Шорохи и тени

«…wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein».

Friedrich Nietzsche «Jenseits von Gut und Böse»

«… the sacrificial ritual holds some horrific surprises for Mr. Gray (these people seem never to realize what they are getting themselves into), who soon repents of his evil practices…»

Thomas Ligotti «Nethescurial»

1

     Василий Туманов вышел из городской научной библиотеки. Тяжёлая дубовая дверь с гулким стуком захлопнулась за его спиной. Он снял очки в металлической оправе, протёр их и надел обратно на свой клювообразный соколиный нос. Закурил сигарету и, устремив рассеянный взор в серое октябрьское небо, медленно побрёл по кленовой аллее. Он обогнул заросший травой фонтан, чьё печальное молчание длилось уже несколько лет, вышел к одинокому светофору, перешёл на красный свет пустую дорогу и погрузился в глубь запутанной системы дворов, стремительно миную одну извилистую улочку за другой. В душе его была осень, под ногами хрустели сухие листья и каштановые орехи, а ум его был погружён в себя. Сознание его плутало в коридорах мыслей, наугад открывало двери предположений, стремительно пробегало по тайным ходам случайных ассоциаций и проваливалось в дыры сомнений. Иногда он поглаживал рукой чёрную кожаную сумку через плечо, в которой лежали новые книги, и тогда на лице его появлялась загадочная улыбка.

     Время от времени сквозь панцирь отрешённости до слуха Василия доносился вкрадчивый шорох листьев, которые холодный ветер поднимал в воздух и складывал в кружащиеся вихри шелестящих хороводов. Обычное явление осенней природы, однако, иногда оно приобретало странные формы, и казалось, что листья одержимы не только ветром, но и ещё чем-то (или, может быть, кем-то), что имело собственную волю и разум. Это нечто, обретая в траекториях полёта листьев намёк на динамичную, но всё же фиксированную форму, казалось, пыталось донести до Василия какую-то зловещую весть. Шорохи, напоминающие шёпот, становились знаками, указывающими на загадочное нечто.

     Но странности были присущи не только листьям. Не менее подозрительно вели себя некоторые тени. Они могли чрезмерно растягиваться или укорачиваться, они неестественно искривлялись, двоились, троились, десятирились, сплетались друг с другом, тихонько шевелились, колебались, осторожно ползали, танцевали под скрипку ветра, дополняли своими неоднозначными жестами невнятную и сбивчивую песнь сухих листьев. Иногда они были лишены очевидного источника. Например, в одном из длинных узких переулков Василий увидел застывшую на стене тень человека в цилиндре, хотя рядом не было никого. Когда Туманов проходил мимо неё, она, как он заметил краем глаза, потянулась к нему, коснулась его плеча (в этот момент Василий почувствовал неприятное ощущение в том участке тела, на который легла тень), потом сползла на грязную брусчатку и исчезла в луже, слившись с отражением тёмно-серой стены заброшенного дома. В другом месте он увидел, как тени слились во что-то напоминающее клубок змей и покатились следом за ним. Тогда он перешёл на другую сторону улицы и оттуда видел, как тени катились параллельно ему, пока он не свернул в арку. Несколько раз под ногами он видел тени в форме сложных геометрических фигур, но, оглядываясь, не обнаруживал над этими тёмными пятнами ничего, что могло бы отбрасывать их.

