. Весомо и нетерпеливо, как ребенок, который уже слишком долго ждет, но еще не решается о себе напомнить. Таня зажала рот руками, чтобы не заорать и не выдать себя. Казалось, если молчать – тварь ее не найдет. Тварь за дверью тоже молчала.

Медленно, чтобы не издать ни звука, Таня вернулась в комнату. Заперев внутреннюю дверь, она забралась с ногами на кровать, обняла подушку и так просидела до самого утра. Заснуть ей удалось только на рассвете.

Пятница.

Таня проснулась намного позже полудня разбитая, злая и уверенная, что вся эта ночная жуть – люськиных рук дело. Конечно, заклятая подруга не сама караулила Таню под дверью, но вот дочка ее вполне могла.

Белобрысую девчонку лет десяти – точную копию прежней Люськи – она видела вчера. Возраст для таких шалостей у нее самый подходящий. 

У калитки пахомовского дома Таня столкнулась со смутно знакомой женщиной в черном платке.

– Умерла Люська. Ночью еще, – сообщила она. – На похороны-то будешь?

Огорошенная новостью, Таня поспешила уйти, промямлив в ответ что-то неопределенное. Она брела по улице и пыталась разобраться в собственных чувствах. 

Двадцать лет не вспоминала, не узнала бы при встрече – и откуда вдруг такая пустота? Как будто вместе с Люськой умерло что-то важное для Тани, что-то без чего она перестала чувствовать себя живой.

Улица и вывела Таню к речке. Она уже совсем позабыла, что искала люськину дочку, но вдруг наткнулась прямо на нее. Девочка сидела на берегу скрестив ноги и сосредоточено выплетала крошечный венок из мелких синих цветочков.

Услышав шум она подняла на Таню серые глазищи.

– Ты Алла, да? – спросила Таня, кляня свою рассеянность – заметь она ее раньше, можно было бы тихо уйти, не ввязываясь в неловкие беседы.

– Алка, – серьезно кивнула девочка. – А ты Таня. Я знаю, мама тебя ждала. И она тоже.

И снова склонилась над своим рукоделием. А Таня так и стояла, чувствуя себя полной дурой: уйти молча – не по-людски как-то, а говорить не о чем.

– Жаль твою маму, – соболезнования у Тани всегда выходили криво.

– Ничего. Меня она тоже скоро заберет. Моя подружка. Из того дома. Ну, ты знаешь. Она говорит – я подхожу, – Алка придирчиво оглядела готовый венок и аккуратно надела его на страшненькую соломенную куклу. – Так что можешь ехать. Ты больше не нужна.

Девочка встала и не глядя на удивленную Таню ушла. 

– Нести бред это у вас семейное что ли? – буркнула Таня ей вслед. – Что Люська, что эта. А где я нужна, без сопливых разберусь.

Намерение девочки переехать к чужим людям, которым она “подходит” почему-то обеспокоило. Все таки у Алки была своя семья и… может обижают?

Лезть с этим вопросом к Пахомовым было как-то не вовремя, а навестить новых хозяев того дома показалось вполне разумным. В конце концов, с Люськой они дружили, хоть и давно, так что беспокоиться о ее дочери – вполне естественно.

Еще на подходе Таня поняла, что снова в чем-то ошиблась. В доме по-прежнему никто не жил. Участок весь зарос травой, единственное незаколоченное окно было разбито.

– Чертовщина какая-то, – пробормотала Таня.

Она ведь сама видела, что окна по вечерам горели. Дом на отшибе стоит – с другим не спутаешь. Если бы забрался кто - траву помял бы. Домой Таня добралась в сумерках. И уже закрывая за собой дверь увидела, как в окнах того дома вспыхнул свет.

Суббота.

Спала Таня на удивление крепко, а проснувшись на рассвете поняла, что ей совершенно нечего делать. 

Сгонять к выезду из деревни и убедиться, что и сегодня ей отсюда не убраться, заняло полчаса. А вникать в странности чужих детей и домов больше не было никакого желания.

Да и какая ей разница – она уедет и не вернется больше никогда. Дом продаст…

На этой мысли Таня споткнулась: должны же быть какие-то документы. Ей не передавали, а сама она не вспоминала – пахала так, что вздохнуть было некогда. Может здесь где-то?

