Фррфррфрр — какофонiя душ!

17 апреля 1884 года родился поэт-футурист В.В. Каменский, один из первых русских авиаторов. 

Мы во власти новых тем: ненужность, бессмысленность,
тайна властной ничтожности воспеты нами.
Мы презираем славу; нам известны чувства, не жившие до нас.
Мы новые люди новой жизни.
В.Маяковский. Из альманаха «Садок судей II»

Жизнь крутила и вертела

Комолые и утюги
Я хочу один плясать
Танго с коровами
Перекидывать мосты
Отъ словъ бычачьей ревности
До слёз пунцовой девушки

В 1920—30-е годы он был так же известен, как Маяковский, Хлебников, Д. Бурлюк, a кое в чём, по словам В. Шаламова, Каменский и «сам выразительнейшая страница» истории русской культуры, русской поэзии.

В 1933 году общественные организации Москвы, Тбилиси, Перми и других городов официально и широко отметили двадцатипятилетний юбилей литературной деятельности Каменского, хотя долгие годы для обывателей-современников футуризм был «искусством умалишённых» или даже бесчинством, за которое авторов следовало забрать в полицию. Непростые творческие, жизненные перипетии преследовали поэтов-футуристов. Что, впрочем, Василий Васильевич прошёл с честью, до самого конца оставаясь «непромокаемым энтузиастом».

«Мне легко с молодёжью, а со взрослыми тяжелее. Ибо взрослые не разделяют моей внутренней резвости и моих безумных увлечений», — рассказывал о себе немолодой уже герой нашего очерка.

В том же 1933 году один из камских пароходов был назван его именем.

Искренне верил, что живёт в самой счастливой и передовой стране, и ему не пришлось наступать на горло собственной песне, завоевав видное место на советском Парнасе: поэмы «Емельян Пугачев» (1931), «Иван Болотников» (1934), «Встречи с миром» (1934), роман «Пушкин и Дантес» (1922), роман в стихах «Могущество», посвящённый советским лётчикам (1938), и другие произведения Каменский писал совершенно искренне.

Он преклонялся перед Пушкиным, восхищался отважными лётчиками, был предан революции и советской стране, и дух русского бунта был близок его свободолюбивой натуре:

«Это я — футурист-песнебоец и пилот-авиатор... — говаривал Каменский. — Особенно у нас любят поэтов, умеющих крепко и пламенно читать свои вещи. В этом смысле мой успех прямо громаден и широк беспредельно. Это и дивно, и очень беспокойно. Успех утомляет страшно. Зовут, приглашают всюду. Хоть не спи, а читай да разъезжай по СССР во все стороны шестой части мира. Мы, поэты, горячо связаны со своим народом. Это, брат, не то, что буржуазные писатели, которые не видят своих читателей в массе, а иные и не знают, для кого и зачем пишут. Вот я недавно ехал по Волге и Каме на пароходе «Василий Каменский», так на пристанях выскакивал под оркестры, говорил речи и читал стихи. И дальше ехал с тем же триумфом».

Официальная критика 28-го года изрекала: «…но если стихи Каменского при всей своей безыдейности оказали всё же некоторое влияние на развитие поэзии (например, Асеева), то о романах и этого нельзя сказать. Они не занимают сколько-нибудь заметного места в советской литературе, а некоторые граничат с бульварной («Пушкин и Дантес» — роман, в котором историческая тема опошлена)».

Луначарский же в своей статье «К 25-летию творческой деятельности Каменского» снисходительно уподобил поэта немецким мейстерзингерам или французским шансоньe — что по стилю в устах Луначарского должно было звучать наивысшей похвалой.

Да, мнения слышались диаметрально противоположные, но и сейчас, в XXI веке европейские и американские музейные центры посвящают русскому авангарду выставки, издают каталоги, проводят исследования. Одним из крупнейших проектов, посвящённых русскому футуризму, стала выставка в Лос-Анжелесе 2008 года, получившая название самой известной книги Василия Каменского — «Танго с коровами».

На крыльях рубиновых,
Оправленных золотом,
Я развернулся уральским орлом, —
В песнях долиновых
Солнцем проколотым
Полетел на великий пролом.

Более ста лет назад, осенним днём 1911 года, над патриархальной Вяткой раздался странный звук. Дети и взрослые, выбежав на улицу, задрали головы к небу.