2

     Василию Туманову недавно минуло сорок лет. Родителей он не знал и в детстве воспитывался у своего деда, а сам за прожитые годы не завёл ни семьи, ни друзей, за исключением нескольких приятелей по переписке, с которыми обсуждал некоторые теоретические детали своих исследований. Туманов занимался философией, эзотерикой, оккультными науками, поэзией, историей, культурологией, сравнительным религиоведением, мифологией, математикой, теорией искусств, антропологией, иностранными (и особенно древними) языками, семиотикой, психологией и психиатрией, палеографией, археологией и многим другим. Разнородные фрагментарные сведения и законченные самодостаточные системы складывались в его сознании в поистине зловещую и загадочную картину мира. Его интересовали лабиринты герметизма, тайные пути алхимических метаморфоз, противоестественные возможности запретной чёрной магии, подёрнутые мистической дымкой руины полузабытых древних культов, парадоксы невозможной геометрии… Василий Туманов что-то упорно искал в этих таинственных областях знания, он настойчиво пытался нащупать некий тёмный центр, который, как он полагал, есть основа и первоисточник всего сущего и не-сущего.

     В шестнадцать лет он экстерном закончил школу с красным аттестатом и поступил на философский факультет одного из лучших университетов страны. Но, проучившись полтора года, разочаровался в академическом подходе и перевелся на архитектурный, что удалось ему без труда, так как он как раз в это время он закончил школу изобразительного искусства и успешно сдал экзамены.

     Среди преподавателей на него оказал влияние лишь один человек (если, конечно, это существо было человеком), известный в некоторых кругах под псевдонимом Обскур. Проработал в университете он лишь несколько лет, после чего его уволили из-за какого-то скандала, о котором потом студенты слагали противоречивые легенды, и суть которого так и осталась неразглашённой. Именно это увольнение и сподвигло Василия отказаться от занятий философией в рамках университетской программы, так как, если в стенах института не было места для такой личной как Обскур, то академические круги наверняка отвергли бы и его. Необычный учёный сразу приметил родственную душу в выдающемся ученике и установил с ним контакт. Казалось, что эти двое по воле судьбы оказались рядом в стенах университета только для того, чтобы между ними впоследствии на долгие годы установилась тесная связь, которая продолжалась в форме переписки, ибо профессор после увольнения перебрался куда-то заграницу. Последние следы его теряются в одном из небольших ливийских городков.

     Архитектуру Василий Туманов выбрал из практических соображений. Конечно, его интересовала и эстетическая сторона предмета, но осознав, что он не сможет зарабатывать на жизнь прямым выражением своих взглядов, ибо общество никогда не приняло бы его идеи, он выбрал, как ему показалось, наиболее гибкую профессию, которая позволила бы ему оставаться в рамках интересующей его дисциплины и иметь при этом неплохой доход. Хотя часть своих практических оккультных навыков он смог реализовать и в этом деле. Закончив университет с красным диплом, он принялся проектировать здания. Во всех постройках, возведённых по его чертежам, оставались, как называл их про себя Василий, туннели, тайнички, механизмы, лазы. Например, это могла быть комната, спроектированная так, что в определённое время закатный свет, изливаясь сквозь прозрачную пелену стекла, падал каким-то особым образом, что пробуждало в посетителях комнаты необычные чувства. В домах, к которым Василий Туманов приложил руку, коридоры становились лабиринтами, лестницы соединяли не просто этажи, но разные пласты бытия, а двери превращались во врата между мирами. Всё это воспринималось людьми символически, оно отражалось в глубинных уровнях их психики, приводя в движение архетипы и спящие силы души. Иногда это способствовало пробуждению их духа, но чаще же вело к психическим расстройствам, если они не успевали покинуть вовремя эти расставленные в плоти пространства ловушки. И дело здесь, конечно же, не ограничивалось простой геометрией и физикой. Это не были обычные оптические или какие-либо другого рода иллюзии в духе авангардных архитектурных экспериментов. Это были энергетически заряженные точки, разломы и дыры в ткани реальности, сквозь которые проступало иномирье.

     Методы, с помощью которых Василий Туманов достигал таких эффектов, конечно же, не могут быть здесь описаны, так как информация это сугубо эзотерическая, требующая особого посвящения и содержащаяся в секрете от профанов. Хотя, безусловно, среди читателей найдутся и те, кому можно было бы поведать её, информация эта да будет скрыта, дабы не навредить тем, кто не готов к её принятию.

