Лаборатория страхов (часть третья)

– Сплошь и рядом, Аким, сплошь и рядом. Лишь в старые времена встречал я цельных людей. Но ни один из них не заходил в мою лавку.

– Нематериальное, милостивый государь. – Продавец поставил на прилавок несколько флаконов. – Нерукотворное, независящее от других. Только чувства. Или вы меняете свой страх на радость, или покупаете новый страх.

– Меняю. Дайте мне это ваше сердомилие.

– Милосердие?

– Да. – Мужчина покопался в складках своей одежды и достал одну монету. – И флакон со страхом измены.

***

– Аким, почему никто не может уразуметь, что невозможно жить наполовину, Аким? Как мне достучаться до той истины, которая есть у каждого, но которую никто не хочет видеть? Один вход – одна покупка, сударь. Счёт должен быть ничейным. Один – один. Других вариантов нет.

– Истина? Лаван, ты сказал, истина? Она лишь подтверждает суть. А суть у каждого своя. И она в середине. Как твоя лавка. Впрочем, как и название твоей лаборатории.

– Опять ты за своё, Аким. Нет никакой лаборатории.

– Это ты думаешь, что нет. Смотри – твой покупатель никак не может определиться с выбором, потому что его середина подточена и того и гляди завалится. Тогда все пять монет твои, Лаван.

– Подточена – это ещё не конец, Аким. Главное – что она есть. Но чем дальше, тем меньше людей с серединой. С тех пор как Архимед вычислил соотношение диаметра и окружности, многие так и ходят по этому мадору двадцать два на семь.

– Это приманки, Лаван, они повсюду. Люди идут на запах и попадают в ловушки, Лаван. Круг для того и задуман, чтобы не было выхода. Всё здесь циклично. И времена года, и сама жизнь.

***

– Ну, что выбираете? – Продавец взглянул на мужчину. – Пять монет – это огромное богатство, но в миру на него не купишь ни одной радости, разве что кратковременное утешение.

– Дайте вот это.

– Милосердие? – уточнил Лаван.

– Да. Пусть будет по-вашему.

– Аким, ты слышал, Аким? Он хочет, чтобы было по-моему. Он не хочет ничего решать. Но ему придётся, если он хочет обмен. На что меняем, сударь?

– Вы сказали, что у меня страх перед женой… – смущённо промямлил посетитель.

– Когда вы вошли в лавку, так и было. Но пока вы выбирали и колебались, ваш страх вырос и пустил корни. Чем дольше вы держите его в себе, тем глубже он прорастает. Только вы можете его выкорчевать. Однако сначала надо его назвать. Самый сильный страх – страх неизвестности. Как только ему дают имя, он поджимает свой хвост. Так что вы предлагаете мне в обмен? – настаивал продавец.

– Бери всё.

– Вы хотите избавиться от всех своих тревог в обмен на милосердие?

– Да!

– Аким, ты посмотри на этого чудака, Аким. Как только он избавится от ограничений, он сразу лишится чувства опасности и станет жертвой первого же разбойника. Когда закончится этот кошмар и хотя бы часть людей поумнеет на этой земле, Аким?

Мужчина растерянно смотрел на продавца.

– Один – один, сударь. Один страх в обмен на радость, – устало произнёс Лаван.

– Берите любой, – с отчаянием сказал посетитель.

– У любого нет имени. Нет имени – и страх живёт. Есть имя – и его можно обменять. Назови его.

– Берите страх жизни.

– Годно. – Лаван протянул покупателю цветной флакон и достал из-под прилавка ещё две маленькие баночки. – А это подарок. Для вашей жены – наслаждение, для вас – удовольствие.

Покупатель спрятал пузырьки в заплечный мешок, кивнул в знак благодарности и вышел из лавки. Юноша тут же подошёл к угловой полке и спросил:

– У вас действительно всё есть?

– Можете не сомневаться, – ответил Лаван.

– Дайте мне счастье.

– Какое?

– Любое. – Втянув голову в плечи, юноша ждал ответа.

– Любого счастья, как и любого страха, не бывает. Пока вы не дадите ему название, оно мертво, – разъяснил продавец.

– А радость? Ей тоже надо дать имя?

– Как и новорождённому. Пока у новорождённого нет имени, его не запишут в Книгу. Пока его нет в Книге, он существует в воображении родителей, но не в истории.

– Тогда дайте мне радость жизни.

– Что вы даёте мне в обмен?

– Страх голодной смерти.

***

– Что же это творится, Аким? У него есть одна монета, которой хватит на то, чтобы открыть лавку и оставить приличное наследство своим детям, а он боится умереть от голода, Аким.

– Это не парадокс, Лаван. Это обычный страх потерять деньги, в его конечной фазе, Лаван.

– Жадность? Ты хочешь сказать, что этот юноша болеет алчностью, Аким?

– Как и его отец, который из всех своих денег отдал ему лишь эту монету.