— Глядите, птица какая-то летит!

— Так то аэроплан.

— Обана! Петруха, сигай с палатей — ишь, ероплан в небе-то, чудко!

Вот таким образом Вятка, ссыльный холодный край, вступила в XX век. А первым лётчиком, пролетевшим над ней, был поэт-авиатор Василий Каменский. И летел он на моноплане «Блерио» над северными дремучими лесами из Европы, где обучился лётному делу, — на Урал, в Пермь, — не видевшую самолётов с сотворения мира. Где прошло его детство…

Каменский родился в семье смотрителя золотых приисков графа Шувалова.

Вырос «среди барж, плотов, крючников, матросов, капитанов» в селе Боровское, на границе нынешних Пермской и Свердловской областей. Появившись на свет в каюте одного из ходивших по Каме пароходов, капитаном которого был его дед, Гавриил Серебренников.

В пять лет Вася потерял родителей и воспитывался в семье тёти, муж которой служил управляющим Пермским буксирным пароходством.

«…Я сидел за кофе в варшавской цукерне, перелистывая журналы, видел себя и подпись: «Пилот-авиатор Василий Каменский перед полётом», почему же не сняли меня, когда я спал в гробу? Или когда сидел в николаевской тюрьме? Было и такое…» — саркастически вспоминал он.

С младых ногтей Василий полюбил охоту, рыбалку и… литературу. И ещё путешествия. Скитался по России, был актёром, голодал. Пристанищем ему одно время служил дубовый гроб — тепло, только ноги не согнёшь: «Мне снилось, что я живой лежу в могиле и стучу, безнадёжно стучу, долго, слабо стучу в крышку, и никто меня не слышит. Просыпался в поту с крупным сердцебиением и радовался, что жив».

Шестнадцатилетним парнем, учась в церковноприходском училище, работал конторщиком в бухгалтерии железной дороги и, упиваясь книгами местной библиотеки, «мечтал сделаться писателем». Позже, зарегистрировавшись в московском актёрском бюро, кочевал по российской провинции с сезонными гастролями. Увлечение лицедейством, беззаветная страсть к театру привела его в труппу Мейерхольда (1903), который посоветовал оставить сцену и заняться литературой, после того как Вася прочёл на репетиции свои стихи.

— Артиста из вас не выйдет, — наставлял Всеволод Эмильевич, — а вот поэт, может быть, и выйдет, только надо бросить провинцию. Провинция — это болото, которое губит таланты и ничего не даёт. Истинная проба таланта производится только в столице. Вам нужно получить высшее образование — какое, всё равно — и вырваться из этого проклятого болота.

Что ж, он пытался вырваться… и это было нелегко.

«…Население Нижнего Тагила пребывало в глухом, захолустном сне гоголевских времен».

В 1904 году в екатеринбургской газете «Урал» выходит первое стихотворение Каменского «Кузнецы». Так началась его литературная деятельность.

А жизнь крутила и вертела юношу: в Нижнем Тагиле, после того как в 1905 г. ушёл из театра, Василий сблизился с марксистами и стал председателем забастовочного комитета; его даже называли президентом Урала. Отсидел за это в Тагильской тюрьме после подавления революции.

«Знал, что перед казнью приходит поп и предлагает исповедаться смертнику. Однажды, перед сном, тихо открылась дверь — ко мне вошёл, с крестом и евангелием, тюремный поп:

— Вы христианин?

От неожиданности похолодело сердце, но я быстро оправился и с гордостью заявил:

— Мне ничего этого не надо.

В эту минуту явился начальник тюрьмы, шепнул попу:

— Не сюда, батюшка... ошибка...»

Выбрался на волю — и снова в дорогу, вон из провинции! Побывал в качестве матроса на Кавказе, в Турции, Персии.

«Наконец, много повидавший, выросший, прозревший, с неодолимым порывом к творчеству» Каменский приезжает в Петербург (1906). Где, по совету Мейерхольда, получает высшее, правда, агрономическое, образование. А также знакомится с видными столичными поэтами, художниками, писателями-футуристами.

Позже он напишет: «Странное дело: мне до такой степени нравился персидский язык, что, не изучая отдельных слов, я как-то вдруг стал понимать их смысловое значение и интуитивно точно угадывал слова. И чувствовал: проживи я в Персии еще неделю-другую, заговорил бы. И запел бы. Ого! Я и так многому научился, обладая песенным слухом и восточным вкусом. Между прочим, Аббас-Ферюза показал в Тегеране место, где был растерзан Грибоедов. Я торопился в Петербург».

