Каша в кармане

Историю Жанны мне рассказал знакомый психиатр, доктор медицинских наук, минздравовский куратор наших отечественных заведений для душевнобольных.
У Жанны было четверо детей. Трое своих, насколько она помнила, а один, Никитка, приблудный. Когда Жанна трезвела, она изо всех сил пыталась понять, откуда взялся заморыш Никитка. Она ведь его не рожала, это точно. У нее всегда девки получались. Погодки. Двенадцатилетняя сучка Настя — раз, одиннадцатилетняя балбеска Розка — два, десятилетняя дурочка Оксанка — три! А может, родила она Никитку каким-то образом. Родила и забыла? Да нет! Это сучка настырная Настя его с помойки притащила... Она настырная, эта Настя. То деньги отберет, да еще и по шее матери родной даст. Нам, мол, жрать нечего, а ты пропиваешь! То, зараза, бутылки пустые соберет и сдаст, а ты, мать, мучайся, помирай с похмелья в тот момент, когда вспомнишь, что у тебя на похмелку бутылки из-под пива в заначке есть. Вспомнишь, полезешь на радостях под ванну, а там хрен ночевал! То этой сучке взбредет в башку блажь, и тянет она в дом котят, собачат всяких. Сами порой за корку чуть не дерутся, а скотину голодную в дом волокут. Вот и Никитку, как того собачонка, в семью притащила. А может, сама, сучка, его и нагуляла? Нет, не похоже. Никитке четыре года, а Насте двенадцать; в таком возрасте вроде бы не рожают. Ладно, хрен с ним, пусть живет...
В прошлом году Жанне несказанно повезло. Она удачно и очень выгодно продала свою московскую квартиру и купила дом, в котором они теперь живут. Это ничего, что в трех тысячах верст от столицы, зато приволье кругом, и менты не беспокоят. Городок крохотный, ментов мало, да и ленивые они за какой-то бабой гоняться. Один раз вызвали в ментовку, принялись там пугать, что лишат за антиобщественный образ жизни материнства, детей отнимут. Напугали ежа голой задницей, как же. Она так и заявила начальнику райотдела; лишай, хрен с тобой, не очень-то они мне и нужны, дармоеды. Еще и кошку, проститутку Зоську прихвати до кучи... Отстали менты. Это московские, бывало, прицепятся, будто репей к жопе, не отдерешь. Потому, кстати, и съехала Жанна в провинцию, от греха подальше.
А выручила она за свое московское жилье совсем нехило. Двадцать пять тысяч баксов! Две тысячи за дом на новом месте отдала, а на остальные, — пересчитала да и перевела на бутылки, — жить можно до самой смерти припеваючи. И жила как хотела. Даже девкам с Никиткой всякие разные харчи сумками носила, тряпки покупала. А гуляла-то, гуляла! Весь городок, считай, у нее перебывал, все друзьями закадычными стали, все ее любили и нахваливали.
Через год деньги закончились. Раз и навсегда! И друзья, понятное дело, тут же закончились. Отвернулись враз: хоть на коленках ползай, ни одна собака не похмелит. И стало вдруг еще хуже, чем было. В Москве-то девки с ихним заморышем Никиткой не приставали со жратвой, сами себе находили пропитание. Еще и ее подкармливали. Пусть Настя и сучка вредоносная, а для матери кусок не жалела. На водку, правда, хрен давала. Ну, тут с ней ничего не попишешь, сучка она и есть сучка...
Время близилось к осени, надо было покупать дрова, уголь на зиму, но Жанна, естественно, об этом меньше всего думала. Она принялась продавать мебель, бытовую технику, ребячьи вещи, все, что накупила, будучи валютной богачкой. По ночам становилось зябко, но Жанне и это было нипочем. К вечеру она набиралась под завязку, а, как известно, пьяниц какие-то высшие силы берегут надежно. Алкаши могут часами валяться на промерзшей до нутра земле, могут со всего маху грохаться затылками об асфальт — и хоть бы что! Сам был очевидцем, когда вусмерть пьяный мужик свалился под колеса электрички. Состав прошел над ним, мужик лежал в колее между рельсами и... мирно себе спал.