– Вот, берите свою радость. – Лаван протянул юноше пузырёк.

Зажав в руке склянку цветного стекла, юноша подошёл к старику:

– Я не жадный.

– А кто говорит, что вы жадный?

– Вы.

– Меньше слушайте, что о вас говорят. Главное – это то, что вы сами о себе думаете. Идите с миром.

***

Выйдя на улицу, молодой человек перешёл на другую сторону выложенной булыжником мостовой и оглянулся на лавку. Куда подевались витражные слюдяные окна, мозаичная надпись и шикарная дверь? На их месте была изгородь из колючего кустарника с пожухлыми листьями, через которую виднелся маленький, узкий проём между домами.

Запряжённые в повозки лошади мерно тянули поклажу в сторону городского рынка, глашатай громогласно зачитывал что-то на центральной площади, у городской стены водовоз продавал воду; началось безветренное жаркое лето.

Юноша пожал плечами, проверил флакончик, в котором была его радость, и безмятежно отправился восвояси.

Если бы он постоял там ещё немного, то он бы заметил, что перед маленькой, прикрытой наполовину засохшими ветками нишей время от времени останавливаются люди и совершают странные движения руками. Со стороны это выглядело так, будто они открывают невидимую дверь, а потом подолгу рассматривают оштукатуренные стены, как если бы выискивая в них своё отражение.

***

Не каждый мог попасть в лавку. Да и зачем? Обычному мастеровому или разносчику не было дела до богачей и их прихотей. Однако не только кошелёк проявлял вывеску на этой лавке. Лучше всего её узнавали люди обиженные или злые. «Лавка страхов» манила их красивой дверью с резной позолоченной ручкой и начищенными ступеньками крыльца из мрамора.

Жаль, что юноша так быстро ушёл. Если бы он ещё чуть-чуть подождал, то он бы увидел, как преображаются люди. Впрочем, пойми он, что сам нашёл своё истинное отражение, это не вызвало бы у него удивления. Визит в лавку проявлял качества человека – будь то добрые или злые. Озлобленные обидами, они шагали в узкий проём, подталкиваемые мстительными планами. Ни роскошные одежды, ни увесистые кошельки, ни искусные причёски не привносили в их жизнь радость.

Как одна капля чёрной краски убивает всю белизну, так и месть отравляет собой все прочие помыслы. Однако если злоба разрастается вширь, то доброта – вглубь; жестокость перерождается в месть, благодушие – в счастье; агрессия рождает сражение, душевность – тысячи радостных оттенков. И потому даже затоптанный росток добрых мыслей имеет шанс вырасти в полноценное дерево. Вот и преображались люди. На выходе из лавки их лица становились другими – красивыми или некрасивыми.

Будь наш юноша внимательным наблюдателем, он бы заметил, что некоторые не выходили оттуда вовсе.

•••

– Аким, зачем ты провоцируешь людей на подлость, Аким?

– Я должен, Лаван. Кто-то же должен выявлять безнадёжных. Тех, у которых нет стержня, которые уже не могут остановиться. Я должен взывать к лучшему до тех пор, пока худшее не возьмёт верх. Мне нужны чистые в помыслах, убеждённые в своих намерениях. Такие, чтоб не было ни одного просвета. А эти… у них есть стержень.

– Поэтому ты позволяешь уйти тем, кто берёт целый флакон, Аким? – спросил Лаван.

– Да, – ответил старик. – Они же сомневаются. Они не уверены в своих желаниях и хотят иметь возможность остановиться. Понимаешь, даже те, кто берёт полфлакона, не всегда используют свою покупку, а мне нужны такие, которые идут напролом. Чёрствые, как позавчерашний хлеб, испечённый твоей женой, Лаван. Твёрдые в своём стремлении. Без признаков доброты, сострадания и милосердия. Только они могут пройти через мой переход, Лаван. Только они. Посмотри, как они шагают за грань, Лаван. Ты же видел, дверь сама распахивается перед ними. Чем больше страхов ты продашь, тем скорее такие души переберутся на другую сторону. А там уж сами присмотрят друг за другом, и никто не вернётся, потому что самый страшный страх – это страх страха. Ты думаешь, заяц лису боится? Нет. Он боится, что испугается и не сможет убежать. Ты думаешь, кто-то боится предательства? Нет, он боится, что испугается и не будет знать, что делать, если его предадут. Или возьми голод. Не голода боится человек – он боится, что страх умереть от истощения убьёт его раньше, чем он добудет еду. Ты понимаешь, Лаван? На той стороне каждый наполнен страхом страха.

***

В далёком и призрачном мире серых веков, где история переписывалась тысячи раз в угоду каждому новому правителю, нет наших следов. Каждая Книга – лишь плод воображения придворного летописца. Чу! Написал не так, как угодно царю? Казнить! Со всеми домочадцами! И как знать, по каким источникам будут изучать перипетии нашего времени?..