С дома мысли перетекли на родителей и поведение Алки перестало казаться таким уж странным. Откуда Тане знать, какой матерью была Люська? К своей Таня была не слишком привязана – росла как трава пока родители пили. Может и с Алкой так…

“Надо хоть на могилы сходить, – вдруг подумала Таня. – Другого-то раза не будет”.

Не найдя отговорок, Таня засобиралась на кладбище, и уже за воротами поняла, что совершенно не представляет, где оно находится.

Выше по улице со двора вышла пожилая женщина, и Таня бросилась к ней.

– Простите, а где здесь кладбище? – выпалила она и смутилась. – Доброе утро.

– Доброе, – соседка немного настороженно улыбнулась Тане. – Пойдем, я как раз туда. Дочку навестить. Да не дергайся, давнее дело. Ты дом Резниковых купила? Смотрю, машина третий день стоит.

– Да нет, – Таня улыбнулась. Сама она соседку не узнавала, но та-то должна была ее вспомнить. – Я Таня. Резникова.

– Племянница что ли? – озадаченно спросила женщина.

– Почему племянница? – удивилась Таня. – Дочь…

– Так вроде не было у Резниковых детей, – растерянность соседки быстро перерастала в подозрительность. – Ты по возрасту вроде Катюхи моей, я бы знала.

– Так знали же, – теперь уже Таня растерялась. – Мы с Катькой, Люськой и Светкой всегда вместе бегали, ну пока меня в детдом не забрали.

– Не помню я тебя, – буркнула соседка. – И не было детей у Резниковых. Пили они, не до детей там. Я и барахло их после смерти собирать помогала – ни игрушечки не было. Туда иди, за акацией они лежат.

Соседка быстро зашагала в другую сторону. 

– Подождите, – крикнула Таня. – А барахло это… куда потом делось?

– На чердаке ищи. Здесь люди честные, – неприязненно отозвалась соседка и прибавила шаг.

Странная беседа разбудила беспокойство, поселившееся в душе еще после разговора с Люськой. “Пестициды тут в воде что ли? – раздраженно подумала Таня. – Кого не встречу – все бредят!”

Обогнув акацию, она остановилась перед двумя могилами.

Мария и Сергей Резниковы. Облупившаяся ограда, покосившийся деревянный крест, незнакомые лица на фото. Нет, правда, Таня не узнавала их. Сколько не напрягалась, а родители в воспоминаниях оставались какими-то размытыми фигурами без лиц.

***

Вернувшись с кладбища Таня полезла на чердак. 

Она найдет документы и завтра же уберется из Глуши. Пешком, если придется. Сразу после похорон. Выбросит из головы весь этот бред, успокоится и будет жить как раньше.

Пока же успокоиться не получалось. Странности только множились. Соседи ее не помнят – за эти дни никто не узнал. Кроме Люськи, которая болтала что-то про тайну и винила Таню в том, что “все умерли”. 

Теперь странная люськина дочка пугает ее по ночам. И дружит с несуществующей девочкой из заброшенного дома. И это тоже почему-то имеет отношение к Тане. “...мама тебя ждала. И она тоже”.

И это все достало.

– Нет у меня никаких тайн, – сквозь зубы процедила Таня, толкая тяжеленный люк на чердак. Люк поддался, обсыпав ее мусором.

Стараясь ступать так, чтобы поднимать поменьше пыли, Таня обошла чердак. Старая мебель, куча разнокалиберных коробок – все, что осталось от семьи Резниковых.

Осторожно разбирая коробку за коробкой, Таня наконец нашла то, что искала – папку с документами и два пухлых фотоальбома.

Спустив добычу вниз и отмывшись от пыли и грязи, Таня села разбирать бумаги. Свидетельство о браке, какие-то удостоверения, справки, ага, вот это, кажется про дом. Отложила в сторону – юристы скажут, что с этим делать – и открыла первый альбом.

Свадебные фото, фото из ателье – на годовщины и праздники, групповые с производства. И другие, не такие официальные – застолья, рыбалка, друзья на фоне ковра или новой машины.

Таня еще раз пролистала альбомы. Так и есть. Ее – Тани – нет ни на одном фото. Она бросилась на чердак, чихая и задыхаясь от пыли, разворошила все коробки. 

