Прощёный день

– Ты уверен, что доберёшься? Может, мне навстречу пойти? А то заблудишься, где мне тебя?..

– Ты ещё скажи, что волки сожрут! – ответил я, держась за ржавый поручень и глядя, как над водой стелется рваная чернильная дымка. Про тамбовских волков слышали все, только реальных их нет. Вернее, были, да сплыли…

– Я в навигаторе точку поставил, так что приведёт! – добавил я, прижав трубку к щеке. Невольно бросил взгляд на старое, будто слегка жёваное лицо паромщика и удивился – в вечерних сумерках и холодной осенней мороси оно чуть блеснуло, напомнив бледную луну.

– Сколько лет на пароме, а плавать так и не научился, – произнёс он, но будто не мне, а обращаясь к тёмным глубинам реки Цны. 

– Да какой навигатор! Компас, компас-то у тебя есть? Да не телефонный, чтоб его, а такой, обычный? – слушал я друга. – Взял? Вот по нему и чеши, строго на восток по тропе. Будет перекрёсток, на нём – столб такой, с цифрами, – я не перебивал, но бесило: инструктирует, будто новичка. – Это называется квартальный столб, ориентируйся на угол с цифрой тринадцать и иди дальше.

«Тринадцать, отлично вообще!» – подумал я, вглядываясь, как мрачно темнеет противоположный лесной берег. Кривые раскидистые деревья – кажется, их называют вётлами, свесили голые лапы, словно тянулись схватить и утопить паром.

Когда ударились о берег, я протянул десятирублёвый кругляшок паромщику и удивился – тот почему-то отвернулся и смотрел на противоположный берег, думая о своём, а я его совсем уже не интересовал. Он опять буркнул:

– Сколько лет на пароме, а плавать так и не научился! – и распахнутый ватник надулся от порыва.

«Странный мужик, ну его!» – я бросил монетку в пустую консервную банку с надписью «Завтрак туриста». Вот это раритет! – подумал ещё.

Когда поднялся на взгорок и, поправив лямку рюкзака, обернулся, угрюмый молчаливый паромщик, всё также стоя спиной,  повернулся ко мне. Лица было не различить – оно высветилось, будто на него навели фонарик.

***

Впрочем, об этой странности я забыл сразу, потому что начались другие. Я надеялся, что в лесу будет теплее, чем у реки, всё-таки деревья не пропускают ветер. Старые сосны шумели верхушками, и действительно не дуло, но холод забирался, словно следовал за мной по пятам, перебирая, как паук, когтистыми лапками и стремясь прыгнуть за ворот и уколоть. Не скажу, как в других местах, но наши тамбовские леса особенно мрачны поздней осенью, когда все краски смешаны, и пахнет приторно-сладкой прелью. Точнее, смертью, запустением. Так и кажется, что обогнёшь мелкий, словно покусанный осинник, а за ним покажутся покосившиеся кладбищенские кресты и мшистые потрескавшиеся надгробия…

Я бы ни за что не отправился в лес в такую пору, да ещё под вечер, но друг позвал в гости, а мне было скучно одному проводить выходные. Можно было собраться и завтра утром, но… почему бы и не сегодня? Мне предстояло найти лесной кордон, а до него пешком – около пяти километров. Не так уж и много. Главное, как мой друг объяснил, не сбиться с пути. Кордон находится ближе к какому-то лесному роднику, хотя раньше был в другом месте – в глухом урочище. Его перенесли после смерти деда моего друга, который служил лесником.

– Дед так там и помер, а потом решили его дом в урочище оставить, а сам кордон, ну, то есть, пост лесной охраны, перенести, – объяснял мне друг. – На новом месте уже отец мой служил, а теперь вот и я заступил! Кстати, я портрет деда повесил, как придёшь, глянешь! Сам я его не застал, но говорят – весь в него пошёл!

На самом деле потрет его деда меня вообще не интересовал. Друг сказал, что у него имеется аж две бутылочки, сало, грибки всякие кручёные-верчёные, и это, собственно, меня и побудило ехать. А ещё влекло и то, что всё это можно употребить под весьма интересный разговор. Друг мой – личность интересная, историк, любитель старины. Особенно много знает про дела минувшие в наших тамбовских краях. Он, кстати, и рассказал как-то, что выражение «тамбовский волк» конкретно с этим зверем никак не связано. Так называли крестьян, что подались в леса во время гражданской войны и случившегося у нас тогда «антоновского восстания». Так дрались, так держались за свою правду, что их аж газами приходилось выкуривать. Оттого и пошло с тех пор – злые, как «тамбовские волки».

