Жестяная звезда (финал)
— Ну да, — усмехнулся дед. — Ленивые буржуи, вот и зовут техников на дом. А само удовольствие где? Где? Вот разбираешь ты мотор, чувствуешь его, видишь, моешь. И машина рада, что хозяин о ней заботится. Работает, возит его. А чужой человек? Стукнет кувалдочкой, отверткой грубо ткнет — и капризничает, родимая. Требует хозяйской руки.
— Это-то так, только там к машинам другое отношение. Не работает — починил да продал. Еще и жалобу в сервис накатал, что не работает. Никто судиться не хочет, вот и процветает сервис с доставкой на дом. Так проще...
— Ну да, согласен. Совсем другие нравы, чужая кровь. И как тебя занесло туда — ума не приложу.
— Вот так и занесло, — ответил я, счищая нагар на корпусе мотора отверткой.
— Ну да ладно, у каждого своя судьба, чего там. Ты скажи вот что...
— Чего? — поднял я голову.
— Завтра ярмарка в райцентре будет. Не хочешь прогуляться, посмотреть?
— Почему бы и не да? — улыбнулся я. — Только опять тебе меня будить придется...
...Автобус остановился рядом с большим зданием бывшего райисполкома, а ныне — мэрией, и с облегчением открыл двери, выпуская на свободу пассажиров, полтора часа маявшихся в поездке от поселка до райцентра. Я снова отчаянно зевал. А дед неспешно направился к центру, где шумела ярмарка. И надел по такому случаю свой синий пиджак, увешанный орденами и медалями, как делал это обычно по большим праздникам...
Ярмарка кипела. Радовала рядами лотков, шумом, музыкой. Некоторые торговали прямо с машин, разложив мясо, кур и зелень прямо на газетах, кто на капоте машины, кто на багажнике. Дымились шашлычные мангалы, маня запахом жареного мяса, пекли пирожки в черном, прогорклом масле, пахло супом и пельменями. А еще почему-то пахло давно забытым праздником. Когда дед с бабкой ходили на праздники Победы и на 7 ноября, то всегда брали меня с собой. Я вовсю веселился, получив три рубля от деда по случаю праздника, чем вызывал зависть всех друзей, которых тоже привозили сюда. Но я был щедрым, кормя всех друзей пирожками и угощая лимонадом.
— Почем пирожки? — остановился у одного из котлов, в который розовощекая девушка-продавец быстро и сноровисто опускала плоские куски теста, с фаршем внутри. Кусочек сразу начинал весело сверкать золотистыми пузырями раскаленного масла.
— С мясом, с картошкой? — спросила девушка, смахнув со лба челку, выбившуюся из-под косынки. И улыбнулась.
— И те, и другие.
— С мясом — по двадцать рублей, с картошкой — восемнадцать.
— Мне... э-э-э... четыре с мясом и четыре с картошкой.
Она опустила в масло пирожки, взяла деньги, быстро отсчитала сдачу. Потом выхватила готовые пирожки щипцами и сложила их в два бумажных кулька, протянула мне:
— Приятного аппетита!
— Спасибо!
Я взял горячие кульки и пошел за дедом, который задумчиво рассматривал яблоки, выложенные горкой на одном из прилавков.
— Ты чего, деда? — спросил я, протягивая ему пирожки с картошкой. С мясом он не любил.
— Да вот, яблоки смотрю. Вроде и крупные, вроде и красивые, но... Как искусственные. Души нет в них. Химию добавили, наверное.
— Отец, кончай философию базарить, — негромко сказал продавец, здоровенный детина, с недельной небритостью. — Или бери, или не заслоняй товар.
— А ты не хами старшим, — вежливо ответил дед.
— Не буду, если отойдешь.
Я отошел в сторону, потянув деда за рукав:
— Ладно, не встревай. Ешь пирожки, свежие еще. Потом шашлычку возьмем, пивка. Гулять так гулять!
— Эх, Славушка...
— Чего?
— Ничего, внук. Ладно, пирожки так пирожки.
Я откусил от пирожка и быстро прожевал, втягивая воздух сквозь зубы... Горячие, зараза! И вкусные.
— Господи... Никита! — вдруг ахнул дед, и, выронив пирожки, побежал куда-то. Нырнул за лотки и исчез.
Я растерянно завертел головой. Бросился следом, и увидел, как дед обнимает какого-то человека, с грязными, седыми волосами, в потертом, засаленном пиджаке. Мужчина часто-часто моргал слезящимися глазами и виновато улыбался...
— Никита, друг ты мой, — приговаривал дед, обняв его за плечи. — Сколько лет, сколько зим!