Веселье без берегов

Затянуло небо парусиной.
Пахнет мокрой псиной.
Чав-чав.. чав-чав…
Одинокая, как я, —
Сука старая моя.
Сука-скука.

«…нестерпимая скука жила на улице литературы, как в стоячем болоте. Недаром Алексей Ремизов разводил чертей, жаб, домовых, леших, банных, кочерыжек...»

Васю тянуло учиться, общаться и… веселиться.

Посещал лекции в Петербургском университете, ходил в театры, музеи. Увлёкся живописью, писал стихи и прозу. «Покупал книги, зачитывался Гамсуном и ревел над «Викторией», ибо в ту пору влюбился в курсистку Марусю Косач и опять неудачно». Вскоре познакомился с маститыми А. Ремизовым, Ф. Сологубом, А. Куприным, Л. Андреевым, Блоком, Чуковским, «навеки подружился» с художниками Д. Бурлюком, Малевичем, Филоновым. «Удивительное дело: как только я прикасался к крупным писателям, знакомился с ними, весь ореол их величия спадал, рассеивался, и я ценил их иной, фантастической ценой».

Стихи и рассказы Каменского стали регулярно появляться в «журнале литературных дебютов» «Весна», где он служил соредактором. В альманахах «Венок», «Простор». Он публиковался совместно с Л. Рейснер, Н. Асеевым (после революции ставшим ортодоксальным большевистским поэтом, всеведущим знатоком поэзии Хлебникова), Игорем Северяниным.

Велимир Хлебников своей первой публикацией был обязан Каменскому («Искушение грешника», журнал «Весна», 1908). Хлебников, в будущем создатель целых морфологических диссертаций-опусов по славянизму, старавшийся по крайней мере возможности обращаться в словотворчестве не к западным, а к славянским корням, называл футуристов будетлянами, то есть провозвестниками неумолимо грядущей русской стихии. Владеющими острым чувством эмоциональной сущности слова, вихревой, плясовой, неудержимой («пусть гопочичь, пусть хохотчичь, гопо гоп гопонпей»).

Позднее к будетлянам примкнут Маяковский и московский стихотворец Алексей Кручёных. Кстати, один их немногих футуристов, кто умер собственной смертью на родной земле.

В 1910 г. (примерно тогда же вышел манифест футуризма итальянца Маринетти) Каменский приготовил с друзьями (Б. Лившиц, В. Хлебников, братья Бурлюки, В. Маяковский, А. Кручёных, Е. Гуро, Е. Низен, Милицы) «бомбу» по мещанству, стоячему болоту литературы, пессимизму — сборник «Садок судей». Предварявший одно из самых оригинальных явлений русской культуры начала ХХ в. — русскую футуристическую книгу.

Звуковое сходство слов «садок» и «судей» сразу обращало на себя внимание.

Смысл же названия для непосвященного читателя был невнятен (и потому эпатировал его). Однако авторы «расшифровывали» заглавие так: садок — клетка для содержания животных в неволе. Поэты будущего пока загнаны в клетку (садок), но в будущем именно они станут законодателями (судьями) поэтического вкуса.

Каменский вспоминал: «Нас встретили лаем, свистом, ругательствами, кваканьем, шипением, насмешками, ненавистью, крыли нас «сумасшедшими, анархистами, крамольниками». Это была наша “революция в искусстве”». — Хотя «футуристы не боятся свистков, они боятся лишь лёгких знаков одобрения», гордо провозглашал тот же Маринетти.

Но в русском футуризме были таланты, гиганты такого масштаба, которых не знал и не представлял футуризм итальянский, несмотря на всемерную его известность в России.

Туманом розовым
Вздохни. Ещё вздохни.
Взгляни на кроткiя слезинки
Детей — цветов.
Ты — эти слёзы назови:
Росинки-радостинки!

