Размером с кулак

Этот городок похож на деревянного боцмана Розенбома:

«У этой паперти святой

Стою, как на часах.

Мой прах под каменной плитой.

Душа на небесах».

Прах под плитой, душа на небесах, а деревянный остов на земле, вместо кружки для милостыни. Таков мой город — добродушный, никчемный старик, бывший матрос линейного корабля «Дристигхетен».

Я иду по кривой улочке вверх, здороваюсь с толстым Петером, Петер машет мне пучком молодой моркови в ответ.

Через тридцать пять шагов поворот. Торговка жареной рыбой опять ругается с Эллой.

— Прекратите квохтать, мерзкая цесарка! — басит Элла и топорщит свои знаменитые усы.

— Баттл! — командую я, вскидывая воображаемый меч.

— Урод! — выкрикивает торговка.

Элла проплывает мимо, презрительно скривив рот.

Через тридцать шагов фонтан. Сухой и растрескавшийся мальчик с эполетами голубиного помета на плечах тщетно пытается пописать.

— Здорово, старик! — говорю я ему. Он, как обычно, сосредоточенно молчит.

Через десять шагов дощатый забор и калитка. Я открываю ее, иду через сад, вижу Марту. Марта стоит на веранде в белой сорочке и вопит: «Где ты был? Я спрашиваю тебя, где ты был?». Вернее, громко и гневно шепчет. Она простудилась, а вчера вечером мы поскандалили, наорались, и у нее совсем пропал голос.

— Ходил за молоком! — как можно радостнее отвечаю я и убедительно трясу сумкой с бутылками молока.

— Тебя не было два часа, гадина! — сипит Марта. В ее правой руке ополовиненная бутылка виски.

Я тоже выпил, но немного. Не так много. Может быть больше, чем она, но я совсем не пьян.

На Марту страшно смотреть. Она ревет: слёзы градом, нос распух, волосы всклокочены.

— Не плачь, — говорю я ей. — Все хорошо.

— Я не плачу, — шипит она. — Мне тушь в глаза попала.

А потом снова заводит свою шарманку: «Ты мог бы побыть со мной, мне тяжело, я потеряла ребенка».

Я ставлю на стол сумку, достаю бутылку молока, наливаю полную кружку.

— Выпей, пожалуйста, — прошу я. — Это полезно для горла и…

«Для ребенка» — хочу добавить я по привычке, но вовремя спохватываюсь.

Марта слышит мое бульканье и начинает смеяться, словно сумасшедшая ведьма.

— Хаха! — размахивает она бутылкой с виски. — Ха-ха-ха!

Хватает кружку и выплескивает ее в мою сторону, но промахивается. Совсем отчаявшись, Марта швыряет пустой кружкой мне в голову — тоже мимо.

Я разворачиваюсь и иду через сад. Через десять шагов забор и калитка.

Через тридцать — фонтан. Через пятнадцать меня догоняет Марта.

— Это все из-за тебя! — кричит она внезапно прорезавшимся голосом. Он выше обычного и совсем не похож на ее голос. Такой голос у торговки жареной рыбой, полоумной склочной старухи, а не у моей Марты.

— Все из-за тебя, из-за того, что ты меня не любишь! — надрывается Марта так громко и мерзко, что даже занятый собственным крохотным пенисом мальчик-фонтан морщится.

Марта ходит вокруг меня и орет. Шагов через двадцать она вдруг начинает скулить и всхлипывать, как ребенок.

— Почему ты меня не любишь? Почему?

— Люблю. Люблю я тебя, — отвечаю я, ловлю и прижимаю ее к себе, пытаюсь погладить по голове.

— Нет! — орет она, снова проваливаясь в шепот. — Нет! Не любишь!

— Люблю, дурочка!

— Не любишь!

— Люблю!

— И все из-за этого! Из-за тебя умер наш ребенок!

— Он не мог умереть, не родившись, — говорю я.

— Все потому, что ты меня не любишь! — визжит Марта, и я вижу слюну, которая летит из ее рта.

— Я люблю тебя, — твердо повторяю я и бью ее кулаком в лицо.

Марта падает навзничь, я бросаюсь к ней и бью ее кулаком по лицу снова и снова.

Я никогда в жизни не бил женщин. Это невозможно для меня. Только эту. Одну. Единственную.

Все знают, что сердце человека размером с его кулак.