Остановившись рядом, я пытался сообразить, кого встретил дед.
— Славка, иди сюда, — громко сказал дед. — Познакомься вот...
Подойдя, я протянул руку и крепко пожал заскорузлую ладонь:
— Слава.
— Никита, — отозвался мужчина. — Николаич я.
— Очень приятно, Никита Николаевич.
— Иваныч, какими судьбами? — повернулся Никита к деду. — Лет сто пятьдесят не виделись.
— Это точно, — отозвался дед. И глянул на меня: — Славушка, слышь, ты, это... не обидишься, если мы с другом-однополчанином посидим вдвоем?
— Нет, конечно, о чем ты! — вскинулся я. — Только хоть скажи, где сидеть будете, чтобы не потерял тебя?
— Иваныч, это... — как-то замялся Никита. — Может, просто посидим, на скамейке?
Я вытащил пачку денег, отсчитал несколько крупных купюр и протянул деду:
— В кафе где-нибудь посидите. Нечего по скамейкам шляться.
— Хорошо, Славка. Мы во-он в той будем, — указал он рукой на приземистое здание кафе, возле фонтана. — Погуляй пока что. А мы молодость вспомним, поговорим...
— Лады, старички. Если что — я рядом.
Я повернулся и пошел к лоткам, хоть и смотреть больше было нечего. Обошел их и направился к шашлычной, откуда доносились соблазнительные запахи. Заказал себе шашлыки, пару бутылочек пива и устроился за маленьким столиком. С удовольствием съел хорошо прожаренное мясо, выпил пиво и отправился гулять дальше, уже черт знает по какому разу. Успел накупить разных безделушек, сторговал себе в коллекцию перочинный ножик ручной работы, и даже познакомиться с продавщицей соков, миловидной дамой бальзаковского возраста, которая упорно пыталась мне налить яблочный сок, хотя просил томатный...
И решил навестить стариков, понимая, что ноги не выдержат, если сделаю еще один круг по ярмарке.
В кафе было тихо. Два или три столика были заняты людьми. Я завертел головой и увидел деда, который мирно лежал в тарелке лицом и довольно громко похрапывал... Нормально!
— Дед? — потряс его легонько за плечо. — Слышишь? Вставай, поехали домой, дед?
Он на удивление быстро проснулся. Потряс головой и встал, опершись рукой о стол:
— Эко меня, развезло-то как... Мда... Домой? А пойдем, Славка, пойдем.
Я взял его под руку... и похолодел:
— Дед? А где пиджак?!
Он остановился, как на стену налетел. Удивленно оглянулся на стул, а потом посмотрел на меня:
— Нету, Славушка...
— Сиди здесь! — рявкнул я, усаживая его обратно. — Выйдешь — не обижайся!
— Куда ты? — схватил он меня за руку.
— На кудыкину гору!
Вырвал руку и вылетел на улицу. Увидел двух милиционеров, стоявших в сторонке и лениво поглядывающих на происходящее. И подбежал к ним:
— Добрый день!
Они все так же лениво обернулись ко мне. Один из них, старший сержант нехотя кивнул:
— Добрый...
— Моего деда ограбили! Пиджак с орденами украли, документы...
Они оживились. Если можно было назвать оживлением то, как один из милиционеров осклабился:
— Так ведь ясное дело! Ярмарка, случаев краж полно. Дед выпивши небось?
— Было дело, — отозвался я, гадая — дать им денег или сорваться...
— Загулял, бывает. Где ж искать-то? И кого? Потерпевший хоть помнит с кем пил?
Меня неприятно резануло слово «потерпевший». Пришлось доставать свой синий паспорт и развернуть:
— Я иностранный гражданин. Где мне сделать официальное заявление о грабеже ветерана войны? Или позвонить в посольство?
Вот теперь они оживились.
— Чего горячишься? — спросил старший сержант. — Показывай, где это было!..
...Мы еще долго сидели в кафе, составляя со старшим сержантом заявление о краже. Второй что-то долго бубнил в рацию, тихо матерясь и поглядывая на меня. Сержант задал деду несколько вопросов о Никите, и я ловил взгляд деда, когда он отвечал на них, жалостливый такой, просящий...
— Ладно, Вячеслав Викторович, — поднялся сержант и протянул мне руку. — Мы вам сообщим, если что-то станет ясно. Деньги на обратную дорогу есть?
— Да, конечно, — ответил я, игнорируя заинтересованный взгляд сержанта.
— Ага... Что ж, будьте осторожны, когда поедете обратно, — с каким-то сожалением произнес сержант и вышел.
