Линда

Обычная машина. Вовсе не горбатый лондонский кэб.

Сталкиваюсь на полном ходу у правой пассажирской двери с неспешным английским водителем. «Вы поведете машину, мэм? — он учтиво открывает мне дверь. Пару мгновений ментального коматоза, пока я не соображаю, что на острове все, не как у людей, и руль не там, где обычно. Еще секунда на оббежать капот и плюхнуться на правильное кресло.

Мы едем по приморскому Бормуту, куда мои студенты прилетели учиться. Воскресенье. Машин мало. От автовокзала, куда нас примчал за несколько часов Нэшнл Экспресс, до дома моей хозяйки недалеко.

С любопытством рассматриваю узкие улочки, усиженные рядами одинаковых кирпичных домиков с одинаковыми по размеру палисадничками. По сути все палисаднички разные, но их мы обсудим позже.

Мы подъезжаем к трехэтажному отдельно стоящему зданию. Водитель, кряхтя, выгружает меня с чемоданом на идеальный английский газон и, подслеповато щурясь, ищет кнопку правильного звонка.

Потом я узнаю, что в доме живет три семьи. По одной на каждом этаже. Линда, — моя хозяйка, — самая крутая. У нее первый этаж с внутренним задним двориком с горшками с цветами и специальной кошачьей дверкой в задней двери.

Линда — сушеная короткостриженая леди верхней границы «средних лет». Работает в медицинском учреждении что-то типа рецепшионисткой. У нее есть гостиная с камином. Крохотная кухонька, где нет стола, потому что дома Линда ест только со студентами или гостями, а их надо кормить в гостиной. Гостевой душ, ванная с ванной, чем она очень гордится. И две спальни. Вернее, не так. Спальня и каморка. Спальня для нее и каморка для студентов.

Линда берет студентов. Это недурный приработок, — считает она, — стоит того, чтобы проходить проверку и подписывать договор. Это обязательная в Англии процедура для граждан, которые хотят размещать иностранных студентов в своих домах. Граждане обязаны быть не агрессивными, не педофилами и разговаривать со своими студентами во время завтрака и ланча на хорошем английском языке.

В самый первый мой приезд Линда усердно старается со мной разговаривать. И так же усердно пытается меня кормить (по контракту семья, принимающая у себя студентов, обязана кормить своих постояльцев горячими завтраками и ланчами).

На самом деле она совершенно не умеет готовить. Все, на что она способна, это отварить жуткую свежезамороженную фасоль с не менее жуткой морковкой и красиво разбросать это зелено-оранжевое великолепие по разогретой в микроволновке пародии на ростбиф.

Завтрак Линда представляет себе еще хуже: тосты, джем и маслозаменитель.

Точно не помню, как мы с ней в самом начале решили вопрос с моим утренним кофе. Потом-то я просто привозила Арабику с собой.

Зато хорошо помню, как мы с коллегами-преподавателями воровали в кафешках «пальчики» коричневого сахара, чтобы подсластить мгновения моего ранне-английского пробуждения, потому что и сахара у Линды в доме тоже не было. Несколько дней мы так тихонечко ссыпали «пальчики» в сумки, пока кого-то из нас не осенило, что можно просто сходить в магазин и купить сахар. Ничего, что меньше килограмма мы упаковки не нашли. Зато Линде было что показывать своим подружкам на их традиционных сейлз-вечеринках по пятницам.

Так и вижу их, пронзительно щебечущих на высоких нотах от самой двери: «Линда, у тебя так лавли!» И всегда, конечно, лавли, разве может быть по-другому? Гарантированно на ползимы впечатлений о русской, которая скупает сахар килограммами.

На одной из таких вечеринок Линда распродавала свои сокровища: чайная пара, хотя кто знает, может, это все, что осталось от сервиза ее пра-пра-бабушки; серебряная ложечка с оригинальным вензелем; сломанная брошка в виде бабочки; гроздья каменьев откуда-то, по-моему, из Индии…

Подружки порхали вокруг Линдиной кровати, где все это было разложено самым выигрышным образом, в полном восторге махали руками и под традиционное «лавли» часа два разглядывали каждый «лот». Когда за последней щебетуньей закрылась дверь, Линда пригласила повосторгаться и меня.

Я была крайне напряжена, потому что была занята сканированием всех своих запасов англоязычной лексики в поисках аналога навязшего в зубах «лавли». Аналог как обычно где-то затерялся. Так бывает даже с самыми талантливыми синхронистами. Нужные слова показывают тебе кукиш и отчаливают в неизвестном направлении. Говорят, хорошо помогает бокал холодного шампанского.

Пришлось вцепиться в чайную пару и остолбенело, предполагалось что от восторга, полузадушенно шептать, какая она бьютифул. Линда тут же принялась уговаривать меня ее купить. Наверное, в роду были купцы. Мне пришлось интеллигентно отнекиваться, всплескивать руками а-ля Линдины щебетуньи-подружки и печалиться, что я никак, никак, не довезу сей раритет до Москвы в целости и сохранности. Линда слегка обиделась, поджала губы и демонстративно ушла варить морковку.

