Пасха в апреле

Пасха в апреле

                                             Что безнадежней, скажите мне люди,
                                                   Пасхи в апреле? 

                                                                                М. Цветаева. 

- Ах ты, сучка блохастая! Шалава облезлая! Когда же ты успела… ах паскуда-паскуда-аааа…. Витька-а-а! Поди сюда! – зычно с подвывом заорала толстоногая баба, замахиваясь сломанным коромыслом на дрожащую тощую собаку с отвислым животом и торчащими сквозь редкую шерсть бледно-розовыми сиськами.
Из запотевшего окна покосившихся сеней, в маленькую форточку выглянула запухшая Витькина рожа.
- Чего разоралась с утра то пораньше, как на конец света, дура?
- Заткнись гад и ходи сюда живо! - гаркнула она не поворачивая головы - полюбуйся на эту тварь, - затыкала она коромыслом в затравленную поскуливающую животину.
Из дома, в разных колошах на босу ногу, лениво почесывая волосатое брюхо под грязной тельняшкой, пошатываясь, вышел обладатель запухшей рожи.
- Ты помнишь, морда пьяная, кобеля приблудного, что крутился осенью в огороде возле клеток с кролями? Чего варежку открыл? Помнишь, спрашиваю.

- Ну …?

-  Хер погну…А я, говорила, тебе дуриле, - пристрели ты на хрен, псину ту паршивую. Так не послушал, вот теперь радуйся, корми выводок блядский, - плюясь во все стороны, нагонял она вокруг себя черную тучу злобы.
Из собачей конуры (старого почерневшего ящика в котором раньше хранился комбикорм) накрытой куском шифера и выбитой сбоку доской, доносился  разноголосый скулеж. Виновница утреннего скандала, трех цветная дворняга с вытертой ошейником шеей, прыгала на месте, звеня ржавой цепью; она нервно мотала большой головой, поскуливала и заискивающе смотрела на своих хозяев. 
- Ну и… в чем проблема, бля, снеси их к реке и в прорубь кинь.  Заодно и Жульку можешь утопить. На хрен она нужна, сука старая. Я, вот «Кавказца» возьму, чистокровного. Мне лесник щенка обещал, - осоловевшими глазами сфокусировал Витька взгляд на Жульке, представив лохматую кавказскую овчарку, но узрев возле будки только дрожащую шавку, презрительно фукнул.

- Ага, щас, возьмет он, – зашипела супруга, - да такая кобелина, ведрами жрать будет, как свинья хорошая.

- Да, сама ты свинья! - хотел возразить Витька но не стал злить и без того обозленную жену.

 - О-оа-ааа! - только разбудила зря, - зевнул он, слегка хрустнув челюстью.

 Осторожно переступив навозную лужу, отмахнулся рукой словно от роя назойливой мошкары, пошаркал к дому, досматривать прерванный похмельный сон.
- Стой, придурь, куда пошел? Как я щенков достану. Она – курва бешеная, зарычала и кинулась на меня, когда я в будку коромыслом полезла, – срываясь на крик, затрясла сальными щеками супруга.
Витька плюнул тягучей слюной под ноги, грязно выругался и вернулся к будке.
- Сама ты бешеная, мать твою, достала уже. Чего орешь, как припадочная, – начал уже сам заводиться похмельный Витька.
- Ты, прежде чем опять зенки зальешь, оттяни собаку и запри в сарае. Сними шифер с будки, ведро воды принеси и яму на три штыка за навозной кучей выкопай. Или думаешь, я побегу по всей речке проруби искать. Как закончишь, – можешь опять нажираться.
- Какую там яму? Земля мерзлая. Утопи их под берегом в омуте за камышами. И всех делов. Речка уже, как два дня вскрылась. Только сегодня снеси, завтра нельзя – праздник большой… Грех.

