Я люблю тебя, Юля Пересильд!

Да, её звали Юля Пересильд и, как, наверное, всякая актриса, она постоянно играла в жизни какую-то роль — одну, другую, третью, а я всё никак не мог поймать, где она настоящая: на кухне, когда напоказ, будто балуясь, громко отрыгивала еду, нагло заглядывая мне в глаза и как бы подначивая: «Ну, мужик, что скажешь?» (в этот момент мужик, то есть я, в приступе нежности и обожания затряхивался, проваливаясь прямо в рай), или в ванной комнате, когда, сидя на унитазе после секса, радостно журчала струей мочи, или в смятой постели, когда я, опухший с похмелья, уставший, потный, никак не мог кончить, а она умело брала в рот, и я наконец обретал уверенность и бился в конвульсиях оргазма, словно прирученное животное, нарисованное тончайшей кистью из верблюжьей шерсти.

Не знаю, где и когда она была настоящей, ее сущность будто ускользала, как и ее ловкое спортивное тело, уходящее от меня на край ночи. За почти год наших странных прерывистых отношений она так ни разу и не осталась ночевать до утра, вполне довольная гигиеническими соитиями, как принято ныне цинично замечать, «для здоровья», после которых надолго не задерживалась — подмывалась лейкой душа в ванне, допивала свое чешское пиво и вызывала по телефону такси.

Мы познакомились на трехдневном семинаре по театральной критике, на который она попала каким-то невероятным житейским кульбитом (о, этот спонтанный многоэтажный трюк обстоятельств), а я усердно изображал этого самого театрального критика; и, видимо, довольно удачно, поскольку несколько раз поймал на себе пристальный взгляд блядовитых Юлиных глаз; хотя понятно, что причина случившейся встречи — её со мной, или моей с ней? — совсем не в театральной критике и не в моих или её срамных инстинктах, а в неком движении людей за спиной, в суете их поступков и желаний, естественных и абсурдных, в хаосе бесконечных причин и следствий; слой за слоем, каждый из коих невидим, как потоки подземных вод, которые мы пробиваем скважинами колодцев, — если вы понимаете, о чём я вообще тут сейчас говорю.

В общем, мы встретились — я и Юля — в лифте судьбы. Зашли и на какое-то время остались вместе. И это был подарок Бога, а у Бога, как заметил Довлатов, добавки не просят. С чего это он взял? Что еще за чушь? Я вот добавки у Бога просил. Просто мне ничего не досталось, кроме одного круглого, как апельсин, года — от февраля до февраля.

Я пригласил Юлю к себе домой — выпить вина. Это было дерзкое и опрометчивое предложение, но она сразу согласилась. Мы зашли в супермаркет на улице Красных партизан (я всегда про себя называл их «красивыми»; представьте: «Улица красивых партизан»), и купил две бутылки игристого шардоне. Юля купила фруктов и шоколад.

Путь от супермаркета до моего подъезда был близким, но я успел сто раз проклясть себя за дерзость — а вдруг (скорее всего) ей не понравится в моей съемной хрущёвке? (Белые обои, черная посуда прилагаются). Я открыл дверь в темноту узкого коридора и включил свет.

Она вошла, быстро снимая куртку, шапку и зимние кроссовки. Распахнула дверь в ванную комнату:

— Я сейчас описаюсь!

Всё было так просто, что я тут же успокоился. Разделся, принес пакеты с бутылками и фруктами на кухню, достал штопор, прислушиваясь к интимным звукам за стеной, достал бокалы.

Юля вышла из туалета в гостиную и огляделась: старый желтый сервант и белый крашеный стол, доставшиеся мне от хозяев квартиры, плюс два дивана и книжный шкаф из «Икеи» молча приветствовали её выход на сцену моего домашнего театра. Дивная игра началась! Я помыл фрукты и разлил шардоне по бокалам. Разломал на кусочки шоколад. Принес угощение в комнату. Юля встала на фоне голого темного окна без штор.

— Я думала, у тебя больше книг, — сказала она. — И у тебя нет штор. Почему?