Но, видимо, гены аристократичной прабабки, хозяйки, как мы предполагаем, чашки, задавили Линдину купеческую жилку и в день моего отъезда она, смущенно улыбаясь, просочилась ко мне в каморку. В руках у нее была… чайная пара, замотанная в полиэтилен с пупырушками, который все так любят лопать, чтобы я уж точно не отвертелась. Линда сказала, что это подарок. И она необычайно счастлива, что эта дорогая ее сердцу чашка закончит свою земную жизнь в таких прекрасных руках. Моих, то есть. По-моему, она даже всхлипнула украдкой.

Чашка благополучно доехала до Москвы. Стоит у меня на кухне в окружении живописных камушков, привезенных из разных стран. Пыжится своим происхождением. А когда никто не видит, заигрывает с медным толстопузым тунисским кофейником. Простолюдин, конечно, но эффектен, эффектен.

Вернемся к Линде.

Мне было разрешено в ее доме все. Только курить мне велели аутсайд. Причем, аутсайд не во внутреннем уютном дворике, увитом цветами и заботой, а у входа в кондоминимум на глазах у всей честной улицы. Долго искали пепельницу, не нашли, приспособили банку из-под кошачьих консервов.

Не то чтобы я стеснялась, нет. Я лингвистически страдала. Особенно по утрам. Тот, кто курит, знает, что утренняя сигарета с чашкой обжигающего кофе — необходимый жизненно важный атрибут начала дня, без которого глаза не открываются, руки-ноги не двигаются, а мозг никогда, никогда, не соберется с мозгами и так и останется в полубессознательном, полужелейном состоянии.

И вот представьте себе. Раннее утро. Пасмурная серость, готовая вот-вот расплакаться типично-английским дриззлингом. Я в теплой пижамке, а иначе никак, на ночь бережливая Линда отключает отопление. Лохматая, в очках. Линзы надеваются строго после кофе во избежание. С баночкой из-под кошачьих консервов. Одной рукой держать горячую кружку неловко, держу двумя. Сигарета в зубах. А мимо течет жизнь. И все, все, проходящие мимо, согласно милейшей английской традиции радостно, бодро, с широкой, почти бравурной, улыбкой машут мне с неизменным «Морнинг»! И все, все, как назло, — натуральные англичане. Они произносят этот «морнинг» с жизнеутверждающей восходящей интонацией. И ты должен, просто обязан, порадоваться в ответ. Желательно на английском.

Впоследствии я всегда рассказывала об этом своим студентам, как о самом сложном испытании, которое их ждёт во время учёбы в Англии. Некоторые отказывались от поездки.

Однажды Линда пригласила меня на свой день рождения.

Это была какая-то круглая дата, причем, совпавшая с ее уходом из родного медицинского учреждения. Отметить надо было с размахом. Размах должен был, конечно, случиться вне дома, конечно.

«Напомадившись и облачившись в нарядное, мы сели в Линдину машину» — хотела было написать я. Но не напишу. У меня нарядного не предполагалось по роду командировки, а Линдино платье только с очень большой натяжкой могло быть названо выходным. У нас в таких каждый день на работу ходят. Хотя, это мы, быть может, зачастую излишне нарядны.

Банкет закатили в холле какого-то небольшого отеля. Середину помещения освободили от лишнего, по стенам расставили столы, а по столам — тарелки с мелкими канапешками, бутербродиками и чипсами. Весь народ, а его было довольно много, фланировал между закусками и баром, надолго оседая в баре, где, чем Линда страшно гордилась, бесплатно наливали алкоголь.

Общались ли они? Наверное, да. Друг с другом. Во всяком случае «лавли» звучало часто и много. Но тостов не произносили. Линду не славили. Не рассказывали, какая она хорошая и сколько всего ценного понаделала в жизни.

Единственным тостующим была я. Тост получился длинным, эмоциональным, насыщенным метафорами и сравнениями и лиричными пожеланиями. Сорвал аплодисменты. Думаю за акцент, который они почему-то считают очень секси.

«Ю саундед секси! — говорила мне утром после приема Линда, закопавшись от холода в диванные подушки с мордами кошек. К слову сказать, кошки у нее были везде: маленькие фигурки на подоконниках, гигантские скульптуры вокруг камина, на картинах, на фотографиях, на полотенцах, в рамочках, просто так, россыпью и стопкой… А еще кроме своего рыжего она подкармливала трех приблудных ничейных.

— Линда, что ты имеешь ввиду? Я вчера сказала что-то неприличное?

— Нет, нет. Твой акцент. Когда ты говоришь по-английски, ю саунд секси! — и она тихонечко прыснула, прикрыв рот ладошкой.

Незаметно подошел к концу период моих бесконечных командировок в Англию. Линда продала свой 1 этаж и переехала к бойфрэнду в пригород Бормута. Я поздравляю ее с Рождеством и каждый год балую презентом. Нет, это не французские духи, не матрешки, не конфеты фабрики «Красный Октябрь». Это кошки. Малахитовые, эбонитовые, янтарные… Хотя, кажется, эбонит в России не растет…