3

     Когда Василий Туманов подошёл к своему дому, двадцатичетырёхэтажному квартирному зданию башенного типа (И-155), иллюзион теней и шорохов отступил на второй план. По-прежнему ветер шелестел листьями, по-прежнему предметы, сочетаясь со светом, плодили своих тёмных прозрачных двойников, но ослаб контакт с той реальностью, которая проявила себя через них на короткое время. Нет, не прекратился полностью, но скрылся за видимую оболочку, лишь иногда как-бы случайно проступая сквозь обыденную нормальность.

     Василий опомнился. Приложил ключ к домофону. Из динамика раздалась хриплая электрическая трель. Василий дёрнул ручку, и дверь со скрипом открылась, обнажив зловонную тьму подъезда. Лампочка на первом этаже перегорела несколько дней назад. Василий прошёл внутрь, нашёл кнопку вызова лифта и нажал её. Где-то высоко наверху послышались протяжный гул и лязг металла. Спустя несколько минут дверь лифта отворилась, и тусклый оранжевый свет заблестел на очках Василия, покрыв их стёкла подобно закату, отразившемуся в двух близко расположенных водоёмах. Туманов зашёл внутрь и нажал кнопку «24». Дверь медленно закрылась, и механическое чудовище с рёвом взмыло вверх, вознося архитектора к высшему уровню башнеобразной постройки.

     Василий Туманов жил в трёхкомнатной квартире. Выше располагалась только крыша дома. Соседа справа он не видел ни разу в жизни, слева жил глухонемой. Обстановка его квартиры завораживала. В центре первой комнаты стоял большой стол, вокруг которого полукругом как-то по-крокодильи хищно изгибался обтянутый кожей какой-то рептилии диван, а рядом несколько стульев на изогнутых ножках будто приседали, готовясь к атакующему прыжку. Вдоль одной из стен растянулись шкафы с книгами, статуэтками и костями. На стене напротив висели африканские и индейские маски. Во второй комнате была его спальня. В центре стояла низкая двуспальная кровать с двумя подушками, одеялом и пледом. Всё постельное бельё было тёмно-фиолетовых тонов. Слева от кровати стоял шкаф с одеждой. На серых стенах висели репродукции картин Франческо Бальзамо, Роберто Диаза, Одилона Редона и Джона Мартина. В третьей же комнате, в кабинете, в котором Василий проводил большую часть своего свободного времени, почти весь пол был заставлен книжными стопками. На тех местах стен, которые не были закрыты книжными шкафами, висели репродукции картин Здзислава Бексиньского, Дэвида Херрериуса, Майка Дэвиса и Аэрона Элфри.

     Василий повесил чёрное длиннополое пальто, снял шляпу и прошёл в кухню, где поставил чайник. Пока вода нагревалась, он прошёлся по квартире и зажёг благовония. Спустя десять минут повсюду уже витала дымка, в которой разнообразные запахи смешивались и сплетались в неповторимых комбинациях, образуя подвижный пахучий лабиринт. Тогда, взяв кружку отвара из алтайских трав и трубку из слоновой кости, он засел в своём кабинете и какое-то время провёл в созерцании картин Люсьена Леви-Дюрмэ «Падение листьев» и «Порыв ветра», что висели над его письменным столом рядом с «Вавилонской башней» Гюстава Доре (на каждое время года у Василия были определённые картины, которые он менял каждые три месяца).

     Когда с отваром и табаком было покончено, Василий достал из сумки книги, которые взял в библиотеке. Он прошёлся пальцами по шероховатой поверхности их старинных корешков и предвкушающим взглядом пробежался по названиям на обложках. Включил ноутбук, открыл файл с заметками и погрузился в работу над последней главой монографии, которая должна была подвести финальную черту над десятилетием изысканий архитектора.

