Расплющенные под развалинами

Мы с братом приехали на дачу — сносить отслужившую свое теплицу: рамы с рваным мутным целлофаном и каркас из почерневшего бруса. Теплицу строил умерший полгода назад отец, и было в этом действе разрушения много печали. Вот, что-то строил человек полезное для семьи, выращивал огурцы-помидоры, и нет его на земле, и стремительно исчезают последние следы его присутствия днесь.

Гнилое дерево ломалось легко, будто из пластилина; мы, даже не вспотев толком, справились часа за полтора. Сложили обломки в бесформенную кучу неподалеку от покосившейся калитки — после смерти отца все хозяйство как-то сразу пошло в разнос, и переместились в дачный домик — немного передохнуть; нам еще предстояло вскопать участок. В гостевой комнатке с продавленным диваном (не на нем ли родители нас и зачали?) я выгрузил на стол содержимое сумки: ноль-пять «Столичной», пузырь кока-колы, бутерброды с колбасой и сыром, банку тушеной со свининой капусты, термос с чаем. Брат принес из сарая связку дров и пачку макулатуры — растопить печь; чиркая зажигалкой, зашуршал газетой в топке; подкинул, убедился, что горит.

Потом мы выпили, помянули отца, опять выпили, закусили. Выпили еще. Разговаривать было особо не о чем. Брат включил поношенный советский телевизор «Электроника», впялился в маленький цветной футбол, а я, передвинувшись ближе к печке, стал перебирать газеты и журналы из пачки — случайно сохранившийся архив, датированный по преимуществу началом девяностых. От пожелтевших страниц пахнуло затхлостью и тленом, будто из склепа. Потускневшие обложки нескольких экземпляров «Юности» и «Слова» напомнили о былой подписке. А ведь все это я когда-то читал запоем, ждал каждого свежего номера!

Вдруг из сложенной вчетверо «Комсомолки» выскользнула тонкая грязновато-серая книжица. «НГ — Новинка года. Александр Солженицын. Как нам обустроить Россию. Советский писатель. Ленинградское отделение. 1990». И черно-белая фотография: скорбный старец в плаще, борода — клином, скосил глаза куда-то вниз, будто стоит у могилы, а может, у пропасти, у бездны, и хоронит... не человека, а целую эпоху. Портрет показался и впрямь пророческим. В отличие от текста, сотни раз опровергнутого историей. Я мгновенно вспомнил, когда и где купил книжку — в ноябре девяностого, в огромном пустом магазине «Политические издания» на Привокзальной улице; ныне там, разумеется, никаких книг, а целых два заведения: маркет «Обувь» и забегаловка с алкоголем на вынос.

У этой «новинки года» имелась газетная предшественница, изданная многомиллионным тиражом «Комсомольской правды»; помню, моя литературоцентричная мама сшила её белыми нитками и вручила мне для чтения. Тогда-то, в сентябре, я и прочел Солженицына впервые. Я быстро перелистал страницы, хватая зрением жирный убористый шрифт. Надо же! Выяснилось, что, несмотря на пролетевшие годы, я отлично все помню. И этот тяжелый, ветхий слог, будто специально стилизованный под публицистов начала ХХ века, и само содержание манифеста, его «посильные соображения», весь этот безнадежно утопический проект — «Как нам обустроить... бу-бу-бу».

Я выпил еще водки и вообразил себе смешного жалкого старикашку у телевизора, там, в комфортабельном американском доме, в окрестностях городка Кавендиш, штат Вермонт, в минуты, когда какой-нибудь CNN транслировал прямой бесконечный репортаж о падении Берлинской стены, о флаге СССР, спускающемся ниц с кремлевского шпиля, о российском парламенте, расстрелянном из танковых пушек, о телах солдат, зажаренных в броне на улицах Грозного... Предвидел ли он, наш вермонтский отшельник, весь этот дьявольский расклад, нечеловеческий сценарий, когда сочинял три своих вступительных предложения?

«Часы коммунизма свое отбили. Но бетонная постройка его еще не рухнула. И как бы нам вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами». Смешной и жалкий старик? Да! Но нам давно не смешно, и это нас жалко. Это над нами надругалась история, и «развалины» империи падают на нас обстоятельствами непреодолимой силы то на Северном Кавказе, то в Донбассе, и все мы расплющены ими, осознаем мы это или нет, — маленькие люди огромной бескрайней страны, успешные и неудачники, навсегда потерявшие Родину. Кто-то преуспел, кто-то погиб, а кого-то, «утомленного Рамзаном», до сих пор «плющит и колбасит», черт возьми, и впрямь совсем не по-детски.

Все-таки как глупы и ничтожны все наши мысли и представления о будущем! Тогда, в девяностом, Солженицын предсказывал распад СССР, но свято верил в союз трех славянских народов и Казахстана. В лето, когда Солженицын вернулся в Россию, я приехал в псковскую деревню учительствовать и встретил там русских беженцев со всей разоренной и разорванной державы. Две многодетных семьи из Таджикистана тупо бежали от войны. Несколько семей из Казахстана перебрались в надежде, что в России-матери им будет лучше. Выяснилось, что здесь, на исторической родине, их никто не ждет, и все гораздо хуже, чем они могли себе даже представить. Пожилая семья прибыла из Белоруссии. Я изумился: «А из Белоруссии-то зачем?». Оказалось, их напугали какие-то нацисты. Встретили в электричке. «Русские? Скоро всех вас будем резать!».

Окрест школы простиралось пространство уязвленных мерзостью и запустением сердец. В бывшем колхозе работникам годами не платили зарплату, и жители деревни неутомимо блядовали, спивались и плакали, а их дети тихо страдали. Рассказы о том, кто от кого ушел, кому изменил, морду набил и развелся, бродили по деревне. Сам я за год работы в школе получил зарплату всего два раза — перед новым годом и когда увольнялся. Выживал благодаря родителям. Вот так обыденно, в семейных несчастьях, крушились жизни, ломались судьбы.

В апреле 95-го я приехал в родительский дом и узнал, что в Чечне погиб ученик нашей школы — курсант военного училища, пацан, младше меня на три года. Хоронили его всей школой в закрытом гробу. Его мама сошла с ума. Кабы не солженицынские «развалины коммунизма», был бы жив тот мальчишка? Как и моя одноклассница, рыжая грудастая деваха, внезапно погибшая от дозы паленой водки? Что хуже и обидней — сдохнуть от водки или в Чечне?

Брат выключил телевизор, по которому я когда-то наблюдал возвращение Солженицына в Россию, его эпический ж/д трип по стране. Футбол кончился, наши, расплющенные соперником, проиграли. Нас с братом ждала отцовская земля.