Таинственные трусы Кирилла Рябова

(Кирилл Рябов. Лихо. М., ИД «Городец», 2023)

 

Земля Русская много чем не оскудеет. Особенно великими писателями. Инда взопреют озимые, так и великие писатели наружу лезут, как грибочки после дождичка. Иной раз почитаешь ВПЗРов этих – и аж заколдобишься, как тот старик Ромуальдыч от настоявшейся за зиму портянки.

И вот перед нами – новая книга дважды финалиста Нацбеста Кирилла Рябова. На исходе прошлого года модным изданием «Собака» Рябов был причислен к числу 50 самых знаменитых людей Санкт-Петербурга. В 2021 году по рассказам Кирилла вышел фильм «Хорошие девочки попадают в рай». В работе и ещё один кинопроект – экранизация романа «777», который берется перенести в кадроформат режиссёр Александр Хант.

Кирилл Рябов обласкан критикой. Он каким-то образом, не иначе магией слов, приводит их в восторг. На сегодняшний день Рябов – продолжатель мотивов Камю и Хармса. Известный критик Анна Жучкова причисляет Рябова к едва проклюнувшемуся течению метамодернизма и поясняет свою мысль:

«Метамодернизм привносит в нашу жизнь глубину и искренность, стремление и веру, наивность и пафос. (…) Возвращает уважение к человеку, национальности и Родине, отменяя горизонтальную гомогенность. Уходит от насилия, которое продуцирует плоская однородность, к уважению и принятию Другого. Вместо логики бинарных оппозиций 1:0 он предлагает осцилляцию между противоположностями и движение вперед».

Так-то, малята. Давайте-ка и мы исследуем творчество этого маэстро осцилляций и отменителя горизонтальных гомогенностей на материале новейшего сборника малой прозы. Тот состоит из двух повестей и одного рассказа.

Начнём, наверное, с эпиграфов. Обычно они рассказывают нам об авторе, очерчивают его эрудицию, показывают

 

УРОВЕНЬ АВТОРСКОГО IQ

Впрочем, в «Лихе» стартовые цитаты ничего не очерчивают и не показывают. Скорее, вводят в ступор. Первую повесть предваряет цитата Егора Летова, вторую – Александра Башлачёва. Оба поэта – ультрапафосны, мастера надрыва. Соответственно, и мы ожидаем, что вот, сейчас сердце читателя – хрясь и в клочья! Ну, давайте до поры поожидаем.

Скажу пока, что пафосные цитаты рассыпаны и по тексту. Вот, например, в первой повести у нас всплывает Башлачёв:

«Он открыл вторую бутылку и устроился рядом с Ксюшей.

- Эх, налей посошок да зашей мой мешок, - довольно красиво пропела она, глядя ему в глаза».

Всплывает СашБаш во время распития спиртных напитков (шампанского из горла), а цитирует его мадам лёгкого поведения. Никаких глубинных смыслов и (прости Господи) осцилляций сюда автором, видимо, не вложено. Кроме лобовой, скажем так, коннотации: «Налей!» В дальнейшем цитата никак не отыгрывается, никаких событий не толкает. Произнесена ради красного словца и очевидно не к месту, поскольку пафос башлачёвской песни напрочь истребляет игривую атмосферу распития шампанского. Он здесь явно неуместен.

А во второй повести есть ещё одна ультрапафосная цитата. Смотрим:

 

«- Ваши фамилия, имя, отчество и возраст, пожалуйста.

- Аверьянов Константин Дмитриевич, - ответил он. – Тридцать семь.

Собеседник хмыкнул и произнес:

- С меня при цифре тридцать семь в момент слетает хмель…

- Что вы сказали?

- Вот и сейчас как холодом подуло, говорю».

 

Владимир Семёнович, конечно. В данном случае цитатоупотребление более изощрённое. Близкое даже к уместному, и даже на что-то там в сюжете намекает, создаёт атмосферу. Всегда бы так.

Но, как мы видим дальше, иных цитат, аллюзий и прочих забав интеллекта автор не использует. Никаких упоминаний других книг, за исключением вымышленной книги «великого писателя» Сельдина, в образе которого (как признавался Рябов в одном из интервью) автор вывел себя самого. И ещё ровно одной книги – но о ней позже.

В общем, интеллектуальный фундамент остаётся неопределённым. Впору подумать, что автор вообще ничего не читает, кроме себя. Мыслимое ли дело? Но давайте всё-таки заглянем внутрь.