Соседка была права – ни игрушек, ни детских вещей, ни школьных тетрадей. На чердаке Резниковых не нашлось ничего, что говорило бы о том, что у них была дочь.

– И что это значит? – Таня сидела на крыльце, грела руки о чашку с чаем и в сотый раз задавала себе этот вопрос. 

Ее воспоминания о детстве были смутными, но они были: печеная картошка с друзьями, ночные побеги на речку, родительские пьянки, когда она сидела у себя тихо-тихо, чтобы не ввалили за какую-нибудь ерунду. 

Пакет карамелек с отцовой зарплаты и сам он, пахнущий табаком и машинным маслом, мать, заплетающая Тане косички, колкая школьная форма.

Похороны, чужие люди и самая чужая тетка с кислым лицом, сказавшая, что жить дома Таня теперь не может, поспешный отъезд…

Все было. И этот дом, родной свой дом, Таня знает до последней доски. Она – дочь Резниковых, это точно. И тогда что все это значит?

Стемнело. Когда в заброшенном доме снова зажегся свет Таня уже не удивилась.

– Знаешь, что, – сказала она ему. – Мне плевать. Я – Таня Резникова. Я родилась в Глуши, потеряла родителей, прошла через не самый лучший детский дом, чертовски много работала, чтобы стать той, кто я есть сейчас! Я люблю свою жизнь и мне плевать, что тут происходит. И завтра я уеду, а вы тут… как хотите!

Когда Таня захлопнула за собой дверь, ей показалось, что кто-то снова вздохнул в тишине. Но и на это ей теперь тоже было плевать.

Воскресенье.

К похоронной процессии, тянувшейся из пахомовского дома, Таня присоединилась в самом конце. Разговаривать ни с кем не хотелось, объяснять, что не останется на поминки тоже. 

После похорон она пойдет до Боровок – шесть километров всего – оттуда автобусом в райцентр и в Москву на поезде. За машиной эвакуатор пришлет – может себе позволить. А если не выйдет – то и черт с ней, главное выбраться.

На кладбище Таня встала в стороне, чтобы не нарываться на расспросы.

Алку заметила случайно – девочка тоже стояла поодаль. Ее блеклая подружка обнимала знакомую Тане соломенную куклу. И лицо ее было очень знакомым – только откуда?

Толпа двинулась с кладбища и Таня пошла вместе со всеми. Скользя взглядом по памятникам, она вдруг застыла: четыре фото – родители, две дочки. И лица… Одна из них только что стояла рядом с Алкой.

– Знала их что ли? – за спиной у Тани остановилась женщина, звавшая ее на похороны.

– Нет, а кто это? – с трудом отмерла Таня.

– Городские какие-то. Они дом старый заняли, этот, что на отшибе стоит. Вот как въехали, в первую же ночь угорели насмерть. Городские… – женщина досадливо махнула рукой и пошла дальше.

– Подождите, – Таня догнала ее и пошла рядом. – Не знаете, что за подружка у Алки, дочки Люськиной? 

– Откуда у ней подружка? – удивилась тетка. – Алка на всю деревню единственная девка. Как проклял кто… На молодых как мор напал, рожать-то и некому…

Женщина удалялась, бормоча, и как будто не замечая, что собеседница ее отстала, а Таня вернулась к могиле.

Серовы. Родители, дочки – Тася и Таня. Девочки – одно лицо. Очень знакомое как будто… 

Таня судорожно зашарила по карманам, в поисках пудреницы. Открыла и вгляделась в дрожащее отражение.

Блеклая… Таню так и прозвали в детдоме. За серые волосы, водянистые глаза, бледную кожу – ни веснушек, ни румянца. 

– Не может быть, не может быть, не может быть, – повторяла Таня. 

Может ли быть, что она выжила, была удочерена Резниковыми и забыла о трагедии. Любой психолог подтвердит, что так бывает.

Но… Но. Серовы умерли давно. Тане Серовой было бы 52. 

А Тане Резниковой только 35.

***

Прогнившую дверь Таня просто разбила. Осторожно ступая по гнилым половицам, она прошлась по комнатам. Изнутри дом выглядел хуже, чем снаружи.

– Как только не обвалился еще, – пробормотала Таня. 

“Все из-за тебя!”