      Витька Зайцев жил с осточертевшей женой Зойкой, почти двадцать лет. По молодости свою Зою он называл «Заей» и была любимая, на зависть всей деревне, ласковая и нежная. С годами, «Зайка» загрубела, потолстела, обрюзгла и по-уличному стала зваться Зайчихой. После четвертого выкидыша, на нервной почве у нее повело в сторону рот и стал косить левый глаз. К прозвищу «Зайчиха» добрые жители деревни, добавили приставку «Косая».
Близкой родни у них не было, с двоюродными и троюродными братьями и сестрами, так как и с соседями, практически не общались. В большой деревне, держали свое хозяйство, работали по окраинным шабашкам и жили как все, не хорошо, и не плохо. После того как окончательно убедились, что ребеночка Бог не даст, стали понемногу попивать. Пили чаще всего без компаний, как бы вдвоем, но каждый сам по себе в основном после рабочей недели - коротая за самогоном и телевизором скучные вечера выходных дней и унылее праздники. Со временем они вроде смирились со своей бездетностью и парным одиночеством, даже нашли в этом свою прелесть. Которую ни понять ни объяснить даже сами себе никак не могли.
     Субботним апрельским утром, проваливаясь по колено в осевший серый снег, напрямик через огороды, неся в переднике восемь разношерстных скулящих комочков, тяжело шагала к речке, толстозадая, Зойка и сквозь зубы злобно материла весь ненавистный белый свет. 

                                                            ***   

Алешка, девятилетний деревенский мальчонок, больше всего на свете любил свою речку, петляющую в сотне метров за огородами, и все свое свободное время в тишине и покое проводил на ее укромных берегах. Летом, мечтательно любовался тихим, журчащим течением, сидя с удочкой в старой отцовской лодке. Осенью, после проливных дождей наблюдал за плывущими островками, грязной слипшейся соломы и пожухлыми листьями, плавно скользящими по мутной глади. Зимой, расчистив снег, сквозь прозрачный лед, подолгу смотрел на колышущийся подводный мир, вспыхивающих в глубине серебром, пролетающих мелких рыбок. Но большего всего нравилась река весной, в то время, когда трещал лед, и льдины разных форм и размеров, напирая друг на друга, соревнуясь в скорости, сверкая и переливаясь на весеннем солнышке, уплывали таять за горизонт.
   Раним субботним утром, мама разбудила Алешу и нежно поцеловав, прошептала ему на ухо:
- Вставай сынок, сегодня у нас особенный день. Папка уже пошел за машиной, как вернется мы на праздники, поедем в город.
Когда Алеша доедал пшенку с молоком, на кухню вошел сосредоточенный заботами отец.

 - Часок придется подождать, завгар в район уехал, а без его подписи, УАЗ не дают, – подсев к сыну, сказал он.
  Нарядно одетая мама, ставя шипящую сковородку жареной картошки на стол, обеспокоенно спросила:
- Не, опоздаем ли, дорога ведь не близкая, почти сотню верст трястись.
- Успеем. Главное до солнца грунтовку проскочить, дальше трасса норм, прям до города, – ответил отец, отпивая из кружки парного молока.
  Уж неизвестно почему так случилось, но Алеша, их единственный  ребенок, с рождения не говорил.  Не получалось у него даже связно мычать. Причину длительного молчания не могла объяснить ни официальная, ни народная медицина. Врачи в накрахмаленных халатах после долгих обследований, изучения анализов и прочих своих профессиональных действий, только пожимали плечами, не в состоянии поставить точный диагноз. Альтернативные знахарки и ворожеи, дальние и близкие хуторские бабки, испробовав свои проверенные методы снятие порчи и родового проклятия, так же положительного результата не добились. Мальчик упорно молчал.
Церковные батюшки во всех храмах в разным святых местах, куда на большие праздники специально возили сына, крестили и причащали Алешу, а печальных и растерянных родителей призывали к смирению, покаянию и молитве. 
В специальный интернат, мать на отрез, отказалась отдавать Алешу, и занималась с ним дома, три раза в неделю приглашая бывшего школьного учителя вышедшего давно на пенсию, жившего по соседству. Тот обучал Алешу всем предметам по школьной программе и был доволен своим необычным учеником.
   