 

ДЕЛО О ПРОПАВШИХ ТРУСАХ

Стартовое произведение здесь дало название всей книге – «Лихо». Начинается она вот с чего:

 

«Они явились днем, перед обедом. (…) И сразу начали стучать. Выдрин замер с чайником в руке посреди кухни. (…) Мелькнула даже безумная мысль о бывшей жене. Может, вспомнила спустя два года о затерянных под кроватью трусах и прибежала возвращать?»

 

Давайте запомним эти трусы. К ним мы ещё вернёмся. А подозрения насчёт бывшей оказываются неверными. На самом деле, к герою, которого до поры мы знаем только по фамилии Выдрин, явились неведомые силовики, некое неведомое Управление «Ч». А пришли они за тем, чтобы арестовать кота.

 

«- Кем вы приходитесь задержанному? – осведомился Черненко.

- Он мой кот, - ответил растерянно Выдрин.

- Кем ему приходитесь вы? То, что он кот, мы видим.

- Так это… Он тут у меня живет… Я его хозяин вроде как…

- Не такого юридического статуса «хозяин», только при рабовладельческом строе, - сказал Черненко.

- И в БДСМ, - добавил Шмурнов. (…)

(…) Он вам не родственник, правильно?

- Ну, я же человек все-таки.

- Значит, он ваш сожитель?»

 

Здесь перед нами, несомненно, Кафка, покусанный Евгением Вагановичем. А дальше силовики проводят обыск:

 

«Синявский встал на четвереньки и, светя фонариком смартфона, заглянул под кровать.

- Тут мячик, лягушка какая-то, дохлая мышь, а, нет, игрушечная… А еще кучка говна.

- Вы что, не убираете за сожителем? – спросил Черненко».

 

Меня вот, извините, взволновали всё же трусы. Вот же, четырьмя страницами ранее, отчётливо говорится, что они лежат именно под кроватью. И куда они вдруг делись? Испарились? Или герой их трепетно перепрятал? Или деликатные силовики сделали вид, что их не заметили? Но сдаётся мне, что ни одно из этих предположений действительности не соответствует. Про трусы бывшей жены забыл сам автор. Эта двухлетней давности тряпочка нормально так поозонировала на старте, добавила повествованию атмосферы, а теперь сделала своё дело, может уходить.

Это дело о пропавших трусах неожиданно подводит нас вот к какому парадоксальному допущению: неужели Рябов не перечитывает свои тексты? Как так? Обычно подобная лень свойственна юным и пылким графоманам. Но матёрым-то литераторам, дважды без-пяти-минут-лауреатам, неужели тоже свойственна?

Кто-то может заметить: «Вот же привязался ты к этим трусам? Ну, забыл про них автор. Зачем вокруг этого кружевного изделия теорию заговора выстраивать?» Я бы и согласился. Но эти несчастные трусы – в общем-то, вершина айсберга, одна деталь в веренице подобий.

 

КАЖДОЕ ЛЫКО В СТРОКУ

Но всему своё время. Что же там у нас дальше? Силовики забирают кота в тюрьму, а на Выдрина сваливаются дальнейшие несчастья. Вот в опустевшей квартире раздаётся телефонный звонок.

 

«- Александр Иванович! Климов повесился! – раздался юношеский голос.

- Какой Климов? Кто это говорит?

- Миша Капустин, ваш ученик. Вы что, не узнали?

- А Климов – кто?

- Так это тоже ваш ученик! Юра Климов! Мы вместе учимся у вас! Вы забыли?»

 

Да, Выдрин у нас, как выясняется, работает учителем в школе. Мог он забыть ученика? Ну, предположим. Но ситуация серьёзная? Более чем. Чревато проверками самого высокого уровня. Но не то в метавселенной писателя Рябова. У него смерть несчастного мальчика – это такой повод для пары-тройки странных хохм с путаницей фамилий. К тому же, директора школы задрал – ха-ха! – медведь. Его хоронят в закрытом гробу, а во время траурной церемонии в школе дурковатый ди-джей вместо Шопена ставит лютое техно.

Да, это юмор, друзья. Который заставляет нас понять про писателя Рябова ещё одну вещь – для него просто не существует плохих шуток. Все они, даже самые хромые, самые корявые и убогие находят применение в хозяйстве и будут вставлены в текст. Как угадать, какая шутка позабавит влиятельную даму из премиального жюри? Пусть их будут все.