— Мне нечего скрывать от людей, — пошутил я. — На самом деле с улицы ничего не видно, кроме потолка. Как-то ночью я специально выходил и проверял.

— А сейчас? — Она стала делать круговые движения руками, как птица.

— Ну, если только кто-то наблюдает за нами в подзорную трубу из тех дальних домов напротив. Выпьем, да?

Мы выпили, потом выпили ещё. И ещё. Первая неловкость исчезла и постепенно разговор настроился на подробности прошлой личной жизни. Я рассказал Юле о бывшей жене и детях, и про развод — немного, но рассказал. А она, опьянев, вдруг вывернула передо мной душу: мол, была долго и несчастливо влюблена в актера Иванова из мюзик-холла, и эта любовь стоила ей нескольких лет, седых волос и опыта, от которого лучше бы отказаться, но теперь уже поздно. Вот уж полгода, как она одна.

— Моя мама была против, потому что он, как и ты, старше меня на семнадцать лет. Но дело не в возрасте, просто она хорошо его знала, и поэтому была против. Но я ее не слушала, ведь он такой умный, красивый, накаченный, мускулистый! И такой талантливый! Только иногда уходил в запой и был игрок, — говорила она громко, будто находилась на сцене, и я понимал, что она до сих пор любит этого своего далекого Иванова, а я для нее что-то вроде временного заместительного двойника, и Иванов сейчас стоит между нами, как призрак.

Мы выпили одну бутылку, затем — вторую. У меня была ещё водка в шкафу, но Юля сказала: «Хватит, а то я засну» — и легла на диван.

Я лег рядом и стал гладить ее по одежде, а она взяла мою ладонь и засунула ее под свой джемпер: — Погладь тут. Как ты спишь? В смысле, где постельное белье? Давай выключим свет. У тебя есть презерватив? Мне надо пописать, — шептала она, целуя меня в шею и в ухо.

— Всё есть, — сказал я и почувствовал, что возбудился. Она ушла в ванную, я постелил на диване, на пару секунд впав в ступор: насколько чисты простынь и пододеяльник? Да ладно!

Она вернулась уже без одежды, в одних трусиках и бюстгальтере, взглянула на меня с любопытством и выключила в комнате свет. У меня на минуту остановилось дыхание, буквально на минуту, будто я нырнул в глубину. Потом очнулся, оказавшись в ванной комнате, где быстро скинул одежду на пол и залез под теплый душ, омывая эрекцию.

Так начался наш роман. Мы установили что-то вроде ритуала. Один-два раза в неделю Юля приезжала ко мне ближе к вечеру, и мы вместе готовили на кухне что-нибудь вкусное: жарили рыбу или мясо, делали овощной салат. Потом ели, запивая пивом. Насытившись, Юля привычно рыгала и всегда глядела на меня наглыми глазами: «Ну как? Ты это снова стерпишь, мужик?». А мне ее хотелось проглотить — всю целиком, от макушки до пяток. Так я обожал ее — до обмороков глаз, до холодных ожогов на коже. 

Ее еженедельные приходы стали для меня «приходами» в наркотическом измерении. Где-то на пятом или шестом сексе меня стало вштыривать от Юли, как от героина. Я героин никогда не пробовал, но знакомые наркоманы рассказывали мне об эффекте, который он производит при первых инъекциях счастья — так вот Юлина плоть была моей чудесной дозой. Порцией незамутненной чувственной радости. В терминологии Сартра, совершенным моментом, растянутым на целый вечер.

— Юля, ты чистый героин, — говорил я ей.

— Герой на героине? — шутила она. — Между нами снега Килиманджаро?

— И Северный ледовитый океан.