В общем, топливом на зиму Жанна так и не запаслась. Девки с Никиткой сами бегали на городскую свалку, рылись там, собирали дощечки, коробки всякие картонные. Тем и обогревались, пока Настя не отрыла под горой гниющего мусора полную трехсотлитровую бочку солярки. Два дня вчетвером вся эта шпана перетаскивала в сарай дармовое жидкое топливо, затем Настя приспособила в печку детское ведерко. Нальет в ведерко солярки, поставит его в грубку, тряпочку окунет туда и поджигает. Тряпочка займется огнем, Настя дверцу прикроет, солярка горит всю ночь. Тепло. Вот сучка какая...
День 15 октября выдался для Жанны поначалу довольно удачным. У соседа Витьки Грекова баба уже третью неделю валялась в больнице с прострелом позвоночника, и Витька восхотел секса. Не надурил, как это частенько случалось в последнее время с другими мужиками в сходных ситуациях. Налил стакан самогона до и стакан после. Еще жареной курятиной угостил. Самогоночка, сказать по правде, была третьяком, слабенькой на градус, но на старые дрожжи булькнула в организм без задержки. И закусь пошла без привета, то есть не выскочила из нутра, а безальтернативно адаптировалась в брюхе. В обед Жанна сперла у зазевавшейся аптекарши пузырек боярышника и хлопнула его за углом прямо из горлышка. Потом ей очень кстати подвернулась Светка Ханша, такая же захлеба, как и сама Жанна, но покруче ее по понятиям. У Светки за плечами было две ходки за разбой. Ханша пригласила Жанну раскумариться у нее на хате. Пили какую-то червивку, орали песни, затем подрались, поскольку Светка начала приставать полизаться, а Жанна этого не любила. Снова пили, плакали, жаловались друг дружке на судьбу и ментов позорных. Помнится, Ханша предложила Жанне избавиться от детей: либо в детдом их окунуть, либо в пруд на карьере. Жанна не согласилась. Как-никак ей платили детские и пособие на каждую душу как матери-одиночке. Плохо только, что деньги в собесе отдавали Насте. Жанна лишь в ведомости расписывалась, а денежки загребала Настя. Сучка! Молодая, да ранняя... Вино у Ханши кончилось, снова подрались, попадали на пол и заснули.
Домой Жанна добралась к ночи. Для нее это было обычным делом, и дети оставляли ей дверь открытой, чтобы не грохала. Все спали крепким сном. На столе в кухне стояла кастрюлька с тушеной капустой. Жанна подняла крышку, принюхалась. Капуста была с мясом. Третьего дня они с Настей получили пособие, и до Жанны дошло, откуда такое пиршество. Она разозлилась. Нажрались, паразиты, и спят мертвым сном — из пушки не поднимешь, а матери хоть бы чекушечку купили, душу полечить... Жанна присела на корточки у печки (Светка научила зековской позе), открыла дверцу, запалила от мирно горевшей солярки огрызок газеты, прикурила. Вдруг ей примнилось, будто из печки лезет огромная кровавая змеища, клыкастая и почему-то лохматая, мордой смахивающая на младшую дочку, дурочку Ксюху. Жанна изо всей силы стукнула печной дверцей, на четвереньках кинулась к люку, ведущему в погреб, нырнула туда. Люк за ней захлопнулся.
От удара чугунной дверцы ведерко опрокинулось, горящая солярка потекла сквозь колосники в поддувало, оттуда на пол. Огненный ручеек проложил себе дорожку в зал, плавя линолеум. Удушливая вонь мигом заполонила дом. Возможно, дети пытались выбраться наружу, но прежний хозяин построил не дом, а крепость. Все окна были обрешечены, замок на входной двери, как это всегда и случается в самый неподходящий момент, заклинило. Жанну спасло то, что полы во всем доме были из плотно пригнанных железобетонных плит, а погребной люк сварен из шестимиллиметровой стали. Огонь в погреб не проник, угарный газ тоже. Потолочный накат, также из плит, удержал шиферную крышу, не дал ей рухнуть внутрь дома. Остальное, все, что могло гореть, выгорело в прах.