Но что же с котом в узилище? Да, в общем-то, ничего. Кота возвращают за взятку, в мешке (ценим, ценим юмор), и не того. А в промежутках…

Ну, а что те промежутки? Они ведь не важны особо-то. Происходит некая вялая флуктуация героя, он, например, влипает в вялые же любовные приключения.

 

«Его переполняла нежность и похмельная сентиментальность. Но у него не получилось. С ощущением тщетности он целовал и гладил ее тело. Потом Лена сосала и мяла его вялый член. (…) Вскоре ей надоело».

 

А вот с другой женщиной, цитирующей Башлачёва:

 

«На ней были красные трусы. Вроде бы чистые. Но Выдрину не хотелось. Он подумал, что тут опять кроется какой-то подвох. Сейчас он полезет на нее, а она, например, откусит ему мочку уха. И снова будет хохотать, хохотать, хохотать». 

 

Чистота трусов убила интригу. А вдруг бы это были те самые, пропавшие из-под дивана? Вот это был бы поворот!

Но никаких интриг в тексте нет даже в зародыше. Ведь чем занимает своих героев автор, не знающий, что с ними вообще делать? Правильно! Он заставляет их бухать. И вот это и происходит. Даже в кабинете таинственного Управления «Ч» автор (это видно) не знает, что делать с героями. А пусть напьются! Это и случается. Под бессмысленность диалогов и никуда-не-ведущесть коллизий.

 

ХОРОШО ПРОТУХШЕЕ СТАРОЕ

Знаю, мне сейчас скажут: а как же Хармс, Ионеско, Беккет? Это же абсурдизЬм! Понимать надо. Да я понимаю. Но только абзурдизм у нас когда был? 80 лет назад, плюс-минус. И если бы новописы давали огня. Но нет – перед нами лишь хорошо протухшее старое.

Повесть Рябова, ну конечно, напоминает знаменитую и неоконченную повесть Хармса «Старуха» (1939). Коллизии Рябова даже повторяют события Хармса. Точно так же, как мёртвая зловещая бабка, в квартире у героя на какое-то время обосновывается потерявший разум психотерапевт. Но есть и разница. «Старуха» была написана в очень тяжёлые, тёмные времена. Она пропитана жутью. Да, герой пытается, как ни в чём ни бывало, жить своей жизнью. Но престарелое зомби-исчадие путает ему все карты. У Хармса есть атмосфера, но создавать её нынешние номинанты просто, видимо, не умеют.

Для своего времени та же «Старуха» была чем-то в принципе не публикабельным. Написанным без оглядки. Секретным, отчаянным. А сегодняшние претенденты на премии – публикабельны, и даже очень. Их очень волнует, что скажет, например, княгиня Марья Алексевна, уловит ли намёк, который должен ей понравиться. Россия ведь – тоталитарный ад, ха-ха, правда ведь! Котов арестовывают!

 

КУХНЯ МАСТЕРСТВА

Но перейдём ко второму блюду, что приготовил нам Кирилл Рябов. Вторая повесть сборника называется «Живодёрня». Она – про писательское мастерство.

Итак, перед нами безработный футболист Степан. Он ищет работу в службе занятости и получает направление в некую загадочную компанию, которая (привет фильму «Быть Джоном Малковичем») располагается в коммуналке. Руководители компании решают, что экс-голкипер им подходит. И будет он – писателем!

Степан сроду ничего не писал. Последнюю книгу прочитал 25 лет назад – Леонид Жариков «Повесть о суровом друге». Кстати, это вторая литературная аллюзия на весь том. Такое впечатление, что это – и последняя книга, прочитанная автором. Но это субъективно, конечно.

Степан, видно отчаялся, начинает наводить справки. И вот эти моменты – в общем-то, смешные.

 

«На выходе из метро ему со всех сторон насовали флаеры. Аверьянов быстро их перебрал и среди рекламы салонов красоты, суши-баров, микрокредитов увидел: «Напечатаем вашу книгу – проза, стихи, публицистика. От 30 000 рублей». Аверьянов вернулся к человеку, который вручил ему последний флаер. (…)

- Я извиняюсь, хотел спросить, - сказал Аверьянов. – Тут вот написано про тридцать тысяч. Их мне заплатят? Или я должен заплатить?

- Не знаю, дядь, - ответил раздатчик и сосредоточенно почесал подмышку. – А ты что, писатель?

- Допустим.

- Не, ты не писатель. А знаешь, кто писатель? Мой мелкий. Все стены в подъезде хуями исписал.