“Она все требовала… вернуть…”

“...ведьма…”

“Твою тайну мы все хранили…”

“...мама тебя ждала. И она тоже…”

“Она меня скоро заберет… говорит – я подхожу…”

“...не было детей у Резниковых…”

“На молодых как мор напал…”

Из эха чужих голосов складывалась история. Жуткая, дикая, невозможная Танина история. Осталось выяснить не так много и она, наконец, все поймет. А потом научится с этим жить… как-нибудь.

Кукла в венке из жухлых цветов лежала в пыли. Таня повертела ее в руках и аккуратно положила на место. Оборачиваясь, она уже знала, кого увидит.

Блеклая девчонка смотрела сердито и сквозь нее просвечивал рисунок на обоях.

– Тася? – спросила Таня. Девчонка кивнула, продолжая сверлить ее взглядом.

– Объясни мне… я не понимаю… – Таня замялась не зная, как описать все, что ей нужно узнать.

– Ты бросила меня, – голос Таси звучал обижено. – Мы всегда были вместе, а потом ты ушла с ней. А меня бросила. А потом уехала…

Память – настоящая память – обрушилась на Таню сразу вся. Новоселье, пир на коробках, плачущая Тася, мама и папа – холодные, неподвижные, чужие люди в доме, пустота, дом-ловушка, где ничего не происходит и где они с сестрой остались одни. Бесконечное кисельное время и никакого выхода.

И девочка, похожая на Алку, всегда одна. Она пряталась, мастерила кукол, говорила сама с собой. Грустная, живая, отчаянно нуждающаяся в друге, со странным даром в крови.

– Как Люська это сделала? – потрясенно спросила Таня.

– Не знаю, – девочка сердилась, что Таня отвлекается на ерунду. – Она сама не знала. Думала – это ты. Какая разница? 

Неразлучная с Люськой, Таня обретала жизнь по капле. Вскоре никто не удивлялся, откуда у алкашей Резниковых появилась десятилетняя дочь. Все, даже сами Резниковы, восприняли Таню так же легко, как потом забыли. 

Они разболтали только друзьям-приятелям. Не сдержались. Поверили те или нет, но на мизинчиках поклялись хранить танину тайну.

Это была жизнь. Настоящая. Та, которой Таня недобрала, недополучила, погибнув в десять лет. 

– Знаешь, пока ты не уехала, было даже неплохо, – призналась Тася. – Я злилась, но могла быть с тобой. Это лучше, чем здесь торчать. Но когда ты уехала… Я просто хотела, чтобы тебя вернули, просила, а они…

– Меня забрали в детдом. Здесь никто не знал, где я, – объяснила Таня. – Зачем ты их убила?

– Не специально. Почему-то так получалось… Я не знаю, – Тасе было плевать на эти смерти. Мертвая девочка не видела в них ничего ужасного.

– Ну, я здесь. Что дальше? – страха не было. Было какое-то странное отупение. 

Жизни, которую Таня знала, которую выстраивала, выгрызала у мира – ее не существовало. Она была ложью, сном, фантазией, а по-настоящему Таня мертва уже почти сорок лет. Чем еще ее можно напугать?

– Не знаю, – повторила Тася. – Я хотела, чтобы как раньше, а ты другая стала. Лучше Алка. Она подходит.

“Меня она тоже скоро заберет…”

– Ты ее убьешь? – Таня была спокойна, просто вдруг стало очень холодно.

– Иначе не выйдет, – девочка безразлично пожала плечами. – Лучше бы как с тобой, но Алка так не умеет.

– А если я останусь? Если будет как раньше? – Таня потерла ладони, согревая.

– Мне все равно, вообще-то. Я просто не хочу быть одна.

Таня не заметила, как ее мертвая сестренка исчезла из комнаты. Выбравшись на крыльцо она глубоко вздохнула и разрыдалась. Она не курила с детдома, но сейчас отчаянно хотела сигарету. Вечер только начинался и у нее было время подумать.

***

Мы никогда не ходили к этому дому. Мы – я и те, кто знал правду обо мне. Я не вспоминала об этом до прошлой среды. И лучше бы не вспоминала никогда.

Меня зовут Таня Серова. Я умерла 37 лет назад. Моя жизнь – жизнь никогда не существовавшей Тани Резниковой.

До прошлой среды я была счастлива. А сейчас я должна сделать выбор.

И что бы я не решила, я навсегда останусь в аду.