Николай Гумилёв писал: «Кружок писателей, объединившихся для издания этого сборника, невольно внушает к себе доверие, как и несомненной своей революционностью в области слова, так и отсутствием мелкого хулиганства. К сожалению, в погоне за стилем упускаются из виду требования ритмики и композиции, и таким образом произведения не имеют той цельности, которая сделала бы их значительными. Подбор авторов не вполне удачен, — ужесточает критику Гумилёв, — В. Маяковский имеет много общего с эгофутуристами…» — На что Маяковский ответил просто: «Идите к чёрту!» — Так называлась статья, посвящённая годовщине выхода 1-х футуристических книг: «Пощёчина», «Громокипящий кубок», «Садок Судей» и др.

«Появление Новых поэзий подействовало на ещё ползающих старичков русской литературочки, как беломраморный Пушкин, танцующий танго. А рядом выползала свора адамов с пробором — Гумилев, С. Маковский, С. Городецкий, Пяст, попробовавшая прицепить вывеску акмеизма и аполлонизма на потускневшие песни о тульских самоварах и игрушечных львах, а потом начала кружиться пёстрым хороводом вокруг утвердившихся футуристов...» — куражась, распекал Маяковский «старичков».

Почти все стихи Каменского из этого сборника вошли потом в его удивительную антиурбанистическую книгу лирической прозы «Землянка», воспевающую благодатное влияние природы на человека.

«Землянка» и сейчас выглядит новаторским произ­ведением — прямой предшественницей знаменитой со­ветской прозы 20-х годов. «С автором «Землянки» можно говорить только на птичьем языке — настолько было много там разных ч у р л ю ч у р л ю», — острили журналисты того времени.

Встречаль.
Звучаль.
Укачаль.
Чурлю-журль, чурлю-журль.
Весняночка-птичка:
Циа-цинц,
Ций-цивий.

«Главное — все единодушно понимали, — вспоминал В. Каменский, — что суть нашего пришествия не только в книге «Садок Судей», но в тех огромных затеях будущего, за которое мы энергично взялись в надежде на поддержку армии передовой молодежи». — Книга была напечатана на оборотной стороне обоев.

«Обойные поэты», «клоуны», «курам на смех» — так встретила сборник профессиональная критика. Широкая публика сборника не заметила: он был издан мизерным тиражом, да к тому же не полностью выкуплен из типографии.

Поэт-авиатор

«Да, да, это — молодость! Ветры, вихри, штормы, борьба, буйные затеи, даль, ширь, размах, воля, новизна — вот это будоражит, наполняет, пьянит и раскачивает так, что еле держишься на ногах». — О нём говорят, пишут. Пишут разное, противоречивое: «…мелкобуржуазный деклассирующий интеллигент, разговаривающий языком детей, ориентируясь на заумь». Имя Каменского становится всё более известно любителям литературы, поэзии, живописи.

А у него в душе сомнения: «Что стихи, романы? Аэроплан — вот истинное достижение современности!!»

«Летать, летать! Лишь бы не знать обид и тяжестей на литературном базаре, где гениальность Хлебникова — самый ненужный товар». — Отныне петербургский аэродром стал для него местом вдохновения: он учится летать.

Появились новые друзья — первые русские авиаторы Ефимов, Васильев, Уточкин, Владимир Лебедев. Воображение Василия заняли «фарманы», «райты», «блерио». Удалось приобрести аэроплан, летал, замирая от счастья. Однажды сделал слишком крутой вираж и треснулся о землю. Сломал хвост аэроплана, сам поцарапался. Отремонтировал аппарат и — снова в небо.

В марте 1911 г. отправился в Европу, в Париж — к авиатору и мастеру авиастроения, «маэстро» Л. Блерио. Первому человеку, перелетевшему Ламанш.

В Берлине восхищённо смотрел на «воздушный корабль» — дирижабль Цеппелина. В том же году получил звание международного пилота-авиатора, что подвигло его написать 4-актную пьесу «Жизнь авиаторская».

«Мир универсализма, которым мы мерим путь Каменского, сравнивая его c гигантами Возрождения, впол­не подходит Каменскому, одежда гигантов возрождения вполне по плечу Каменскому, впору Каменскому, только он не от науки, не от техники — он авиатор-рекордсмен. Если Леонардо да Винчи вычертил первый парашют, Каменский c ним прыгал» (Шаламов).

Поэт-хуторянин

В 1912 году внезапно оборвалась его недолгая карьера авиатора: однажды выступал с показательными полётами в дождь, сильный ветер, и самолёт рухнул вниз. Случилось это 29 мая в польском городе Ченстохове на глазах у многочисленных зрителей — «блерио» упал в болото. Газеты оповестили: «Погиб знаменитый лётчик и талантливый поэт Василий Каменский».