(…) Аверьянов отошел к автобусной остановке и набрал номер, сверившись с флаером.

- Допустим, я писатель, - сказал он ответившей женщине.

- Лечись, - ответила она и отключилась.

Аверьянов заметил, что перепутал одну цифру, перезвонил и повторил заготовку.

- Очень хорошо, - ответила другая женщина. – Будем рады сотрудничеству.

- В объявлении написано: «От тридцати тысяч». Хотел бы уточнить. Это вы мне их заплатите?

- А вам за что? – удивилась она».

 

Это, в общем-то, единственный по-настоящему смешной эпизод во всей книге. Хотя очень туп Степан. Поверим? Так и быть.

Но дальше начинается полная дичь. Работодатели похищают жену Степана, грозят убить, если он не напишет роман. Возникает вопрос, конечно. Уж не так ли загоняют в рабочее стойло пишущих лошадок в Редакции Елены Шубиной и примкнувшем к нему «Городце»? Или, всё-таки, гротеск?

И Степан капитулирует. Начинает писать.

 

«Аверьянов сжал шариковую ручку. Представил, как втыкает ее в глаз Мешкову и вытаскивает вместе с глазом. Он даже задумался, как это описать, но слова не пришли в голову и не выстроились в правильном порядке.

(…)

Они отступили. Но жадно смотрели. Будто в бродячем цирке на бородатую женщину. Аверьянов вывел одно короткое слово. И больше ничего не смог. Время шло. Он почти слышал, как оно утекает. Мыслей было много. Но все разрозненные и юркие, как ящерицы. Схватить и расставить их было невозможно.

(…)

(…) Мешков и Бумагина начали потихоньку утомляться.

- За час ни слова, - сказал он.

- Нет, что-то он написал.

- Он ручку расписывал.

(…)

(…) Бумагина подошла и забрала тетрадку.

- Я, - сказала она.

- Что – ты? – спросил Мешков.

- Это то, что он написал. И еще тут кровь.

- Начало неплохое».

 

Пока вот это читал, поймал себя на мысли: «Ай, какое трудное ведь дело-то писать! Ай, спасибо, Кирилл Рябов, что вы этим неблагодарным трудом занимаетесь! Как хорошо, что вы есть! А-тя-тя!»

Потом ещё будет свидание с великим писателем Сельдиным.

 

«Сельдин тебе поможет.Он собаку съел на писательских блоках. На писательских блоках и на куннилингусе».

 

В одном из легко находящихся в гугле интервью, Рябов говорит, что Сельдин – списан с него. Сельдин говорит:

«Я вообще по натуре большой пиздобол. Поэтому и веду курсы писательского мастерства».

Хотя бы откровенно. Ну, да ладно. Важно другое. Сейчас мы подходим к пункту

 

ЧТО ПЕРЕДЁРГИВАЛ ГЕРОЙ?

Здесь у нас, можно сказать, возникают «таинственные трусы №2». Но вместо них - автомат Калашникова. В гостях у Сельдина, великого писателя, герой завладевает оружием. На странице 205 мы читаем:

«Он громко щелкнул затвором».

А на странице 209 великий писатель говорит:

«Оставь. – Он слабо кивнул на автомат. – Муляж. Киношники подарили».

Вопрос – что передёргивал герой? Что там громко щёлкало вообще, в муляже? Можно разводить конспирологию, а можно просто констатировать, что герой Нацбеста, потенциальный ВПЗР, свои произведения просто не перечитывает? Зачем, если есть осцилляция, да и наконец «бинарная оппозиция 1:0»?

Здесь, как и в предыдущей повести, герои, которых нечем занять, бухают. Даже в логове злодеев.

Как и в предыдущем произведении искусств, здесь много приколов (сомнительного качества), которые никуда не ведут, ни на что не влияют и вообще неизвестно зачем возникли. Вот, например:

 

«Промелькнул короткий сон, в котором Аверьянов сидел за столом с бывшим генсеком Горбачёвым.

- А вот однажды был случай, - сказал тот, выставляя бутылку с чем-то мутным. – Вообще я не пью, но керосина выпью…»

 

И что это было? И зачем это вообще? Нет ответа. Но вдруг за упоминание Горбачёва многозначительно улыбнётся какая-нибудь Марья Алексевна?

