Последняя жертва

Он всегда выбирал самых красивых, желая запечатлеть на века их временную и очень зыбкую красоту. Выбирал довольно тщательно, просеивая, как сквозь сито золотые крупинки всевозможных городских красавиц.

               Они пока не знали своей дальнейшей судьбы. Приходили к нему всегда такие лощеные, словно бы внезапно ожившие витринные куклы, так и не обзаведшиеся в своих черепушках

маломальскими мозгами. Эти мозги им были попросту не нужны. Никому не интересно, есть ли мозг у мотылька или у мухи.

               В его мастерской они теряли всякую осторожность. Он умел им польстить, дать понять, что их красота имеет свою особую цену. Он неказистый и даже в чём-то бомжеватый мужичонка.

               Они удивлялись его затрапезной убогости. Были готовы ко всему, словно бы маленькие девочки, пришедшие на урок к наиболее вредному  и строгому учителю. Он смотрел на их красивые тела и мысленно готовил их  к роковому и такому неизбежному преображению.

               Эти жадные и гадкие животные уже жили в этих кукольно прекрасных телах. Они только прикидывались людьми, только играли заученные роли, забывая о том, кем являлись их залоснившиеся от грехов души.

               Да в их душах гнездились разнообразные демоны и демонки. Им было там вполне уютно, словно бы солдатам в переполненной и пропахшей постоянным страхом казарме. Тут всё было привычно. И то, что снаружи эта самая казарма казалась великолепным дворцом, не меняло ничего в судьбе несчастных красавиц.

               Он позволял их образам остаться в его памяти. И ещё на холстах. Он снимал с них мерки и засушивал, словно бы бабочек в вековечной коллекции или цветы в таком же вечном гербарии. Этот гербарий и был, по сути, коллекцией его подвигов.

               Их имена потом мелькали в милицейских сводках. Он знал, что теперь они никогда не станут прежними, не натянут обратно канувшие в небытиё карнавальные костюмы. Они, такие упитанные и всегда готовые к закланию.

               Сейчас он собирался найти достаточно красивую девушку. Она должна быть отменной лгуньей. Её карнавальный костюм был, по сути её защитным костюмом. Она и предположить была не в состоянии, какой каре должна будет подвергнуться.

Он делал на неё самые высокие ставки. Такие ставки, которые приносят самый крупный выигрыш. И он знал, что выйдет победителем. По сути, она сама желала этого страшного наказания. Сама напрашивалась на него.

Он был готов оставить в памяти людей – современников и потомков – её временный образ. Она такая красивая должна была кончить свою жизнь под ножом мясника. Она, которая и помыслить не могла о своём родстве с такими милыми на вид и упитанными домашними животными.

Они все не верили в возможность такого мерзкого преображения. По сути, они просто забывали о своём настоящем виде. Попросту  слишком верили в этот скверный и отвратный, по сути, маскарад.

Да, его они не боялись. Они считали его дураком и даже больным. Он не спешил разуверять их. По сути, они были правы. Он был болен, и болен не шутя.

Да, он собирался закончить свою жизнь этим блестящим аккордом. Он такой гениальный, правда, давным давно ставший в глазах обывателей обычным городским сумасшедшим.

Он был уверен в том, что эта красотка клюнет на его такое красивое и вежливое приглашение. Приглашение на казнь. Он всегда не понимал Владимира Набокова. По сути, он не понимал никого, кроме себя самого.

Его картины были похожи на тайные ходы в другой, придуманный им мир. Эти ходы были сделаны как бы случайно. В них было трудно поверить.

Вероника всегда верила в свою исключительность. Исключить её могли давно  - сначала и из школы, а потом -  и из университета. Сначала за слишком дерзкое поведение, а затем за многочисленные, ни чем, по сути, не объяснимые прогулы. Она была исключительной личностью и жила по своим собственным законам, как редкое насекомое.

Она даже не задумалась, откуда Он узнал её электронный адрес. Его приглашение было столь витиеватым, что она не могла прикинуться глухой и слепой. Она была к этому совсем не готова.