Дед молчал. Я еще с минуту смотрел на него и поднялся:
— Поехали, деда. Поехали домой.
Денег я уже не пожалел, взяв частного таксиста и договорившись с ним об обратной дороге.
— Славка?
— Чего? — обернулся я к деду, тихо сидевшему на заднем сиденье.
— Спасибо, что не выдал Никиту. Не надо этого, Славушка...
— Дома поговорим, ладно?
Он не ответил, лишь отвернулся к окну, за которым мелькали деревья...
***
Два дня дед ходил, как в воду опущенный, непривычно тихий и молчаливый. Я старался его развеселить, предлагая то сходить на рыбалку, то погулять, то в кино сходить. Он отказывался, ссылаясь на старые болячки, которые вдруг разболелись. И я оставил его в покое...
На третий день приехал участковый. Долго сидел у нас, объясняя, что вора не нашли и теперь попробуют разыскать награды по местным блошиным рынкам. Авось и получится. Участковый переписал все номера наград, вежливо распрощался и уехал...
— Сволочи, — ругнулся я. — Чтоб у вас руки поотсыхали!
— Не ругайся, Славка! — строго сказал дед.
— Буду. На тебя бы тоже поругался, да не могу. Чего ж ты упился-то так? Вроде и пить умеешь...
— Да и хрен с ними, с орденами! — вдруг в сердцах сказал дед.
— Чего?! Ты чего, дед? Как это — хрен с ними? Это твое ведь, кровное, ты заслужил их! — Я от удивления сел на стул, бросив разделывать мясо, которое намеревался поджарить на ужин.
Дед молча встал, и вышел из кухни. И через несколько минут вернулся обратно, бросив на стол потертые документы, перетянутые желтой резинкой:
— Не нужны мне такие награды, Славушка. Не так я хотел, видит Бог, не так...
Я вымыл руки, тщательно вытер и сел за стол. И стал разворачивать пожелтевшие листки, один за другим...
Вот военный билет, с выцветшей фотографией... Пожелтевшая копия приказа Сталина, знаменитый приказ под номером 227... Первая медаль, «За отвагу». Это дед получил, когда брал первого «языка»... А вот направление в школу контрразведки НКВД... «...присвоение воинское звание — капитан...» ... перевод в школу Главного управления контрразведки... служба в рядах СМЕРШ... еще награды... номер личного стрелкового оружия... Орден Ленина... еще один...
Я уставился на деда:
— Дед?
— Чего, Славушка?
— Но... ты ведь сказал, что служил простым шофером, при какой-то там снабженческой бригаде!
Я еще раз быстро просмотрел бумаги. «НКВД», «ГУКР “СМЕРШ” НКО» значилось на многих из них.
Дед долго молчал, потом поднял на меня покрасневшие глаза:
— Я тебе соврал, внук.
— Но... почему?
Он закурил. Долго молчал, потом глухо заговорил:
— Сложно все, Славка. Когда арестовывают твоего отца, подводя под пятьдесят восьмую статью — сердце наливается злобой. Но приходит война. Не такая, Славка, не как в книгах. Страшная, жестокая и беспощадная. Когда немцы на твоих глазах убивают мать и сестру — сердце каменеет. Я тогда два месяца осаждал военкомат, чтобы на фронт попасть. И попал. А когда под Ржевом мы вляпались в окружение — в живых остался только я и... Никита. Да, не смотри ты так. Он тогда был комвзода. И тащил меня на себе, раненого, без сознания...
Я молча встал и достал их холодильника бутылку водки. Налил в стаканы...
— Меня потом, после госпиталя, как отличившегося, пригласил на собеседование сам майор Петровский. Он был руководителем охраны нашего бригадного генерала... — Дед выпил стакан водки, одним глотком, как воду. Закурил, нервно теребя папиросу... — И я попал в только что созданные отряды СМЕРШ.
— Легенда. СМЕРШ имею в виду... — вклинился я.
— Да какая там легенда, внук... Кровавая, страшная — такая она, эта легенда. Штрафные батальоны, смерть, поля горят. Хочется землю грызть, когда видишь вырезанные фрицами деревни. И хочется выть, видя, как свои солдатики иногда вытворяют не хуже.
— Серьезно?!