Однако дозу Юли еще нужно было заслужить, верней, дождаться. После ужина мы обычно занимались двумя вещами: играли в шахматы и пели в караоке. В шахматы сражались, естественно, вдвоем, а в караоке Юля пела одна — она очень любила петь. И то, и другое служило для нее своего рода прелюдией. Нельзя было просто поесть и заняться любовью — нет, обязательно нужно потратить бесценный час жизни на ерунду — так с досадой думал я, глядя, как она расставляет фигурки на черно-белой доске или выбирает из списка очередную песню. А потом горланила, часто мимо нот, свой привычный репертуар: призрачно всё в этом мире бушующем, мечта сбывается и не сбывается, рюмка водки на столе, группа крови на рукаве, я свободен, словно птица в небесах, ты — летящий вдаль беспечный ангел и так далее.

Я догадывался, что все эти караочные хиты она, возможно, еще полгода с небольшим назад горланила дуэтом со своим актером Ивановым, но я запрещал себе об этом думать — зачем тревожить призраков? Тем более, что, благодаря актеру Иванову, точнее, его фатальному отсутствию (собственно, потому, что у них всё тогда провалилось), Юля и была со мной. И я ловил этот час, этот миг между прошлым и будущим.

Ее присутствие досталось мне контрабандой, так какой смысл выставлять дилеру претензии? Кто-то скажет, что это мысли типичного куколда, существа сколь жалкого, столь и зависимого, но тут даже спорить не о чем — всё решала новая порция Юлиного организма, из которого я извлекал свои оргазмы, очевидные, но невероятные, как космос. 

Вдоволь напевшись или наигравшись в шахматы (в которые мы оба играли плохо, поэтому итог каждой партии был непредсказуем), Юля бросала на меня быстрый оценивающий взгляд, радовалась, что жду ее, как верный Хатико, и обычно произносила одну и ту же реплику: «Ну, что, отдохнем?»

Меня так и подмывало сообщить ей, что эта пошлая фраза — из лексикона проституток. Обычно они так говорят: «Отдохнем». Где она ее услышала, откуда усвоила? Что за?.. Но я не успевал посмаковать сомнение, потому что ее следующая фраза была командой: «Расстилай постель». Она уходила в ванную, а я доставал из секретера блестящий квадратик упаковки «Контекса лайтс».

Секс у нас был довольно однообразным, что, опять же, объяснялось просто: Юля не любила меня. Ей просто нравилось смотреть на то, какое действие она на меня производит, как я схожу от нее с ума. Что касается анатомии, простите за невольное косноязычие, проникновения с последующими фрикциями, то и тут у нас сложился своего рода ритуал, будто мы каждый раз играли один и тот спектакль, расписанный по минутам с редкими импровизациями.

Пять минут на поцелуи под одеялом или без: рот, плечо, грудь, живот, бедро, колено, пальцы ног, после чего я снимал с нее трусики. Трусики обязательно должен был снять я, иначе ломался кайф; потом я левой рукой доводил Юлю до оргазма: почти всегда, но иногда случался облом. «Не страшно», — говорила она, и поворачивалась ко мне спиной, удобно устраиваясь на правом боку. Я гладил ее красивую спину, шею, затылок, мял её упругие ягодицы, изучал пальцами позвонки, представлял, как выглядят ее милые кости внутри, трогал мокрую дырочку между ног, натягивал презерватив и входил. Потом двигался, стараясь продлить неповторимое ощущение осознаваемого счастья.

Меня особенно вштыривал эффект его четкого осознания: да, я сейчас счастлив, ради этого момента стоит жить! Обычно ты осознаешь, что был счастлив где-то там, потом. Там, когда всё свершится, произойдет. Вот тогда ты поймешь, как всё было отлично и ново. А с Юлей я понимал и ловил это чувство тут и сейчас. Сразу и целиком. И удивлялся: как всё-таки быстро складываются подобные телесные ритуалы — и как они эфемерны и уязвимы. Завтра ведь всё может кончиться навсегда. Я понял буквальный, изнаночный смысл старомодного слова «сладострастие». Да, это была сладкая страсть. Я всякий раз чувствовал эту сладость — в слюне, на кончике языка, во всем своем пронизанном сладостью теле. Да, именно так: «пронизанном», понимаете? Кончая, обычно орал, будто кончаю в последний раз. Метафизически так оно и было. Кошмар! Соседи за стенкой, наверное, вешались, но полицию ни разу так и не вызвали.