Ополоумевшую Жанну пожарные вытащили из погреба. Детей, вернее, обугленные трупики, вынесли во двор еще прежде. Брандмейстер, распоряжавшийся командой, не мог сдержать прорвавшегося рыдания, когда на брезент положили Настю. Она почерневшими култышками рук прижала к груди тщедушное тельце своего названного брата, и бойцы не осилили их разъединить. Говорили потом люди: накрыла, мол, Настя Никитку своим телом. Пыталась спасти...
Жанну отправили в районную больницу с психозом, попросту именуемым в народе белой горячкой. На следующий день, когда ее раздели догола и пытались привязать к кровати, она вырвалась, прокусила врачу ухо и сбежала, как была голяком, в город. Поймали ее в продуктовом магазине, накачали успокоительными уколами и тут же отвезли на милицейской «буханке» в областную психиатрическую клинику.
Второй год обитает Жанна в восьмом отделении. Была щепка щепкой, а на больничных харчах маленько округлилась, приобрела приятные глазу формы. Ее соседка по тумбочке, басовитая, усатая Машка-Мишка, убежденная в том, что она не баба вовсе, а красный командарм Михаил Фрунзе, шлепает иногда Жанну по заднице и говорит при этом, что у той вполне ****ские кондиции, хотя с сексуальными домогательствами не пристает.
С точки зрения посторонних людей, Жанна достаточно адекватна, ничем не отличается от любого прохожего. Встретишь такую где-нибудь на воле, нипочем не догадаешься, что она психохроник. Только медперсоналу восьмого отделения известен пунктик Жанны, из-за которого ее и продолжают-то держать в больнице. Остальным сорока семи постоянным обитательницам восьмого отделения Жаннин пунктик не кажется прибабахом, поскольку у каждой из них есть свой собственный прибабах, у некоторых даже не один и не два.
Каждую ночь перед рассветом к Жанне приходят ее дети. Все четверо: Настя, Роза, Оксана и Никитка. Приходят и просят есть. Сперва Жанна пряталась от них под кровать, прогоняла, ругалась матом. Потом привыкла. Украдкой стала потаскивать из столовой кашу, макароны, картофельное пюре. Проследит глазами за столовской нянькой, дождется, когда та на миг отвернется, и опрокидывает содержимое своей тарелки в объемистый карман серого больничного халата. Детей она теперь ждет. Разложит кашу в четыре пластиковые коробочки из-под сыра «Янтарь», поставит их под кровать и ждет. В Никиткину коробочку побольше кладет. Он ведь задохлик совсем, ему усиленно питаться надо. Кстати сказать, Машку-Мишку навещают родственники, так она тоже подкармливает Жанниных детишек разными сластями. Не сама, конечно. Жанне отдает — с наказом угощать всех поровну, без обид, да чтоб не объедались шоколадом, а то ведь и до золотухи недолго...
Дежурные медсестры, няньки, даже заведующий отделением обалдели, когда уборщица Валентина Андреевна, кандидат физико-математических наук, человек советской атеистической закалки, сказала им по секрету, что по утрам коробочки из-под сыра под Жанниной кроватью оказываются идеально чистыми. Куда ж, мол, пища-то девается, коль никто из дежурных сестер не заметил, чтобы Жанна сама съедала эту пищу? Не иначе как приходят все-таки дети в гости к своей матери. Заведующий собрал медперсонал отделения в своем кабинете, накричал на женщин, пригрозил им всем психиатрической экспертизой, но Жанну тревожить не стал. Пусть себе кормит своих детишек...