Да, она всегда мечтала стать героиней какой-нибудь картины. Стать для всех законченным идеалом Красоты. Её тело, её причёска – всё это вкупе делало из неё маленький идеал, девушку-совершенство, кого-то вроде этой летающей няни.

Вероника нуждалась в этом льстивом зеркале. Её тело могло в любой момент лишиться своей мимолётной прелести. Года покуда ползли важными черепахами. Но с каждым годом Время всё более ускорялось.

Она не могла рисковать. Родители всегда находили повод сначала для торжественного похода в фотоателье, а затем  для обычной семейной фотосессии.

Вероника собиралась выкупить эту картину и подарить её своим предкам. Те любили только  её тело - эту льстивую голограмму. Они были бы рады, если бы могли включать и выключать свою дочь, словно бы настольную лампу или, скажем, торшер. Она  и сама была бы рада на время выключить этих постоянно читающих ей нотации нудных и растерянных стариков.

Ей было скучно, как дорогой кукле в каком-нибудь заштатном детском саду. Было скучно и мерзко. Она ощущала какую-то странную обиду на так обманувшего её ожидания аиста. Тот сплоховал, сбросил её, как совершенно нелепый и явно тяготящий его груз.

Этот неизвестный мазила жил где-то на выселках. Она была уверена в одном, что всё будет только страшным, но приятным, по сути, сном. Она и подумать не могла ни о чём другом, кроме лёгкой, кружащей слегка голову гордости.

Она была рада тому, что имеет возможность управлять красивой и дорогой иномаркой. Наверняка этот мазила оценит её по достоинству. Она была готова почти ко всему. Все эти гении никогда не думают ни о чём другом кроме своих миражных миров.

 

Он был почти готов. Холст был заготовлен заранее. Простой холст, купленный им в художественной лавке.

Этот день должен был стать последним в её человеческой жизни. По сути, она должна была стать тем, кем была с самого рождения – сытым и довольным своей жизнью животным. Он умел распознать этих лже-людей, увидеть своим натренированным взглядом.

Его не страшила возможная встреча с полицией. Он хорошо знал и любил Булгакова. И знал, что там, в небесной канцелярии произошла какая-то скверная ошибка.

Он должен был исправить эту злосчастную ошибку. Должен был сделать то, что было не под силу даже самому Гамлету.

Да, Гамлет... Он не смог прочитать эту трагедию в подлиннике. У него всегда были плохие отношения с этим языком. Он не любил его деревянной упорядоченности и вечной привязки ко времени и месту. Он не хотел расставлять слова по ранжиру, словно бы детей в каком-нибудь дурацком детском саду, или, скажем, в бывшем пионерском лагере.

Эту последнюю звали Вероникой. Он был рад. Вера в победу не помешала и ему самому. Вера в ту единственнуб победу. Победу над Смертью и Грехом.

 

Вероника остановила машину у не слишком приятного на вид домика. Она даже подумала, а не ошиблась ли она адресом, свернув явно не туда. В этой части города она никогда не бывала. Попросту боялась сюда заезжать.

Но теперь было глупо ретироваться. Она сделала это назло родителям, истомившим её жизнь какими-то мерзкими придирками.

Выходя из машины, она и подумать, не могла, что больше сюда никогда не вернётся. Попросту растает в воздухе, словно бы сказочная Снегурка.

Под её модными сапожками пискляво заныл февральский снег. Палец брезгливо нашарил кнопку электрического звонка.

 

Он всегда работал в самой светлой комнате своего небольшого дома. Встретив гостью на пороге, он провёл её сквозь заваленные всяческой мерзостью сени.

Она показалась ему типичной отличницей, заглянувшей на огонёк к самому отстающему ученику класса с дежурной буксирной помощью.

 

Вероника была теперь абсолютно равнодушна к своей собственной судьбе. Она, словно бы была не наяву, а во сне, в каком-то ужасно приятном и пугающем сне.

Ей и раньше снились такие же скверные сны. Снились обычно перед самыми ответственными контрольными работами.Тогда она обычно заболевала и оставалась дома. Вот и теперь ей захотелось по-настоящему заболеть.

