Заговор

Василий Петрович любил состояние «нигде». Нигде — это когда ты в дороге. От жены к любовнице. От любовницы на работу. С работы — домой. Иннокентий — его бессменный водитель, прекрасно это знал, и потому всегда старался ехать уверенно, но не быстро. Шеф с удовольствием ловил медитативные мгновения спокойствия, пока бронированное авто плавно перемещалось сквозь городское пространство. 

На долгом светофоре, ловко лавируя между машинами, занимающими несколько полос, к окну Ленд Крузера Василия Петровича подошел карлик. Гражданин был зачуханного, но вполне приличного вида: потрепанная дубленка, вязаный шарф, кожаная кепка. Он настойчиво постучал в тонированное стекло. В Василия Петровича уткнулся яростный сверлящий взгляд незнакомца. 

— Цветочки блядям своим купи, командор — просипел карлик и помахал букетом подвядших белых гвоздик перед лицом пассажира. 

Василий Петрович недовольно отвернулся от окна, а через мгновенье наглого пришельца уже скрутила охрана. 

— Аааа, пустите инвалида! За что? — орал мужичок. — Командор, прикажи своим хуилам отпустить. А я подарю цветочки твоим блядям. Бесплатно. 

Василий Петрович махнул рукой, охранники пнули карлика в сторону тротуара. Белые цветы рассыпались по дороге. Светофор мигнул желтым и вереница машин заструилась по шоссе. Неожиданный инцидент нарушил целостность состояния «нигде», и настроение у Василия Петровича испортилось. 

Дома он скупо поздоровался с женой и заперся в своем кабинете. Налил полстакана виски, выпил залпом и достал старый фотоальбом. Листать пришлось недолго — черно-белая, выцветшая в сепию, фотка сослуживцев нашлась быстро. С фотокарточки из прошлой и совсем чужой жизни на Василия Петровича смотрели сотоварищи по военной службе. Один из них, нагло ухмыляющийся в камеру паренек, очень напоминал сегодняшнего карлика с гвоздиками. Сотоварищ пропал без вести в ходе большой боевой операции. Тогда в суматохе полувойны особо никто не стал разбираться: погиб ли, дезертировал или взят в плен. Василий Петрович хмыкнул, захлопнул альбом и подлил себе еще немного скотча. 

— Васенька, что-то случилось? — жена считывала намеки на тревожные мысли у супруга не хуже борзой, почуявшей зайца издалека. — Завтра к нам Соколовские в гости, ты помнишь? Твой костюм я из химчистки забрала. Может чайку? 

— Нина, прошу тебя, не забивай мне голову своей ерундой. 

Василий Петрович с плохо скрываемым раздражением проследовал в свою спальню. 

На следующий день он попросил Иннокентия сразу же после утреннего совещания отвезти его к любовнице. Что-то бередило изнутри спокойствие матерого функционера, он явно чувствовал какой-то подвох, созревающий в быстро меняющемся пространстве вариантов. Но понять откуда повеяло опасностью не мог. Это нервировало и более того — раздражало. 

Переступив порог обширного пентхауса своей подруги, Василий Петрович сразу же заорал:

— Люба, откуда у тебя это?!

— Что именно, дорогой? 

— Это! — его указательный палец буравил воздух в направлении керамической вазочки, из которой озорной россыпью торчал букет отборных белых гвоздик. 

— Так ваза, Васенька. Мы же ее с тобой на распродаже во Флоренции купили. Не помнишь?

— Хуяза, — челюсть Василия Петровича заходила ходуном, — откуда цветы я спрашиваю?

— Так купила. Васечка, купила по дороге…

— По какой, блять, дороге? Где? Где ты их взяла? — орал пожилой ловелас. 

— Васечка, ну как. По дороге. На перекрестке у мужчины. Знаешь, невысокий такой, — лепетала Люба. 

Раздраженным Васечку Люба видела всего два раза в жизни. Первый — когда из чисто женского любопытства, под видом посетительницы она пришла в салон его жены. А второй происходил прямо сейчас. Василий Петрович подбежал к трюмо, на котором стояли цветы, неловко выхватил их из вазы и попытался сломать в истерическом порыве. Это у него получилось плохо — гвоздики оказались весьма стойкими к внешним повреждениям. 

Когда Василий Петрович пришел в себя, он обнаружил, что неистово трепет огрызками бывших цветов по столешнице трюмо. Люба в позе картинного ужаса выглянула из-за угла. 

— Василий! Объясни, что происходит? — робко потребовала она. 

Василий Петрович удивленно посмотрел на зеленые пакли в его руке, швырнул их на пол и стремительно вышел из апартаментов, где проживала его альтернативная любовь. 

— Вася, ты куда? — заламывая руки, спросила она.

— Не звони. Сам позвоню. 

Во дворе его привычно ждал водитель.

— Что-то быстро…

— Вылезай! Сам поведу, — сухо проинформировал Василий Петрович Иннокентия. 

Тот пожал плечами и молча вышел из машины. Через десять секунд Василий Петрович уже во всю мчался по трассе. Он не заметил, что под мигающий желтый на перекресток выполз неуклюжий огромный мусоровоз. 

***

В дорогом катафалке по городу ехал не менее дорогой гроб красного дерева. Наконец-то Василий Петрович достиг неуходящего состояния «нигде», по крайней мере здесь, в этой земной, протекающей уже без него жизни. Бизнес, семья, вторая семья, конкурентные войны, партизанская жизнь с любовницей и многое другое, что волновало и занимало Василия Петровича, вертелось уже само по себе без его участия. Хотя кое-где он всё же еще незримо присутствовал. Например, в качестве весьма солидного наследодателя, но это уже совсем другая история. 

Безутешная вдова вся в черном, но очень модном бросила на гроб четыре белые гвоздики и, ища кого-то взглядом в похоронной процессии, подошла к не менее модной девушке в шляпе и солнечных очках на пол-лица. Здравствуйте, Нина Васильевна! Соболезную. 

— Любочка, дорогая, оставим лирику. Ты этому, как бишь его, загримированному карлику заплатила? Надеюсь не всё обещанное? Кто ж ожидал, что это закончится так быстро. Действие пьесы сократилось на четыре акта. Бог не Тимошка… Прости, мою душу грешную, — вдова закатила глаза и перекрестилась. 

— Да, вторую часть уже перевела. 

— Ну, вот и славно. С завещанием разберемся. Тебе как и договорено — треть. Ну, всё. Давай, увидимся. Пошла я. Боже, как жмут эти туфли. 

— До свидания, Нина Васильевна, — попрощалась Любочка и прикурила тонкую сигарету. С наслаждением она затянулась, выпустив вверх сизое облачко дыма.