Теперь о концовке. Она, извините, тупо позорна. Нет, мы не узнаем – освободили ли жену, не узнаем, как научился писать Аверьянов. В финале у нас в кафе сидит литфункционер Соболенко, и вдруг его атакует взлохмаченный тип. Это – бинго! – наш футболист. Дальше происходит вот что:

 

«Развязал тесемки, вытащил толстую рукопись. На титульном листе прочитал: «Константин Аверьянов. «Боль».Очень оригинально! Ладно, если что, над названием можно подумать. Он перевернул страницу. Обычно все становилось понятно с одного абзаца. Ну, не с одного, так с двух.

(…) На последней странице так и было написано «конец». Единственное слово, не считая названия и имени автора, которое отличалось от остального текста. Впрочем, текста не было. Была лишь одна заглавная буква «А», размноженная на пятьсот с чем-то страниц. Сплошное «А». И больше ничего. Одно только:

АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА»

 

Ну, это просто как-то совсем уж позорно написано. Словно с одного раза, с повторами и тавтологиями. И «АААААА» - я, извините, сократил раз в двадцать.

Хуже концовки придумать было нельзя в принципе. Ни одна линия не завершена. Футболист писать, как мы видим, не начал. Но что с его женой? Как он обманул её похитителей? Какие муки творчества испытал? Где бы нормальный писатель только начал развёртываться, наш без-пяти-минут-нацбестье сливает всё, что только можно слить. И, наконец,

 

ВИШЕНКА НА ТОРТИК

Это заключительная часть триптиха. Рассказ под названием «Маленький Г.»

«Г.» - это Гитлер. Так, оказывается, зовут одного из малышей в детском садике. О чём, как и положено в метавселенной Кирилла Рябова, руководство детского садика узнаёт слишком после. Одна из воспитательниц вызывает родителей малыша, но те устраивают скандал, транслируют его в соцсети, и воспитательница сдаётся.

Всё бы ничего, анекдот. Но по тексту разбросаны мины-ловушки. Например, такая. Диалог воспитательниц:

 

«Сестра была в Париже. Года три назад. Говорит, там одни негры и арабы кругом, по улице… - Лидия Андреевна запнулась, - …не пройти.

Катя внимательно на нее посмотрела:

- Это вы к чему?

- Что именно?

- Про негров и арабов.

- Да ни к чему, это я так, просто вспомнила».

 

Или вот воспитательнице Кате звонит муж, писатель:

 

«- Послушай. Грех! Грех! Огонь! На колени, безволосые! Целуйте следы наших ног! – заорал Валерий. – Бездушные животные, вы не заслужили иной участи! Только копошиться! Ползать! Издавать постыдные звуки! Ваши мягкие животы, о, ваши мягкие животы!

(…)

- Да что ты несешь?!

- Я это написал сейчас, - ответил он. – Монолог Горохова».

Я какое-то время думал, что же это значит? Но потом, как мне кажется, распознал авторскую фигу в кармане. Российское общество, транслирует нам Рябов, готово к восприятию Гитлера. Готово его принять.

Транслирует он. Наверное, самый позорный графоман из всех, читанных мною в последнее время. А я читал очень много боллитровской дряни. Притом, графоман неначитанный, с культурным уровнем инфузории, но претендующий стать властителем дум. Офигевший настолько, что не перечитывает свои тексты перед сдачей в печать.

Когда-то Юрий Поляков написал повесть «Козлёнок в молоке», как выводят в писатели нарочитое нечто. Знал бы Юрий Михайлович, кого сейчас во властители дум тащат. Да, хотя знает. Жаль, молчит.

И самое важное. В повести «Живодёрня» великий писатель Сельдин говорит неофиту:

 

«- Хочешь в ванную подглядеть? Там глазок есть. Она как раз дрочит.

- Откуда ты знаешь? – почему-то спросил Аверьянов.

- Сам только что подглядывал.

- Зачем?

Сельдин пожал плечами:

- Потому что я великий русский писатель».

 

Ничего смешного в этом нет. Рябов действительно так литературный процесс воспринимает. Момент откровенности! Без всякого лукавства.

И без всякого понимания, что писательство – есть великое подвижничество. Если оно, конечно, настоящее, а не восхваленная Анной Жучковой «метамодернестическая осцилляция», не к ночи будь помянута.

А тут перо попало к насекомому. Притом, обнаглевшему. Уже насосавшемуся премиальных и теперь имеющему наглость гадить на то, о чём никакого понятия не имеет. Пусть с трусами и передёргиванием затворов разберётся сначала.

Dixi.

 

#новые_критики #лев_рыжков #новая_критика #кирилл_рябов #лихо #городец