Ей пришлось зайти за красивые расписные ширмы.  Снять всё то, что мешало ей поверить в свою сущность вековечной богини. Вероника была уверена в том, что её нагое трепещущее  от восторга тело достойно пусть и такого случайного бессмертия.

Она была рада возлечь на довольно милую и даже в чём-то старинную кушетку. Возлечь в позе прирожденной богини. Никогда раньше она не чувствовала свою олимпийскую сущность

Этот странный мужчина захлопотал у холста. Стал аккуратно покрывать грязноватыми совершенно нелепыми пятнами, сооружая из них приятную иллюзию нагого женского тела.

Вероника вся млела от приятного самодовольства. Она была уверена в том, что этот неказистый дедок сумеет сделать из её рукотворного отражения настоящую богиню. Никто раньше не видел в ней богини.

 

Ему совсем не было  жаль этого самодовольного тела. Эта дурёха теперь была на седьмом небе от самодовольства. Она чья судьба была проста, как затёртая от времени копеечная монета.

Он любил возводить на самую трагическую высоту, а затем сбрасывать в ущелье, как будто эта девушка была потерявшим всю свою силу ангелом. Она летела туда в мир бескрылых и жалких существ, чья судьба была находиться в телах жалких зловонных животных.

Он уже не помнил, сколько гордячек утилизировал этим простым способом. Он отнимал у этих красоток человеческий образ и оставлял только одну звериную простоту.

Люди любовались их прежним таким недолговечным образом. А их нынешние тела были удачно разделанвы и поданы в виде самых ароматных и вкусных деликатесов.

Он помнил их всех, лишенных имён и обретших обычные для свиней клички. Он был рад тому, что теперь эти тела позволят им напитать собой таких же суетных людишек. Он всегда считал, что это благороднее, чем притворяться людьми, будучи по сути свиньями.

Вероника была  бы очень милой свинкой. Она вполне могла купить лишние дни своей короткой свинской жизни своим животным материнством. «Интересно, а она любила кого-нибудь?» - подумал старый художник, наконец, устав и откладывая в сторону кисть.

 

Вероника даже не заметила, как стала постепенно преображаться. Её лицо совсем немного покоробилось. Это лицо было  теперь на какую-то сотую долю уже жалкой мордой свиньи.

Но несчастная красотка ещё витала в небесах. Она была уверена в своей привлекательности. Этот человек был её верным рабом. Он писал её, как пишут только одних воображаемых богинь.

Она даже не чувствовала, как её постепенно обкрадывают. Её прямо-таки манил этот странный дом. Манил, как манит чистенькую девочку абсолютно мерзкая и грязная лужа.

 

Прошло три недели. В одних из последних сеансов всё и произошло. Она даже не поняла, что отражающаяся в зеркале свинья – она и есть. Вся её человеческая красота осталась там, на холсте. А её нынешнее тело ожидал  лишь мерзкий и гадкий свинарник.

Хозяин дома уже не казался ей прекрасным творцом. Он был теперь кем-то сродни мясника. Он  повёл её в её новое жилише, в то мерзкое место, где у него находились другние своенравные красавицы.

Теперь она даже не помнила своего такого красивого и редкого имени. Она вообще ничего не помнила. Из её памяти исчезла вся её прежняя человеческая жизнь. Её попросту стёрли, словно бы пыль с забавной статуетки.

Другие свиньи старательно разглядывали новенькую. Они совсем не стыдились своей свинской наготы. Им всё ещё мерещились их навсегда так радикально преображенные тела.

Теперь их судьба была обычна. Наверняка их тела послужат сырьём для сосисок и котлет, для окороков и прочих деликатесов. Иъ жалкие и мерзкие тела.

Они всегда были уверены в том, что им никогда не придётся их стыдиться. Не придётся смотреть друг на друга и презирать свою свинскую природу. Их красота была украдена, превращена в очередной манок для развратных и жалких мужланов.

Вероника была, к счастью, последней жертвой.

Последней, но  самой сладкой жертвой.