Я на миг остановился. Показалось, что и правда завыл волк! Вроде бы издали, но и при этом…

«Собака… хотя откуда ей, жилья тут нет – как говорится, реликтовый цнинский лес…»

Вновь раздался тот же звук, но теперь ближе.

Да нет у нас давно никаких волков. В новостях вон было, что нашли двоих, случайно, и то где-то под Моршанском… вспомнилось мне, но легче как-то не стало. Что за волкодлак развылся?

Поверишь тут и в волкодлаков, тем более, что при новом завывании мне уже чётко послышалось, что это не зверь, а скорее человек… Опять вспомнились местные новости, будто из психушки кто-то сбежал, и его в лесу нашли. Так ведь же нашли. Или нет?..

Решил закурить – не со страху, настолько приелся этот прелый грибной запах, словно идёшь, уткнув нос в изрытый червями пень. Отбить надо. Давно не курил, в голове от первой затяжки помутнело, а сердце заколотилось.

Впереди наконец-то показался квартальный столб. Что там дружище говорил, ориентироваться по…

Я подошёл ближе и понял, что… беда. На грубо заточенных топором «рёбрах» столба значились две цифры «13», это значило, что и направо, и налево пойти – выпадает одинаково этот «чёртовый сектор».

– Ну ты! – выругал я приятеля, и, закурив вторую сигарету, достал телефон. Очень «хорошо» – ни одной «палочки» на обеих сим-картах… И экран весь запотелый, еле видны ярлычки, такой фигни даже зимой не бывало.

Вой прозвучал совсем рядом, и был он, чёрт возьми, человеческий! Молодые сосны дрогнули, сбросив капли на ковёр из иголок.

Да, там, за ними, что-то было… и это «что-то» смотрело на меня, недобро изучало…

Нужно было сбросить рюкзак, отыскать там ножик, но вместо этого я только раскрыл рот – сигарета выпала и обожгла кадык.

– Кто там? – заорал я. – Есть там кто?

В сумраке показалось что-то, похожее на кочку. И эта кочка продолжила шевелиться и изучать меня.

Я посвистел – не помогло.  

Да, эта тварь рычала! Что же мне делать?

– Атаман, ну тебя! Ко мне! – услышал я и выдохнул, потирая обожжённое место. И ещё подумал – что за кличка такая?

Пёс вышел, переминаясь на лапах, словно раненый и, недовольно принюхиваясь, сел у квартального столба. У него был длинный, как у волка, хвост, а глаза как-то неестественно поблёскивали алыми огоньками. Шерсть торчала рваными клочками, словно пёс прорывался через колючую проволоку.

Наконец вышел и хозяин. Вернее, выплыл. Его появление сопровождал едкий запах серы, будто только что он стрелял, хотя никакого выстрела не было. Верхнюю часть тела я видел, а вот нижнюю – нет, видимо, сказывались сумерки. Больше всего меня смутила одежда. Древний полушубок, шапка – такая рваная, словно пёс Атаман как раз и поделился с хозяином шерстью...

Ерунда какая-то – мужик словно сошёл с чёрно-белой фотографии. И, чем он ближе подходил, тем холоднее мне становилось. Нет, я не мог и не хотел с ним разговаривать, а на рычащего пса старался не смотреть, но… я не мог пошевелиться. А странный человек, поправив за спиной ружьё, достал обрывок бумаги и кисет. Поплевав, хотел завернуть, но поднял на меня глаза – белые, пустые, и заговорил:

– Мил человек, помоги, прочти бумажку! Услужи! А то исходился, а попросить некого!  Правда, что ль, нам прощёный день вышел? Стало быть, прощены?

Мне не хотелось брать листок, но всё же, с трудом сглотнув, я принял бумагу, стараясь не показывать незнакомцу, как дрожит ладонь. Листок был пожелтевший, с оборванными краями. Отпечатан не то на дореволюционной какой машинке, не то на станке, но так давно, что ничего не разобрать, к тому же ещё в сумерках. Всё, что я смог прочесть, это обрывки слов «мятежники», «прощение», «революционным», а ещё подпись в конце «Командир пятого боевого участка тов. А.Голиков».

– Извините, но я… я ничего… – подняв глаза, я не увидел ни человека, ни его пса, а только ветер поднял листья и пронёс их мимо лесного столба, напоминающего сейчас одинокий кладбищенский голбец. Человек с похожим на волка псом исчезли, но едкий запах серы после них остался. И странная листовка по-прежнему была в моей ладони, и углы дрожали…

***

В почти полной темноте мне ничего не оставалось, как только выбрать, в какую из двух сторон, на которые с одинаковой точностью указывали цифры «13» на столбе, мне идти. Посмотрел налево, и почему-то показалось, что странный человек с собакой ушли именно туда, пока я вчитывался в размытые строки. По крайней мере, холодом оттуда, я был уверен, веяло сильнее. И потому решил идти в другую сторону. Тем более, надо спешить! Телефон не работал, а компас я не взял, ходя другу заявил обратное. Так и правда недолго пропасть и замёрзнуть!

