Джина уехала

Ты ирландец, а не хрен собачий! Волосы твои рыжие, а кровь отдаёт ржавчиной и на вкус, и на цвет.

Однажды ты вытряс из лепрекона горшок с золотом. Эта сволочуга пыталась тебя надуть по своей милой привычке, а ты просто взял, да и вышиб ему передние зубы, помнишь? Теперь в зарослях ежевики бродит присвистывающий гном. Присвистывает он, когда бранится, а бранится с тех пор он всегда.

А что — Джина? Джина уехала.

Воспоминания оставь, ради бога, дристлявым старикам, что пахнут лекарствами. Ничего ярче, чем злаковая булка вместо вафель на завтрак, с ними случиться не может. Вот они пусть и ностальгируют безостановочно, а у тебя ещё крепкие руки, да и хрен стоит. Хрен по-ирландски. О, это забористая штука, посмотри, какие бабы вокруг. И каждая готова! Глаза, губы, локоны. Хозяюшки, рабочие лошадки, принцессы, шлюхи. Ты только посмотри на этот малинник. Нет. К дьяволу малину, однажды я собирал ее за какие-то гроши. Никогда не забуду: драные руки, малиновый сок и зелёные клопы. Просто, говорю, смотри вперёд. На баб. На бабло. На харю Ларри, которая так и просит, чтобы в нее прилетел кулак ирландца.

А Джина — уехала.

Уверен, что забыла снять тачку с ручника, я ей менял колодки раз сто, но она неисправима. Как же так?! — спрашиваю я у нее. А она таращит свои плошки, да разводит руками — ну, Джоооо. И сразу ей всё почему-то прощаешь, да. А я ей строго — не называй меня Жо! А она хохочет и поёт: Жооо, Жооо, жоооо-паа!

Слушай, я не знаю куда и с кем, правда. Выпей лучше. Не удивлюсь, если с бродячим цирком. Хотя, что я такое говорю, она сама и есть бродячий цирк! Выходит на лужайку перед домом — готово. Оркестр играет туш. К ней прутся все: соседи, незнакомцы, бродячие собаки и музыканты, висельники и гладиаторы. Я видел однажды, как она декламировала какие-то чёртовы стихи с огромным, пьяным, пузатым мужиком в смокинге. Причём смокинг был на Джине! Рукава как у Арлекина, штанины по земле. А мужик в одних труханах по колено, хорошо, дружище, что ты этого не видел, ты бы его убил, наверное.

Не сказала она, куда. Она вообще никому ничего не сказала. Был день, когда померла старая Венди, сбрендившая ещё при царе Горохе. Вечно бродила по лужайке голая и в огромной своей идиотской шляпе. Тьфу. Вот шляпу-то и не нашли, когда взялись хоронить старую Венди. И Джину не нашли. Только кувшин лимонада на ее крыльце. Я пробовал. Вкусный.

Искали ее потом, искали. Плюнули. Так и похоронили Венди. Без шляпы.

А Джина уехала.

Слушай, ты достал меня, я больше ничего не знаю. Давно это было. Ты женился, стал сборщиком зелёных клопов и малины, пьёшь эль. По выходным — бурбон. Кровь твоя стала как овсяный кисель, это лепрекон тебя проклял, далось тогда тебе то золото!

Нет, она мне не писала. И не звонила. Но я как-то вдруг увидел ее на ярмарке, она шла купить себе фисташек и сахарной ваты. Я так рванул, что сбил пару клоунов с ног и до обморока перепугал ярмарочную обезьянку.

— Джина! — ору. — Джина!

А там нет Джины. Ни Джины, ни клоунов, ни обезьянки. Ярмарки тоже нет.

Зато есть бутылка и зеркало, и я говорю тебе:

— Эй, ты ирландец, а не хрен собачий!