Этой весной, впервые привезенная в Россию Чудотворная икона и мощи святых, которым поклонялся весь христианский мир, после миллионного паломничества в храмах Москвы и Питера, отправлялись домой, на Афон. Последнее место, где православные  могли поклониться святыне, был город, где неподалеку жила семья Алеши. Многочисленные исцеления людей, прикоснувшимся к чудотворным святыням, давали родителям Алеши надежду на чудо. Отец особо не верил в церковные чудеса. Но ради сына, готов был ехать куда угодно и исполнять все что требовалось. И если бы представилась возможность услышать от сына хотя бы единственное слово «батя» он бы не задумываясь, отдал бы за такое счастье все на свете.
Пока ожидали машину, мама отпустила Алешу погулять на улицу. Алешка прошелся по разбитой дороге до крайнего дома, спустился с пригорка и побежал вниз к реке, смотреть ледоход. За островками камышей, возле давно упавшего в воду, огромного тополя было его излюбленное место. Алешка влез на вмерзший ствол дерева, пробрался поближе к течению, поудобней уселся на толстую ветку, и стал наблюдать за плывущими, напирающими друг на друга скрежещущими ледяными глыбами.
Через несколько минут созерцания ледяной стихии и своих причудливых детских мечтаний он услышал странные звуки, похожие на плач. Алеша приподнялся и посмотрел в сторону берега. Сквозь редкие камыши, увидел стоящую на небольшом склоне, соседскую тетку Зою, прижимающую к торчащему животу шевелящийся фартук. 

Всю дорогу к речке, Зойка не переставала поносить своего ленивого Витьку и блудливую суку Жульку. Уставшая и злая, с отдышкой и мокрой спиной она подошла к камышовой заводи. Лед возле берега еще не сошел, был покрыт тонкой пленкой воды и блестел на солнце. Высморкавшись и смахнув рукавицей росяную испарину, появившуюся на лбу, Зойка огляделась по сторонам. Рядом с поваленным деревом заметила широкую промоину, с бурлящей водой сильного течения. Подойти к открытой воде по подмытому льду она побоялась. Решила стать поближе и вытряхнуть щенят с фартука, прямо в пенящийся водоворот.
«Полоса льда метра три-четыре не больше, ерунда. Тряхну посильней, и полетят скулящие сученыши все скопом…»,- подумала Зойка, подходя к самому краю обрывистого берега.
Расставив пошире толстые как дубовые сваи ноги, Зойка наклонилась вперед и чуть присела. Крепко взяв края грубой, засаленной материи толстыми, негнущимися пальцами, в момент разгиба, она сильно взмахнула руками, вытряхивая сосунков из фартука, воняющего собачей мочой.
Не рассчитав силу рывка, грузное тело подалось вперед, резиновые колоши скользнули по рыхлому, мокрому снегу и девяносто килограммовая баба, задрав ноги, полетела в реку с метрового обрыва. Скулящие щенки, покинув грязную тряпку, подлетели вверх и пища пошлепались на мокрый лед, не долетев до водоворота. Завизжав раненой кабанихой, проломив задом прибрежную наледь, Зойка плюхнулась в воду, поднимая вокруг себя фонтан брызг с крошевом льда.
Мокрые  щенята, россыпью валялись в блестящих лужах и захлебываясь, скулили и сучили короткими лапками. Стоя по пояс в воде, обезумевшая Зойка дотягивалась до извивающихся на льду щенков, и схватив разбитыми о лед руками остервенело, швыряла их в пенящийся поток. Самый сильный, рыжий щенок, тихо тявкая, цепляясь острыми коготками за лед, из последних сил уползал в сторону камышей.
С перекошенным ртом от ненависти и холода, ломая лед распоротыми в кровь кулаками, хрипящая Зойка, скрученными красными пальцами тянулась к дрожащему кутенку. Через секунду, последний из несчастного помета, полетел в промоину.
  Со сползшим на спину платком, Зойка приподняла голову  и зарычала в небо в продолжении своих бешеных действий. Растрепанные мокрые волосы, облепили перекошенное сумасшествием лицо, и тут сквозь мутную пелену в глазах она увидела бегущего по кромке льда, немого соседского Алешку…