Пока шёл, едва различая петляющую тропку, не выпускал из головы странную встречу. Спустившись, увидел в низине тёмную лощину, из которой торчал уголок крыши. Чем она была покрыта – не пойму, какой-то дратвой, что ли? Может, это вообще другое место? Но, подойдя ближе, различил в окне тусклый свет.

«Ну, наконец-то!»  – выдохнув пар, постучал.

Дверь скрипнула, на пороге показался Костя – так звали моего друга. Только обут он был в валенки, а сам – в какой-то поношенной форме.

– Привет, ух, и забрался ты! А чего так вырядился? – я поднялся по скрипучим ступенькам и зашёл, не дожидаясь приглашения.

В избушке топилась печь, и, скинув рюкзак, я поспешил к ней и протянул ладони. Странно – будто вообще не грело!

«Так бывает! – вспомнил я. – Недаром же говорят, когда сильно замёрз, ничего не чуешь, можно даже ожог получить – и не заметишь даже!»

Костя же – вот странность – вообще ничего не сказал, а сел за круглым столом, на котором горела керосиновая лампа. Я всмотрелся, потирая руки, – его лица было не различить, а только бледные пальцы, что слегка постукивали. Медленно, напрягающее.

«Ерунда какая-то!» – подумал я, и сразу вспомнил про листовку.

– Костя, слушай, на пути к тебе встретился мне мужик какой-то странный. Вот дал мне, прочти! – и я протянул.

Друг не принял, и я просто положил на стол и вернулся к печи. Я по-прежнему не мог разглядеть лица, и только представлял, что он, наверное, читает.

– Командир пятого боевого участка тов. А. Голиков, – впервые произнёс он странным голосом. Вроде бы – его, но другой, более низкий. – Знаешь, кто такой А. Голиков?

– Да откуда же…

– Знаешь. Это тот, кто написал «Тимур и его команда».

– Гайдар, что ли?

– Аркадий Петрович Голиков. Он в юности командовал полком. Потом в воспоминаниях напишет, что в кошмарах к нему часто приходят люди, убитые им в детстве. Всё это было здесь, в наших тамбовских лесах. И листовку эту с призывом сдаваться и выходить сочинил он. Можно сказать, это первое его произведение… художественное. В ней говорится, что все, кто ушёл в леса, кто связал себя с антоновской бандой, но готов раскаяться, могут смело выходить и идти домой. Пахать землю. Прощёный день. Каждый будет помилован.

«Будет помилован. Будет помилован!» – я вздрогнул, потому что ударили большие настенные часы, которые я не замечал раньше. Вылетела птица –похожая на филина, я не успел различить, только сверкнули оранжевые глаза.

– Неужели? Почему же, говоришь, художественное? Не было прощения что ли в итоге тем, кто сдавался? Да и у мужика она откуда?  

Друг ответил не сразу – мне подумалось, словно он меня и не слышал.

– Голиков объявил прощёный день, и из лесов многие тогда вышли, – продолжил мой друг Костя всё тем же малоприятным низким голосом. – Но не все. Многие не решились, так и остались в лесах… И есть те, что ходят до сих пор. Иногда их можно встретить на лесных перекрёстках.

Выходит, это кого же я встретил? Мне стало не по себе.

– Кость, а что ты там говорил, ну, про водочку, погреться бы?

Тот привстал, задул лампу, накинул полушубок. Листовка по-прежнему лежала на столе и во мраке бледно пульсировала.  

– Нет, сейчас лучше спать, – я вновь не видел его лица.

Ладно, спать, так спать! У печи была лежанка, и я, не раздеваясь, плюхнулся на неё. На миг отвернулся к стене – там висел выцветший ковёр с оленем, от которого тянуло плесенью, повернулся опять к печи, слыша её потрескивание, но не чувствуя жара. Подумал:

«Водочка. Сальце. Грибочки. Вот идиот, зачем тогда шёл вообще?»

Нужно было встать, пойти в соседнюю комнату и поговорить с Костей. Я даже несколько раз вставал и заглядывал в тёмный проём, но… не решался.