— Всяко бывало, внук, — ответил тихо дед. — И в Союзе люди разные были. А мне выпало приглядывать за батальоном смертников. В Белоруссии дело было... — Он долго молчал, потом продолжил: — Я ведь не видел после госпиталя Никитку-то. Думал, что сгинул он. Письма писал, искал через полевую почту. А нашел там, в батальоне. В рваной гимнастерке, уставшего, с еще не зажившими нормально ранами. Не поверили ему, что он тогда под Ржевом воевал, ох, не поверили. И влепили ему наказание... — Дед вдруг уронил голову, спрятав лицо в ладонях. — Страшно было, Славка, очень страшно. Неправда все, боялись мы, боялись немца, лютый он был. И дан был приказ — не сдаваться, расстреливать всех, кто сделает хоть шаг назад.
Я лишь головой покачал...
— Вот так, внук. Все стояли насмерть, все мальчишки, чуть младше меня. А позади всех — я, с пистолетом, понимаешь? Я бы и не смог выстрелить, никогда, в своих. Враки это всё, что мы лютовали. Но приказ был — и надлежало исполнить! — выкрикнул дед, и снова замолчал. Вздохнул горько... — Мы не отдали поселок, Славушка. Никто не струсил. Но полегли почти все. А Никита снова выжил. И снова тащил меня на себе обратно, к своим. Ему опять не поверили, слышишь? Думали, хотел выкрутиться, притащив энкаведешника. А я не смог заступиться за него, без сознания почти две недели был.
— А... но как ты его узнал-то? Тогда, на ярмарке?
Дед закурил уже которую папиросу:
— Я нашел его случайно, после войны. Уже женат был, и Ольга уговорила меня приехать сюда. Места, грит, красивые, бывала, мол, тут... А мне чего? Молодой, горячий, эх! Сел на поезд с ней, два чемодана вещичек — вот и все наше семейное богатство. Да и встретил Никитку здесь. Родом он отсюда, местный, я и не знал. Потом он в райцентр уехал жить, перевели его туда.
— Он узнал тебя?
— Узнал. Он все помнил, отмотав восемь лет в лагерях. Но слова даже не сказал. Совсем. Улыбался, радовался встрече. Только вот глаза его, слышишь, глаза все сказали... Он помнит все, Славушка. И я помню. Прости деда, что врал тебе. Не со зла, родной... Не нужно тебе это.
Я убрал в холодильник неразделанное мясо и поставил разогреваться суп. Потом стал собирать документы, так же аккуратно перевязав их резинкой.
— Вот и говорю — хрен с ними, с орденами!
— Но почему? Ты ведь не расстреливал никого, ты их заслужил, дед! Воевал, опять же...
— Мне жаль только одну медаль, Славик, самую первую, «За отвагу» которая. Ее я заслужил. Остальные — Никиткины они, ему они положены, не мне.
У меня выпала из рук папироса:
— Погоди, погоди... Ты их ему отдал?
Дед кивнул, стараясь не смотреть на меня:
— Отдал, внук. Сам отдал, никто ничего не крал. И деньги твои отдал... Я верну тебе, не сомневайся. Бедствует он, очень бедствует. Но не скажет об этом, я его знаю.
— Господи... чего ты вернешь-то? Даже не думай, обижусь!
— Так вот, родной. Такая она жизнь, паскуда хитрая. Герои бедствуют и мрут как мухи, а такие, как я — они живут и сейчас.
— Какие — такие? Ты чего глупости-то мелешь? — чуть не закричал я и присел перед дедом на корточки. — Не говори ерунду! Ты заслужил уважения не меньше! А твоя жизнь — она впустую прошла? А меня кто поднимал, когда родители развелись и никак не могли решить, кому я достанусь? Кто согласился меня к себе забрать? А кто всю жизнь работал, не покладая рук, дед? Уважение всего поселка — оно многого стоит! И ты ведь его заслужил? Заслужил!
— Не знаю, внук...
— Я зато знаю! Тот, на кого я всю жизнь равнялся, кем гордился всегда... Это ты, дед! Слышишь? Это ты! А ты, оказывается, всю жизнь корил себя за то, что не выручил Никиту. Как видишь, он жив и здоров. Это все прошлое, дед. Забудь уже, ну! Отдал награды — черт с ними. Завтра отзовем заявление, придумаем что-нибудь. Но не кори себя, ладно?
— Не забуду, внук. Я никогда не забуду, ты не поймешь. И тебя бы тогда не было, если бы не он. Ай... — он встал, как-то обреченно махнул рукой и швырнул окурок в пепельницу. — Пойду, прилягу, Славка. Нехорошо как-то мне...
— А кушать? — вскинулся я. — Поешь хоть.
— Не буду, не хочу. Ты сам поешь, а я полежу.
— Если что — зови меня, ладно?
Он вышел из кухни шаркающей, усталой походкой. И медленно ушел к себе в комнату...
Часа через два я забеспокоился. Из комнаты деда не доносилось ни звука.
