вернуться

Он уходил туда ночами. 

Убедившись, что жена заснула, стремительно одевался. 

Двумя укромными, но точными рывками натягивал штаны, нагнувшись, нашаривал под кроватью комочки носков и, подхватив рубашку, привычным  маневрированием выскальзывал из комнаты. Бережным щелчком притворялась входная дверь и мягко, с оттяжкой, проворачивался ключ в замке. Мгновение спустя, полуночная тишина начинала едва уловимо вибрировать. Это гудела шахта подъезда,  вспоротая несколькими гигантскими прыжками. 

Возвращался под утро. 

Так же неслышно раздевался и ложился рядом, экономно вытянувшись с краю кровати. Одеялом не пользовался. 

Уходя на работу, жена трогала его за плечо. Стояла у кровати в туфлях и  сумочкой и тихо, но настойчиво  звала по имени. Хотела убедиться, что он по крайней мере спустил ноги с кровати. Когда в прихожей, напоследок,  испускался торопливый пшик из дежурной  граненой бутылочки,  а меж отомкнутых фрамуг  в изголовье кровати надувалась  и опадала увлеченная сквозняком кисея —  он, как по отмашке,  снова валился лицом в подушку и спал тяжелым, мертвым сном до полудня. 

Вернувшись домой, жена первым делом шла в спальню. Приседала на корточки и заглядывала под кровать. В глубине, у стены, тускло поблёскивал  не знавший пыли плоский металлический пенал сейфа для ружья. Если замок был отомкнут, значит, муж опять уехал за город. Стрелять ворон. 

Посидев с минуту, она подымалась, отворачивала пуговку в шве узкой юбки, выпрастывала шелковую блузку и  шла в ванную, роняя на ходу свои легкие  тряпочки. Напускала горячей воды  и тонула, мешая тушь и слезы в  пене.  Слышала, как хлопала входная дверь, закипал чайник, скворчала картошка на сковороде. Завернувшись в халат, шла на кухню, прислонялась к дверному косяку и смотрела, как муж, не подымая глаз, режет хлеб и двигает стулья. 

Ужинали молча. 

*** 

— Ну не пьет же! — находилась свекровь.

— Не пьет, — слегка опешив, соглашалась она — Не пьёт, это верно. Но… Я уже не знаю, где прятать деньги!

— За холодильником не пробовала? — и тут находилась родственница. 

— За холодильником? — в свою очередь терялась она.

Про ночные исчезновения помалкивала — что-то останавливало. Женская гордость, должно быть. 

Опрометчиво проговорилась про кой-какое золотишко:  мамино колечко с изумрудом  и драгоценные  пузатые часики давно и бесследно  пропали. «Что мне ваши побрякушки! — крикливо вскинулась тогда на нее свекровь — Вам побрякушек жаль, а мой сын, между прочим…»

И всë  потом шарила, шарила трясущейся рукой в кармане, нащупывая свой корвалол.

*** 

Раз в месяц жена  присутствовала  от своей не маленькой компании на бракоразводных процессах в городском суде, в качестве народного заседателя. 

Судьёй был проворный обаятельный горбун, чуть ли не лилипут, с крашеными  волосиками и  умными черешневыми глазами.  Он откровенно веселился на заседаниях, и часто, скосив лукавый взгляд в ее сторону, уморительно комментировал реплики истцов и ответчиков. 

Когда веселье заканчивалось, он присоединялся к группе таких же, как она, заседателей в тенистом дворике суда, рассказывал забавные случаи из практики и делился особенным рецептом жениных голубцов. Каждый раз находились желающие уточнить детали рецепта. И всякий раз хитрый судья, посмеиваясь, выдавал всё новые и новые подробности. 

Затягиваясь сигаретой, она задумчиво смотрела на судью и старалась представить себе его жену. Воображение отказывалось рисовать морщинистую лилипутку с жидкой косицей. Однажды в ресторане она случайно увидела его в сопровождении атлетического сложения женщины с копной огненно-рыжих волос. Изумилась альянсу, но, поразмыслив, решила, что, наверное, так и надо: союз противоположностей! Встретившись с ней глазами, судья сделал вид, что не узнал. А нет, усмехнулась она, не жена. Тоже, должно быть, народная заседательница. От, скажем,  ммм… региональной женской хоккейной команды. 

В августе рассматривали очередное дело о восстановлении на работе её мужа, и она прохаживалась под окнами суда, по случаю жары распахнутых настежь. 

Из глубины зала заседания доносились невнятные голоса. 

Судья выглядел бесстрастным и строго смотрел в бумажки. Но она была спокойна за исход дела — ей, как народному заседателю, было обещано содействие. 

Когда присутствующие задвигали стульями, судья незаметно подал ей знак в окно, и она шагнула в прохладный вестибюль.

Из зала заседаний горбун выбежал первым. 

— Ну, всё хорошо? — смеясь глазами, спросил он, — а ты боялась… 

— Спасибо вам!

— Это в последний раз, — судья побежал  было прочь, но вдруг, сделав круг, вернулся и сказал неожиданно просительным тоном — Бросай ты его, а?

*** 

Шёл второй час ночи, а юбка так и не была пошита. 

Иглы ломались, как заколдованные. Последняя въехала в шпульку по самую бороздку и не желала выползать. 

— Перерыв! — объявила соседка Ира, — Ещё по кофе и всё! 

Зашумел кофейник. Одновременно проснулся телефонный звонок. 

— Я сейчас, — Ира метнулась в прихожую. 

Спустя минуту копания, иглу из шпульного колпачка выудить удалось, но попутно выяснилось, что от удара гнутой иглой искривлена пластинка под лапкой. Шить на такой машинке не представлялось возможным. 

— Ну вот, и юбку тебе не сострочила, и машинку тебе испортила. Не пои меня кофе, — невесело пошутила она, когда соседка вернулась.

Шитьё отодвинули в сторону. Выпили по чашечке. Закурили. 

— Играет? — щурясь сквозь дым, осведомилась Ира. 

— Играет, —  не сразу ответила она. 

— Не работает. Денег не носит, — констатировала соседка, энергично плюща бычок, — Ещё и играет. Убила бы!

Лицо у Иры стало злым и маленьким.  Мужа  у нее не было. Его придавило воротами, в армии. Странная это была история, но тогда никто не осмелился усомниться в ней. Соседку не забывали, потому что  до службы в Афгане их мужья  были друзьями.

— Твой звонил, — вдруг, мстительно усмехнувшись, сообщила Ира, — Я сказала, что ты уже полчаса как ушла.

— Зачем? — не поверила своим ушам она. 

— А пусть понервничает, побегает! А то, ишь…

— Зачем? — медленно повторила она, — Кто тебя просил?

— Ничего, ничего, пусть побе…

Она не дослушала, бросилась вон. Их подъезды находились в разных концах дома.  

Квартира была пуста. 

На поминках, свекровь — мужественно и даже как-то деятельно вынесшая все горестные хлопоты, им предшествующие — вдруг принялась, комкая скатерть, со страшным стуком катать голову по столу и,  отбиваясь  от кинувшихся к ней  родственников, выкрикнула, подняв чужое лицо и грозя трясущимся пальцем в сторону окаменевшей невестки:

— Мой сын вернулся живым! Мой сын вернулся оттуда живым!