Прислушивался – думал, различу его мерное спящее дыхание, но только стучали старинные часы. Под них я и уснул, постоянно вздрагивая от холода. Несколько раз приоткрывал глаза, и казалось, что Костя зашёл беззвучно, и теперь сидит на краю. Вместо лица – тёмное пятно, а ладонь – бледная в свете луны, тяжело ложится мне на грудь и тянется выше, выше…

***

Когда проснулся, в мутное, покрытое паутиной запотелое окно едва пробивался тусклый свет. Я встал, размялся с хрустом, поднёс палец к ноздре, пытаясь выдохнуть, и не смог – полностью забита! Насморк и всё сопутствующее я себе, похоже, заработал.

Но где же Костя, который встретил меня вчера так холодно во всех смыслах, да ещё и какую-то жуть рассказал! И где, кстати, портрет его деда, он же сказал, что повесил его, и что он…

Как две капли воды похож на…

Бросив взгляд на покрытый толстым слоем пыли круглый стол и ржавую керосинку, я схватив рюкзак и выбежал из дома. Едва дыша, обернулся на распахнутую дверь, которая скрипела, а из пустоты… на меня…

Нет, у меня не было сил заглядывать в эту пустоту и видеть кого-то в проёме, и я кинулся, поскальзываясь на покрытой инеем дорожке, стараясь как можно быстрее добежать до проклятого квартального столба с двумя цифрами «тринадцать».

Едва дыша, я схватился и повис  на нём, как на мачте корабля. Опал бессильно на колени, прочертив ногами за собой две полосы. Не мог поверить: да не было никаких двух цифр «13», а только одна! И не на той стороне, откуда прибежал я, а на противоположной. А на той, где находился мрачный домик, теперь значилась другая – «31».

Но не может же быть!

Впрочем, как бы то ни было, решил я, в сторону проклятой цифры «13» я не пойду, хватит с меня! И водочки не хочется, а от запаха грибов рвать тянет! Нет, лучше уж вернусь, и, как только появится связь, сразу наберу Косте! Спрошу, почему он был вчера такой странный, и куда ушёл с утра, да и что вообще такое!  

Когда я вышел из леса к реке, мой телефон словно взбесился! Получив глоток связи, он принялся визжать на все голоса. Штук шестьдесят пропущенных от Кости, столько же от мамы, моей девушки, и ещё бог весть от кого, кто меня искал!

Я даже и не успел набрать – Костя, увидев, что я появился в сети, успел это первым.

– Ты живой? Ты где, что с тобой? Я тебя всю ночь искал по всему лесу! Я же говорил, что собьёшься! Надо было тебя у квартального встретить!

– Спасибо, встретил! Тепло ты меня вчера встретил, ничего не скажешь! И водочки славно попили! А главное, чушь твою послушали!

– Ты в порядке, старик? Что за… Какую ещё чушь?

– Про А.Голикова, который Гайдар, про блуждающего призрака, который не поверил в прощёный день, да так в лесу остался.

– Да в какой ещё прощёный день? Ты нездоров? Я тебя ждал до полуночи, а потом кинулся на поиски! Я всех на уши поднял! Ты слышишь меня вообще?!

Я опустил телефон к груди. Что же со мной произошло?

 Выходит, я встретил и разговаривал…

Да, сначала с одним призраком, а потом пошёл не туда, и попал на старый кордон, где уже… со вторым?..

– Долго я буду ждать, тебя ж такую в качель?! – кричал мне парень с парома. – Давай, шевелись, на той стороне ить ждут уже! Я тебя одного не буду ждать!

«Двух призраков! Я встретил сразу двух! – не поднимал глаз, я зашёл на паром и увидел баночку.

«Завтрак туриста». И единственных жёлтый кругляшок. Мою монетку!

– Вчера какой-то странный дядька тут был до вас, на пароме, – произнёс я.

– Какой ещё, к лешему, дядька? – огрызнулся паромщик. Видно, он страдал с похмелья. –  С тех пор, как Никанорыч спьяну утоп, я тута один. Сменщика так и нет, никто за гроши мотаться туда-сюда на ветру не хочет! – он тянул деревянным предметом по металлическому канату, и казалось, что от напряжения наколки на руках темнели. – Эх, Никанорыч! Сколько лет был он на пароме, а плавать не умел! Говорил я ему! Вот, кстати, банка о нём как раз в память стоит, это ж его пепельница была... Ух ты, монетка там, а я с утреца и не приметил!

Он чуть повеселел, управляя паромом, и на меня, измятого, посмотрел с сочувствием. Решил, что я вчера тоже перебрал:

– Давай-ка, друг, проспись хорошенько! Ить, дядька, говорит, странный работал! Вчерась паром на приколе стоял!