Пролежав в больнице 11 месяцев, Каменский вылечился, пытался отремонтировать свой «блерио», но самолёт восстановлению не подлежал, и Василий уехал на родину, на Урал.

На деньги, заработанные «воздушными» выступлениями, приобрёл земельный участок. Попробовав себя в качестве архитектора и строителя, — так родился хутор Каменка. Где поэт-футурист хозяйствовал: расчищал лес, пахал, сеял пшеницу, овёс, клевер, охотился, одновременно писал роман «Стенька Разин». («Привольный роман» «Стенька Разин», проникнутый романтическим вольнолюбием, выйдет в 1916 г. 2-е издание под названием «Степан Разин» — в 1918-м).

Но чувствовал Василий Васильевич: «От меня далёк покой: кажется, я лишь вчера родился по-настоящему и вот начинаю жить и всё познавать»…

Неуёмная душа, он сконструировал аэроход — род глиссера, способный передвигаться по воде и по снегу.

Раскрылённость укрыляя
Раскалённый метеор
Моя песня крыловая
Незамолчный гул — мотор
Дух летивый
Лбом обветренным
Лет летисто крыл встречать
Перелётностью крылисто
В небе на орлов кричать
Эйт! дорогу!..

Поэтика ранних лирических стихов Каменского (сборники «Танго с коровами», «Железобетонные поэмы» (1914), «Девушки босиком» (1917), «Звучаль веснянки» (1918)) отражает футуристические воззрения их автора. Они насы­щены безудержным словесным и синтаксическим экспериментаторством, творческими интерпретациями городского и сельского фольклора: детски беспечное упоение радостью бытия, восторг перед «простыми», биологическими истоками жизни и «солнцевейными радостями».

Летом 1913 г. строительство в Каменке было завершено. А осенью поэт отправился в Москву, где состоялось его знакомство с Маяковским. Следствием которого явилось турне футуристов по России.

В нём приняли участие Каменский, Маяковский, Хлебников и братья Бурлюки.

«Пора, друзья, за копья!»

«А вообще, нам было беспредельно весело». — Они объявили себя глашатаями нового искусства-футуризма, которое должно украсить, орадостить, окрылить жизнь, дать бой мещанству. А потом — пора, друзья, за копья!

«Помню: будто автомобильные прожекторы горели в движении глаза густой массы молодежи, сердца работали моторами, лица сверкали ракетами, руки взрывались грохотом восторгов, прерывая неслыханные мысли о пришествии будетлян».

Выступали в Москве, Саратове, Одессе, Тифлисе. Газеты писали: «Верзила Маяковский в жёлтой кофте, чёрном галстуке, с цветком в петлице читал: «…парикмахер, причешите мне уши». Очевидно, длинные уши ему мешают. Поэт-авиатор Василий Каменский с аэропланом на лбу заявил, что готов «танцевать танго с коровами». Размалёванный «гений» Бурлюк в грязно-сером сюртуке дошёл до точки, воспев в стихах писсуары».

Апельсиновые корки, летящие из зала на сцену, наряд полиции в конце выступления — всё это было практически обязательной и желанной частью выступлений «людей будущего», ведь именно с футуризма начинается тенденция последовательного выхода художника за пределы искусства. «Безусловно, мы сияли именинниками. Наш успех был таков, что мы носились всюду угорелыми, пьяными от молодости и удачного начала», — вспоминал Каменский.

Фурор футуристы произвели громадный, неслыханный. Кстати, и благодаря безудержной критике.

Подогревались представления невиданной доселе раскованностью и артистичностью чтецов-артистов, их искромётными экспромтами. Где-то на грани, но оттого ещё более приманивающими, завлекающими публику.

На острие, на пике антреприз был, конечно, Маяковский — как бы сейчас сказали, на подхвате. «Дикий самородок, горит самоуверенностью. Я внушил ему, что он — молодой Джек Лондон. Очень доволен» (Бурлюк).

И он — Поэт, и Принц, и Нищий,
Колумб, Острило, и Апаш,
Кто в Бунте Духа смысла ищет —
Владимир Маяковский наш.
(Из сборника «Девушка босиком»)

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