4

     Прошло чуть больше месяца. Хрупкая меланхолическая красота увядающего сентября сменилась яркой вспышкой октября, предвещающей депрессивное запустение последнего месяца осени. Листья к этому времени опали на одну треть, но ветер, усилившийся пятнадцатого октября, должен был за две-три недели сорвать остатки. Последний месяц Василий почти не уделял внимания архитектурной работе, не гулял, спал не больше пяти-шести часов и без устали трудился над завершением своей монографии. Эта работа полностью захватила его после того, как из одной чешской библиотеки пришли ему кое-какие малодоступные тексты, которые он пытался заполучить без малого два года. А ещё через несколько дней после этого Василию пришло письмо от Обскура и посылка. В письме старый наставник одобрял искания своего уже зрелого ученика и предвещал ему поистине «великое прозрение в суть бытия» и последующую «грандиозную трансформацию». Впрочем, были в письме и определённые предостережения. В посылке же были материалы, необходимые Василию для завершения его теоретического построения. С момента её получения Туманов перестал посещать библиотеки, архивы и музеи. Он полностью погрузился в поиск нового, так давно алкаемого им откровения. Горизонты возможностей начали расширятся с невероятной, немного пугающей скоростью. И скоро за теоретическими конструкциями замаячила возможность выхода к практике, выхода неожиданного, отчасти даже нежелательного. Поиск Василия походил на блуждание в лабиринте идей, и вскоре на концептуальных стенках этого лабиринта замелькали блики света, указующие путь к долгожданному выходу и решению головоломки.

     На протяжении нескольких месяцев после последнего посещения городской научной библиотеки чувство странного постепенно нарастало в душе Туманова. Жизнь архитектора начала меняться. Сначала незаметно, но потом всё сильнее и сильнее. В конце сентября это были лёгкие изменения восприятия, которые вполне можно было бы списать на «показалось». Но ближе к октябрю искажения начали доставлять уже серьёзный дискомфорт. В особенности то, что исходило от ветра, листьев и теней.

     Монография была закончена седьмого ноября. Василий Туманов дрожащими пальцами набрал на клавиатуре один из мейлов Обскура и тут же отправил текст по электронной почте. Тот не раз обещал выпустить книгу небольшим тиражом в своём малоизвестном издательстве, что занималось публикацией таких материалов, какие не согласилось бы напечатать ни одно издательство, дорожащее своей репутацией в официальных кругах.

     Василий Туманов был ошарашен своими открытиями. Последний поворот его теоретических построений оказался слишком резким. Он не успел затормозить перед этим трамплином, и вместо финишной черты, сулящей победу, его ожидал провал в бездну. То, что сначала выглядело как интересное и перспективное исследование, в конце концов оказалось опасной игрой.

     Несколько минут Василий с замиранием сердца сидел в темноте и тишине, вдыхая пряный туман благовоний и напряжённо прислушиваясь к звукам в пустой квартире. Ничего не происходило, и в какой-то момент в сознание Василия закралась надежда, что роковой ужас миновал его. Но спустя мгновение он обратил внимание на свою тень, которую отбрасывал из-за лампы на столе. Василий резко вскочил, в три прыжка достиг другого конца комнаты и щёлкнул выключателем. Когда люстра под потолком зажглась, он встал в нерешительности, не зная, что ему делать дальше. Он сам не мог бы объяснить, чем его напугала собственная тень, но смутно почувствовал, что она стала ему чужой.