А в сугубо человеческих отношениях всё обстояло вполне пристойно, согласно известной схеме: я любил, Юля позволяла себя любить. Банальности исправно работают, как немецкие холодильники и пылесосы. Мы почти не ссорились — да и с чего нам было ссориться? Когда можно было в любой момент расстаться, и всё. И я понимал, что мы расстанемся, когда этого захочет Юля. Иногда между нами происходил такой ритуальный разговор. Всегда один и тот же, слово в слово. Я спрашивал, надеясь на другой ответ: «Ты меня любишь?». «Нет, — всегда отвечала Юля, — ты же знаешь». «Почему же ты со мной?». «Тебе что, со мной плохо?». «Нет, мне хорошо, даже очень!». «Ну, вот пусть так и будет. Очень. Что тебе еще нужно?». «Я люблю тебя, просто с катушек слетел». «Я знаю», — говорила она. Как-то, помню, пришла и искренне изумилась: «Надо же! А я оказывается, по тебе соскучилась». «Спасибо за откровенность, — сказал я ей. —Прежде-то не скучала. А ведь мы вместе восемь месяцев».

Иногда мы, что называется, «выходили в свет»: в театр, в супермаркет, в кино. И тогда я видел, что Юля — не моя, и мы совсем не пара, а так. Вот есть такое интересное выражение: «а так». Как бы понарошку, не всерьез. При этом вокруг Юли возникал удивительный эффект — будто она принадлежит сразу всем: мужчинам, женщинам. Берите! Стоит руку протянуть. «Что же это за хуета такая», — думал я с досадой и вспоминал русскую пословицу: «Ты Макару поклон, а он — на семь сторон». Юля всегда была, как этот самый Макар из пословицы, крутила башкой, вертела задницей. Публичный, ненадежный человек. Ну, и что ты с ней такой сделаешь? Не убивать же, в самом деле, её.

Прервать спектакль? Уйти со сцены самому, первым? Сохранить гордость? Я думал об этом. Честно поговорил сам с собой. И решил: нет, не могу. Да и не хочу. Пусть я зависимый, слабый, податливый, всё принимающий, «не мужик», «тряпка» и так далее, но уж сколько выпадет радости с Юлей, столько пусть и случится, отмеренной ее скупой рукой. Всё равно когда-нибудь всё закончится, мы постареем, умрем, я раньше, она — много позже, может быть, лет через сорок после меня, так зачем сейчас спешить? И я не спешил, а получал Юлю в свой доступ. Все реже и реже, отчего приступы счастья, доставленного ее телом, ее присутствием, становились только ярче и мощнее.

Однажды, уже был декабрь, и до февральской развязки оставалось всего ничего, она села ко мне на колени и спросила: «Что ты будешь делать, когда я от тебя уйду». «Я буду плакать», — честно признался я ей. «Долго?» — на ее милом чухонском лице вдруг появилось сочувствие. «Долго. Наверное, года три». «Да ты что?». Она не поверила, а я точно угадал срок, я-то уж знал себя. В марте она написала мне в контакте: «всё». «Мы больше не встретимся?». «Нет». — И удалила меня из друзей, занесла в черный список.

Это было давно, лет пятнадцать назад, и сейчас кажется сном.

Да, она училась на филфаке, играла в студенческой театральной студии, и подружки звали ее «Пересильд», так она была похожа на знаменитую актрису, мол, «вылитая». Юля и вправду была почти копией настоящей Пересильд, только лучше — тоньше, изящней, моложе.

Как-то, после секса, лежа в постели, она спросила меня:

— Я правда похожа на нее?

— Правда, — ответил я.

Не было никакого смысла отрицать этот факт даже в шутку.

— И как, тебе приятно трахаться с кинозвездой?

— Нет, никакая кинозвезда мне не нужна. Мне нужна только ты.

— Я знаю, — сказала она и отвернулась к пустому окну.

Саша Донецкий: Я люблю тебя, Юля Пересильд!