— Дед? — постучал я пальцем по филенке двери. — Ты как там?
Тишина.
— Дед? Слышишь? — толкнул я дверь, но она оказалась заперта изнутри на ключ. Любил так он делать, запирать двери. — Дед!
Я ударил по двери плечом. Она жалобно хрустнула, но устояла...
— Дед! Ты слышишь? Деда!!!
Я отошел на пару шагом, примерился и с разгону ударил в дверь ногой. Перегородка из толстой фанеры выгнулась, а потом с грохотом вывалилась внутрь комнаты. Я не стал отпирать дверь, а влез в дыру...
Дед лежал на кровати, согнув ноги. Левая рука была под головой, а правая — на груди.
— Дед... — Я осторожно присел на краешек кровати и тронул его за руку. — Деда?
Он уже не дышал. Рука податливо соскользнула с груди на кровать. Я взял ее в ладони, и слегка сжал, поднес к лицу и подышал, согревая.
— Деда... Пожалуйста... Дед...
Даже мне было видно, что «Скорая» не нужна.
— Деда...
Я просидел с ним всю ночь, прижав его руку к себе. Боялся ее отпустить, будто отпущу навсегда. Гладил ее. И говорил, говорил. Все говорил с ним, будто боялся, что больше никогда ничего не смогу сказать. И снова гладил руки...
...Деда мы похоронили рядом с бабушкой. Тетка Марья помогла с гробом и всем остальным, договорившись с похоронным бюро нашего кладбища. Помогла собрать стол, помогла с поминками. Пришел почти весь поселок. Я лишь оплатил все, что смог. И сидел еще долго у могилки, глядя в одну точку, и тихонько раскачиваясь, пока муж тетки Марьи силой не забрал меня домой.
Уезжая, я закрыл дом на ключ, закрыл все ставни, запер гараж и занес ключи к тетке.
— Теть Маш, улетаю я. Присмотрите за домом, ладно? Вот деньги...
— Господь с тобой, Славик, — всплеснула она руками. — Убери! Вот еще выдумал! Лети с Богом, родной. Может, приедешь когда, так загляни. А я, когда пойду на кладбище, уж пригляжу за могилкой, не беспокойся...
Я наклонился и поцеловал ее в щеку:
— Спасибо, теть Маш! Берегите себя, ладно? Я приеду. Я еще обязательно приеду.
Она улыбнулась и быстро перекрестила меня. Потом обняла:
— Приезжай, Славушка, не забывай.
Я развернулся и пошел к автобусной остановке, не оглядываясь...
Таможенник в аэропорту с недоумением уставился в монитор рентгена, а потом вежливо попросил открыть рюкзак. Я поставил его на стол и стал расстегивать клапана. Но таможенник попросил открыть только боковой карман. Сунул руку и вытащил сверток, аккуратно перевязанный липкой лентой.
— Что это? Попрошу Вас открыть пакет!
Я пожал плечами, взял протянутый мне канцелярский нож и быстро разрезал сверток.
— Это что такое? — нахмурился таможенник. — Зачем Вам эта железяка?
— Это не железяка, уважаемый, — ответил я. — Это память длиною в жизнь. Я могу идти?
Он пожал плечами и кивнул.
Взяв разрезанную упаковку, я снова старательно завернул в нее потемневшую от времени жестяную пятиконечную звезду, которую снял с ворот, и осторожно опустил в карман рюкзака...
-
-
-
-
Штош, придёцца четадь и текст над каментаме???(с)
На скользкую дорожку ступаешь бро, ох на скользкую....
2 -
>>Успел накупить разных безделушек, сторговал себе в коллекцию перочинный ножик ручной работы, и даже познакомиться с продавщицей соков, миловидной дамой бальзаковского возраста, которая упорно пыталась мне налить яблочный сок, хотя просил томатный...
По сюжету промолчу, пардон. У меня свои флэшбеки.
1 -
-
-
-
А расскз-то хороший. Невзирая на...
Просто хорошо показаны и герои, и эмоции. Картинка рисуется сходу.
Остальное...
Ну, никогда всем не угодишь. Одних на деталях зацикливает, других на сюжете, третьих - на идеологической составляющей.
Ну скажите просто автору: ты классно написал! И хотя кое в чём я с тобой не согласен, это не отменяет художественной ценности написанного.
3 -
Наталия Лазарева, да, в жалости я не нуждаюсь. Ну и помирать, покамест, тоже не собираюсь. Может ещё и увижу этих самых "настоящих".))
-
Увидите. Главное - держать глаза открытыми.
1 -
-
-
-