     Мучительное чувство беспокойства овладело Василием. Он несколько раз прошёлся по квартире и включил везде свет. Тем не менее, тьма будто бы только сгущалась, и сияние ламп не рассеивало её, но наоборот, парадоксальным образом подчёркивало, выступая контрастным фоном для каких-то совершенно невозможных светоцветовых изменений. Василий попытался лечь, потом попробовал сесть, но не смог надолго удержаться в одной позе и подошёл к окну. С высоты своего этажа он ещё мог различить тонкую полоску красного закатного зарева, тающего на горизонте, но на ясном небе уже проступили звёзды. Только в центре ночной черноты, высоко над землёй клубилось странное облако, окружённое нимбом сияния скрытого им небесного тела. Архитектор долго приглядывался к нему. Наконец оно обнажило полную луну. И тогда во всём осветившемся пейзаже проступило что-то настолько неестественное, от чего Василий почувствовал нарастающий приступ тошноты. Он отвернулся от окна, закрыв рот ладонью, и внезапно услышал скрип сверху. Поднял голову. Подвесная люстра крутилась вокруг своей оси, разбрасывая по стенам множество бликов-огоньков, отражённых от стеклянных кристаллов на ней. «Только бы пережить ночь», - мелькнуло в голове Василия. К скрипу начали примешиваться другие звуки. Далёкое заунывное пение? Или вой ветра?.. Откуда?.. Василий вспомнил, что оставил открытым окно в зале. Поборов приступ тошноты, он направился туда. Когда он открыл дверь зала, в лицо ему ударила струя ветра. Василий вздохнул от неожиданности, и в рот ему забилось несколько сухих листьев. Ещё два листка налипли на глаза. Он выплюнул их, убрал с лица другие и переступил порог. По всей комнате лежали листья. Ветер забрасывал их в открытое окно, несмотря на то что это был двадцать четвёртый этаж. Туманов быстро закрыл окно, вышел в коридор и запер дверь, дабы листья не распространились по всей квартире. Но они уже кружились, шуршали, перешёптывались и разлетались повсюду. Василий судорожно накинул пальто, открыл дверь и вывалился из квартиры. Осветившаяся призрачным светом лестничная площадка была усеяна листьями, которые магически кружились и шуршали, будто намекая на чьё-то потустороннее присутствие. Василий уже понял, что ему не избежать встречи с тем, что он сам призвал на свою голову, неосторожно вскрыв то, что должно было оставаться под покровом тайны. Бегство было бессмысленно, но страх гнал его, он не мог спокойно оставаться на одном месте, обречённо ожидая своей участи. И где-то в глубине души он, вопреки здравому смыслу, всё же надеялся улизнуть.

     Вкрадчивый шорох листьев складывается в шёпот. В нём различимы слова. Всё становится совсем другим, не таким, как прежде. Во всём появляется что-то ещё, чуждое самим вещам, не свойственное никакому сущему от самого зарождения мира. Сквозь иллюзорную оболочку реальности начинает просвечивать что-то иное. Архитектор, освещая подъезд фонариком, отбиваясь им, как огненным мечом, от порождений мрака, судорожно жмёт кнопку вызова лифта. Лампочка на этаже ниже почему-то не горит, и тьма сгущается там. Он не может спустится туда. Он знает, что там его ждёт ловушка. Нечто настигает его, нечто приближается, оно нарастает, оно нагоняет его. Он слышит слова, он слышит, он видит, он чувствует, он чувствует их, он их видит, он способен даже коснуться, потрогать рельеф их бесплотных узоров. Дверь… дверь со скрипом открывается. Тусклый оранжевый свет. Внутрь. Лязг закрывающейся двери. Четырнадцатый этаж… десятый… второй… Ноль? Минус один. Минус пять, минус десять, минус триста семьдесят. Хаотичный набор вертикальных и горизонтальных линий.

     Наконец лифт остановился. Архитектор забился в угол и выставил вперёд фонарик так, как будто это был световой щит. Действительно ли он в наивности своего человеческого, всё ещё слишком человеческого ужаса полагал, что слабый луч электрического света мог спасти его от того, что скрывалось за дверями лифта?

     Дверь отворяется. И, протягивая щупальца потустороннего, распускаясь болезненным цветком божественного зла, извиваясь хохочущим мраком, сквозь шорох, в окружении сонма теней, являет себя Архитектору то, что доселе скрывалось в глубинах бездн.