Отцы и игры

В восемь утра Саймон трусцой бежит вдоль рябин, обвешанных нарумяненными ягодами, петляет между обедневшими клумбами, делает растяжку и размеренным шагом направляется к выходу из парка. У ворот он останавливается под огромным кряжистым дубом и подбирает несколько желудей.

На часах девять. Рядом с домом, в лавке старого Изи, Саймон покупает пластилин и спички. Завтра, когда Марина приведёт Павлика, они смастерят человечков. Ручки-ножки из спичек, глазки-точки нарисуют фломастером.

Для следующей субботы Саймон придумает новую забаву.

Изя любит Павлика и умеет торговать. Впридачу к пластилину на прилавок ложится книжка-раскраска и костяная закладка с остро заточенными боками.

«Только для бумаги», — Изя внимательно смотрит на Саймона и повторяет: «Только для бумаги».

У входной двери Саймон вскрикивает: пройдя сквозь тонкое тело пакета, закладка с любопытством вылезает наружу. Она прорезает брюки и впивается ему в ногу. Изя приносит пластырь, укоризненно смотрит на Саймона и бормочет, будто уговаривая самого себя: «Только для бумаги, только для бумаги».

Душ. Саймон стоит, вода бежит. Ощущение блаженства после горячего душа сохраняется дольше, чем чистота.

Кофе. Саймон идёт. Топ-топ. Это скорее ритуал, чем потребность. Достать турку, насыпать три ложки кофе, залить водой и сварить. Руки двигаются в такт кофе: вниз — вверх, влево — вправо. Выдвинуть ящик, включить газ, взять чашку...

Семь лет каждую третью пятницу месяца Саймон живёт по этому графику. Готовится к встрече с сыном.

Кофе ведёт его в кабинет. На часах девять тридцать. Саймон морщит лоб, вспоминает, шевелит губами. Читает названия книг, пересчитывает закладки. Одна, вторая, сорок восьмая... Сбившись со счёта, подходит к окну и видит, как Марина выходит из лавки. Изя живёт над лавкой. В такие дни он открывается в десять.

Саймон никогда не спорит с Мариной. Двухэтажный дом она поделила так, чтобы не встречаться.

Саймону — первый этаж и вход с улицы, а ей с Павликом — второй. Внутреннюю дверь Марина замуровала.

Вход на второй этаж — с параллельной улицы, через маленький, огороженный высоким забором, дворик. Дома на их улице отличаются лишь внутренним убранством.

Завтра вечером Марина заберёт Павлика. Он заплачет. Следующий раз — через месяц. Павлику семь лет.

Мальчику пора привыкать к новому папе, вернее, отвыкать от старого: нового папы ещё нет, но старый папа — как одинокий ботинок, во время переезда потерявший пару, — не нужен.

Павлику десять. В назначенное Мариной время он уходит. Уже без слёз.

С тревогой ожидая появления нового папы, Павлик больше не докучает Марине и не спрашивает, когда можно пойти к старому.

Павлику четырнадцать. Ночью он перерезал Марине горло. Так думает Саймон. И молчит.

Саймон застрял в пятнице. Вот уже три года он выходит на утреннюю пробежку, собирает жёлуди или размышляет над новыми забавами, принимает душ, варит кофе и думает. Он погружается в пятницу, чтобы вынырнуть в субботу и выловить тот день, где спряталась его вина.

Скупые жесты отточены до автоматизма. Бег — на месте. В маленькой комнате на четверых особо не развернёшься.

Теперь между ними никого нет. Третий год Павлик каждый день приходит на свидания. И молчит.

На закладке нашли не только его, Саймона, отпечатки, но отец и сын это не обсуждают.