Пытаясь спасти щенка, мычащий Алеша упал на колени у края промоины. Держась левой рукой за тонкие камыши, правую он опустил в воду, пытаясь снятой шапкой дотянуться и выловить дрожащего щенка, чудом зацепившегося за сухую траву мерзлой кочки. Старания Алеши не увенчались успехом. Дрожащий щенок ослаб и уже не скуля сполз под воду, где его сразу подхватил и сминая льдинами понес бурный поток.
 И тут Зойка увидела как всего в паре метрах от нее тонкий, подмытый лед возле промоины глухо треснул и Алеша бултыхаясь в бурлящей воде, неожиданно громко закричал. Слова, глубоко сидевшие в нем девять лет, внезапно провались наружу.
- Мама, мамочка-ааа! А-аааа... мама…ма..ма…
 Надрывающийся детский голос, сквозь шум воды и скрежет трущихся льдин, эхом пронесся над рекой.

Во дворе, вцепившись за створку ворот, охваченная неясным страхом, сползла на землю Алешкина мама.

- О, Господи… Что это?

Ледяная игла вонзилась ей в позвоночник, спинной мозг словно застыл, онемели ноги. Отголоски ужасающего эха принес с речки резкий порыв весеннего ветра.

Обжигающая вода заливающая горло. Последний глоток воздуха. Хрипящее «мама»… Сильное течение, затягивало под лед. Через несколько секунд, бурлящий поток вслед за щенком поглотил Алешу.

На следующий день на Пасху повалил снег, густой, лапатый.  Кружевной, медленно опускающийся белый занавес соединил небо и землю. Верующие небольшого поселка внизу по течению Крестным ходом, возвращались в свой храм. Ступив, словно на парящий в облаке, деревянный мост, потерявший в снежной круговерти свои берега, радостно и чувственно запели:

 – Христос восрессе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!..

На блаженных лицах прихожан взирающих к небу, таяли снежинки. По щекам, оставляя блестящие дорожки, скользили крупные капли, не то талой воды, не то слез. Внезапный порыв налетевшего ветра вырвал из рук впереди идущего дьякона, вышитую золотом хоругвь с Богоматерью и швырнул вниз к реке.

 Алешу нашли под мостом. Он лежал припорошенный снежком, на осколке прозрачной льдины, выдавленной плотным потоком на берег. Окаменевшей рукой прижимал к груди обледенелого щенка.    У застывшего лица мальчика с сорванной хоругви  печально улыбалась своему сыну и Алеше Пресвятая Богородица.

                                                         ***
Зойка до самой темноты, в промерзшей до хруста одежде, как чумная бродила по берегу реки. Переворачивала тяжелые льдины, вытаскивала скользкие коряги, шевелила холодные камни: искала Алешу. Как потерявшая щенков сука, выла в черное небо.

Где-то на верху, сухо треснул ружейный выстрел. Эхо донесло отголосок хрипящего собачьего лая. Пьяный Витька застрелил  истошно воющую Жульку.

 Уже поздней ночью, вернувшись домой, Зойка убила Витьку.
 Только что очнувшийся от пьяного угара Витька сначала испугался, а потом придя в себя и узрев Зойку начал ржать, увидев  её покрытую голубоватым инеем дрожащую, втиснувшуюся в дверь на негнущихся ногах-колодах.
- Ты где это лазило, чучело? Ой, бля полюбуйтесь. Ха! Ну, прям королева снежная, ну косорылая, ты гля как нарисовалась, хрен сотрешь… А-хра-ха-ха – смешанные с хрюкающим смехом, вылетели Витькиной глотки его последние пьяные слова. Кованная кочерга расколола Витькин лысый череп, так легко и просто словно гнилую тыкву.
            Через три года, переведенная на поселение, в свои сорок четыре, Зоя неизвестно от кого родила мальчика. Кричащего семимесячного сыночка назвала Алексеем